Да не прельстятся зрящие

Дом на улице Тэбу купался в тенях. Стояла безоблачная ночь, и свет, падающий от серебряного блюдца луны, ложился на крыши близлежащих зданий. Его было недостаточно, чтобы рассеять чернильную темноту, но сейчас это как никогда играло на руку — обитателю дома и его позднему гостю не нужны свидетели. От окна шёл едва заметный сквозняк. Щадящая погода ушла вместе с вандемьером, о чём красноречиво дала знать хромая нога. Игнорируя ноющую боль в колене, Шарль крепче опёрся на трость и последний раз взглянул на парижский мрак из-за приоткрытой ставни. — Я уже объяснил вам, — раздалось у него за спиной. — Я отвергаю кандидатуру Сьейеса. Упрямый голос, исходящий от кресла, вынудил его обернуться. Комната тонула в отблесках свечей. Их крошечные огни отражались от лакированной мебели и паркета, играли на корешках книг и мраморной каминной полке. Стол в центре был завален бумагами. В воздухе до сих пор витали отголоски прошедшей встречи: несколько доверенных лиц из штаба, созданного для переворота по совету самого Шарля, покинули дом всего пару часов назад. Бонапарт настоял на том, чтобы собрание прошло здесь, в его обители. «Почему не в вашем особняке?», невзначай поинтересовался он у генерала. Ответа не последовало. Впрочем, причина, по которой сменилось место собрания, могла быть мелкой, незначительной — не стоило и упоминать о ней. Неделю назад он посетил особняк на улице Виктуар с тяжёлым сердцем. Нет, в нём разыгралась не совесть. Страх. Данное Бонапарту обещание выступить послом и отправиться в объятия турок он бесстыдно нарушил. Будучи в здравом уме, Шарль ни за что не променял бы Париж на сомнительное путешествие в Константинополь. Особенно, когда над французской миссией нависла угроза возможного плена — что в итоге и произошло. Сама египетская экспедиция потерпела крах, и он, будучи её вторым организатором, попал в весьма щекотливое положение. Пока молодой генерал брёл через пески, он отчаянно хлопотал в столице, стараясь представить катастрофу в более выгодном для них обоих свете. Усилия не принесли нужных плодов. Лицемерные обвинения Директории пошатнули и без того хрупкую репутацию Шарля. Но, подвергаясь нападкам, он не забыл о возможном гневе юного союзника и, как мог, возвысил его заслуги в своём июльском обращении. Шарль отлично понимал, что нападки правящего квинтета носили временный характер, и вскоре перестал о них заботиться. Вместо этого он бросил все силы на сохранение самого важного — доверия Бонапарта. Получилось ли? Сказать с уверенностью он не мог. На первый взгляд их воссоединение прошло мирно: генерал, не колебаясь, подал ему руку, стоило Шарлю войти в его кабинет. Изнурительный поход отразился на внешности Бонапарта. Он похудел, хотя и раньше не отличался плотным телосложением, а его лицо загорело под палящим солнцем Египта и Сирии. Вопреки ожиданиям, он не завёл речи о предательстве, предпочитая перейти к обсуждению будущего переворота. Шарль уловил намёк. Нельзя было терять времени на дрязги, когда перед ними стоял куда более насущный вопрос. Сохраняя нейтральный вид, в глубине души он ликовал: неудобная тема благополучно задавлена. Но проницательность не изменила ему: Шарль сумел разглядеть в серо-голубых глазах грозную тень. Напряжение обещало разразиться штормом. — Сьейес — самый влиятельный член Директории, — отметил Шарль, возвращая себя разговору. — Он необходим вам. Его поддержка позволит закрепиться во главе правительства. И, по моему мнению, Сьейес — более выигрышный вариант, нежели Баррас. Он отошёл от окна. Неторопливо прошествовал в центр комнаты — ближе к теплу очага и своему спутнику. Услышав его шаркающие шаги, Бонапарт оглянулся. Скрестив руки на груди, он наблюдал, как Шарль хромает к креслу напротив. Как тяжело усаживается, отставляя в сторону трость. Фигура генерала напряглась. Он будто собирался вскочить с места, но в последний момент передумал — только сжал ручки резного кресла. На столе перед ним лежало несколько листовок. Прищурившись, Шарль сумел различить строки агитационного текста, призывающего к поддержке нового состава Директории. Пособники будут распространять копии этого послания в день переворота. Справа от бумаг стоял пустой бокал для вина. На его дне высохли несколько тёмно-красных капель; заметив этого, Шарль улыбнулся и, перегнувшись через стол, взял в руки бутылку. Спустя мгновение вино уже журчало, ударяясь о хрусталь. Бонапарт смотрел на него нарочито бесстрастно, и Шарль сделал вид, что поверил его спокойствию. — Выпейте, — он кивнул, придвинув к нему бокал. — Здесь холодно. Холодно не было. Как раз наоборот. С каждой секундой жар всё больше наполнял комнату, и неясно, что служило его источником — пламя в камине или человек, чьей энергии завидовали и одновременно страшились. Бонапарт не притронулся к вину. На его красивое лицо легла тень упрямства. Склонив голову, он стиснул пальцы ещё сильнее, словно хотел раздавить подлокотники. Шарль заметил, что его волосы выгорели за время похода: из прядей выбивались несколько отдельных волосков, золотистых, как у младенца. Они падали ему на лоб, отчего юный генерал выглядел ещё моложе. — Не пытайтесь сбить меня с толку, — вдруг отчеканил он, посмотрев на Шарля исподлобья. — Я знаю, что вы тоже испытываете к Сьейесу неприязнь. Зачем тогда выступать в его пользу? Горячий корсиканский темперамент. Как незаменим он был на поле битвы и как вставал поперёк горла в делах, требующих деликатности. Талейран не любил Сьейеса — это правда, и он не собирался её отрицать. Многое в бывшем аббате его не устраивало, но Шарль умел отказаться от личных прений, когда подобное сотрудничество сулило успех. Бонапарт же, в силу своего южного характера, ни в какую не хотел идти на уступки. Он не осознавал, что военная часть переворота — лишь одна сторона медали, а одного Барраса, пересидевшего в директорском кресле, им недостаточно. Необходимо было повлиять на него, и чем скорее, тем лучше. — Вы не доверяете моим советам? — сдержанно произнёс Шарль, сцепив пальцы на коленях. — Не доверяете человеку, что самым честным образом доказал вам свою верность? Я забочусь о вас, как никто другой. Пока вы мобилизуете парижский гарнизон, я финансирую наше предприятие через банкиров и моих друзей. И не успокоюсь, пока не увижу собственными глазами, как вы преуспеете. Человек напротив молчал. Выдержав его хмурый взгляд, Шарль сжал губы и снова взялся за бутылку. — Я помню ваше первое письмо, — налив себе вина, он продолжил уже мягче. — Вы искали дружбы с человеком, кто мог бы вас понять, увидеть и признать ваши таланты. И нашли его. А в нашу первую встречу вы сказали, что рады вести переписку с тем, кто так не похож на остальных членов Директории. Я не говорил, но мне это сильно польстило. Тогда я решил, что отныне обязан помогать вам. С каждым его словом напряжённый стан Бонапарта смягчался. Опустив плечи, он выпрямился и посмотрел на Шарля открыто, смело — пронзительный взгляд на миг обезоружил последнего. Они будто и правда вернулись в тот день — шестнадцатого фримера шестого года Республики. Встреча была назначена на одиннадцать утра. Шарль пригласил к себе Жермену и де Бугенвиля, заранее предупредив о возвращении молодого героя из Раштадта. Сам Бонапарт появился подобно дождю в летний зной; обаяние его облика, его пленительное лицо не могли не оказать на Шарля эффекта. Пышущая молодость в нём шла об руку с гением. Мужество — с красотой. О, война. Он был её воплощением. Марс, ступающий по горящим обломкам выигранной битвы. Они удалились в кабинет для беседы: Бонапарт говорил про архиепископа Реймского, которому Шарль приходился племянником. «У меня тоже есть дядя. Архидиакон», добавил тогда генерал, «Именно он воспитал меня. На Корсике архидиакон — это как епископ во Франции». Епископ. Вспомнив подробности разговора, Шарль невзначай повёл плечами: вот уже восемь лет прошло с тех пор, как его отлучили от церкви. Ряса больше не сдавливала плечи. Он был избавлен от своей ноши — человек, истративший молодость на дело, которого терпеть не мог. Духовный сан позволил ему иметь капитал и связи, но Шарль, по обыкновению просчитывая наперёд каждое действие, не переставал фантазировать о другом исходе. Как сложилась бы его судьба, не свались он по малолетству с комода по дурости кормилицы? Одна крохотная, нелепая случайность, но какой огромной она казалась теперь, по прошествии многих лет. Он не смел жаловаться. Его урок был усвоен давно: если нельзя изменить обстоятельства, надо к ним приспособиться. Извлекать выгоду из текущего положения. Лавировать между камней, пока другие разбивают о них ступни. И сейчас, расположившись среди свечей и агитационных бумаг, он явственно понимал: Бонапарт — его ключ к будущему. Политическая арена — ничто иное, как игорный дом; сделав удачную ставку, можно сорвать банк или в мгновение ока лишиться всего. Шарль приложил множество усилий, чтобы сблизиться с ним, стать доверенным лицом. Его старания не могут кануть в Лету. — Обратитесь к Сьейесу, — любезно подытожил он, проведя пальцем по ножке бокала. — Обещаю, что с ним дело можно считать свершённым. — Обещаете? — резко перебил его Бонапарт. В мгновение ока он вскочил с кресла. Вспышка гнева завладела им со скоростью пули; грудь, заключённая в тёмно-синюю ткань мундира, тяжело вздымалась, а прозрачные глаза загорелись праведным негодованием. — Обещаете?! — повторил он, нависая над молчащим Шарлем. — Так же, как обещали выступить послом в Турции? В горле застрял комок. Шарль не посмел опустить головы, иначе без всяких слов признал бы себя виновным. Он просчитался. Надеялся, что, оставшись с Бонапартом наедине, сумеет уговорить его на сотрудничество с аббатом, но у того был свой резон задержаться до поздней ночи. Болезненная тема Египта висела над ними дамокловым мечом и, наконец, взяла своё. — Разве не вы божились, Талейран, что отправитесь в миссию через сутки, как я покину Тулон? — сокрушался Бонапарт, сжав кулаки. — Вам в распоряжение передали «Ла Бадин». Всё было условлено. Отчего вы не сдержали своё слово? Плотно завязанный галстук показался донельзя тесным. Не шелохнувшись, Шарль сделал аккуратный вдох и попытался ускользнуть от вопроса: — Вы бы предпочли, чтобы турки посадили меня в семибашенную тюрьму, подобно Бошану? — Отвечайте. — Я был нужен вам здесь. — Нет. Я нуждался в вас на переговорах с султаном. Но Париж, полагаю, предлагал вам более выгодные условия. — Вы правы. И условие это — возможность заслонить вам спину, если бы ситуация стала критической. Он лукавил. В первую очередь Шарль искал выгоды для себя. Но не говорить же об этом генералу, что напоминал собой грозовую тучу в засушливый полдень? — Я смел надеяться на другой исход, — опустив плечи, Бонапарт отвернулся к окну. — Если бы вы поехали, то переговоры… Продолжения не последовало. Он прервался, должно быть, осознав бесплодность своих рассуждений и, выдерживая идеальную осанку, отступил в сторону. Ах, лишь он один мог шагать с такой гордостью и изяществом! Воля била из этого молодого тела, словно горный поток, и оттого каждый жест его был преисполнен особой, дикой грации. Сохраняя внешнее подобие покоя, Шарль не смел оторвать взора от прямого стана генерала, но тот, еле слышно вздохнув, вдруг опустился на софу. — Я рассчитывал на вас, — Бонапарт поднял на него печальный взгляд. — Почему вы не поехали? Гнев схлынул прочь так же быстро, как и возник. Теперь в его облике царило ничем не нескрываемое огорчение. Неужели нарушенное обещание так сильно повлияло на генерала, о подвигах которого говорило всё общество? Большие серо-голубые глаза смотрели на Шарля вопросительно, с ноткой горечи, и последний не мог не задуматься над тем, кого Бонапарт видел перед собой. Должно быть, человека в возрасте, уже истратившего молодость, но ещё не начавшего увядать. Человека, что лишился привилегий своего сословия за участие в Революции и её же, Революцию, предавший; того, кто сумел сохранить голову на плечах и вернуться невредимым из далёкой Америки. Наконец, сорокапятилетнего мужчину с уравновешенным лицом и изучающим взглядом, чьи светлые волосы уже тронула седина. Гнетущая атмосфера обволокла комнату подобно туману. Шарль едва сдержался, чтобы, вопреки приличиям, не распустить галстук; вместо это он, нащупав трость, медленно поднялся с кресла. С минуту постоял на месте, наблюдая за неподвижной фигурой своего спутника и, наконец, тоже прохромал к софе. Собирался ли он просить прощения, если не чувствовал ни малейшего намёка на вину? Нет. Это будет лишним. Он обязан представить свой поступок в выгодном свете, а не сознаваться в предательстве. Тем не менее, Шарль испытывал потребность что-то сказать, лишь бы избавить Бонапарта от неуместной печали. — Поверьте, я не создан для таких приключений, — смиренно произнёс он, опускаясь рядом. — Долгие путешествия дурно сказываются на моём здоровье. Необходимо так же взять во внимание и моё состояние, — Шарль, устроившись на софе, подчёркнуто прислонил трость к подлокотнику. — А дух исследователя, необходимый в авантюрах любого рода, пресекается во мне рассудительностью. Он ненавидел обращать внимание на свой физический недостаток, хотя давным давно научился с ним жить. Теперь же Шарль, ощущая всю хрупкость их с Бонапартом отношений, обязан был собрать как можно больше выигрышных карт. — Вы лжёте, — вдруг бросил Бонапарт с улыбкой. — Разве не дух исследователя завёл вас в Америку? Повернувшись к нему, Шарль сглотнул. Америка. Дикая земля, лишь отчасти тронутая цивилизацией; рассветы, каких он не видел ни до, ни после. Совершенно новое государство — Штаты — вовсю пожинало плоды независимости от Англии, и образ мышления американцев как нельзя кстати помогал в этом. Стремление этих граждан к обогащению, наращиванию капитала и торговли заразило его; он вспомнил, с каким рвением перепродавал земли, зарабатывая на сделках десятки тысяч долларов. Даже пытался затянуть в предприятие Жермену, хотя та и проигнорировала его многочисленные послания. — Отнюдь нет, — Шарль вернулся к разговору. — Бывшие колонии стали для меня единственным способом побега от гильотины. Это была вынужденная мера. Заметив интерес во взгляде Бонапарта, он осмелился улыбнуться ему. Настороженность в генерале сменилась любопытством; выпрямившись, тот приподнял подбородок и, словно не было между ними размолвки, скромно произнёс: — Расскажите. Об Америке. Почему он просит этого именно сейчас? Им следует обсудить подготовку к перевороту. Необходимость склонить на свою сторону Сьейеса. Шарль порадовался возможности сменить тему беседы — вспоминать о Египте больше не хотелось, и вместе с тем метаморфоза в настроении Бонапарта поразила его. Неужели так велика власть Шарля над ним, что одним своим приближением он способен потушить пожар этой пламенной души? — Полководец, исходивший Европу и Восток, спрашивает меня о колониях. Вы едва вернулись в Париж, — вновь улыбнувшись, Шарль кивнул ему. — Пусть так. Что вы желаете узнать? Бонапарт неосознанно подался вперёд, сцепив пальцы на коленях. Посветлевшие пряди его волос — пряди ребёнка — упали ему на лоб, отказываясь подчиняться своему обладателю. — Как вам жилось там? — спросил он совсем уж невинно. Спокойный голос отчётливо подчеркнул тишину, в которой они пребывали. Свечи давали слабый отпор темноте; из-за них невыпитое вино в бокалах мерцало, давая рубиновый отблеск. Шарль начал рассказ. О том, как покинул Англию, подчиняясь королевскому предписанию, и на второй день путешествия попал в шторм. Встав на пристань в Фалмуте, он повстречал опального генерала Арнольда. Близость французского побережья, где зверствовали якобинцы, приводила его в дрожь, и он был невероятно рад покинуть сушу. Море очаровало его, и за почти сорок дней путешествия Шарль успел влюбиться в это грозное и вольное существо. А затем для него началась новая жизнь в Штатах. Он поведал Бонапарту о попытках влиться в филадельфийское общество. О дружбе с Гамильтоном. О четырёхмесячном путешествии по стране, где был вынужден променять трость на палку, а экипаж — на одну-единственную лошадь и лодку. Аристократ, принадлежащий к старинному роду, был одет как охотник — в холщовую рубашку и высокие сапоги, с платком на голове и карабином за плечом. Шарль видел, что рассказ оказывает влияние на генерала: в его глазах загорелись озорные искры, а на губах играла улыбка. Наверняка злоключения Талейрана на американской земле напомнили ему о собственных пережитых трудностях полевой жизни. Отвлеченный разговор об эмиграции пошёл на пользу: Бонапарт, казалось, больше не таил на него обиды за невыполненное обещание. А, раз так, то Шарль обязан вернуться к цели сегодняшней встречи. Сделав паузу, он внимательно вгляделся в лицо напротив и, не встретив тени былого гнева, решительно придвинулся ближе. — Послушайте, — зашептал он, опустив ладонь на генеральскую коленку. — Не думаете же ли вы, что Директория согласилась на экспедицию только лишь из желания ослабить Англию? — выдержав вопросительный взгляд Бонапарта, Шарль качнул головой. — Нет. В первую очередь они желали избавиться от вас. Не я один вижу ваши таланты и амбиции. Директория намеревалась отодвинуть вас на Восток, дабы не опасаться за власть. Они понимают, кто вы есть. Понимают и боятся. Он сжал пальцы сильнее и мгновенно ощутил напряжение чужого тела: Бонапарт, внимая его словам, словно окаменел. В его черты вернулось былое напряжение. Напористость, выдержка, стойкость духа зажглись в нём, подобно исполинскому факелу, и на этом пламени Шарль надеялся вознестись ввысь. — Поэтому я обязан был остаться, — вкрадчиво продолжил он, гладя его колено. — Политическое положение в стране имеет свойство меняться. Вы нуждались в союзнике, что мог непосредственно наблюдать за действиями правительства. Кто бы, если не я, избавил вас от нападок? Кто бы защитил вас? Опираясь свободной рукой о спинку софы, Шарль наклонился к нему — ближе, ближе, покуда воздуха между ними не осталось совсем. — Поймите, Бонапарт. У нас больше нет времени играть в личные прения. Не отворачивайтесь от Сьейеса, заберите власть, и тогда, клянусь, Франция сама воздаст почести своему благословенному правителю. — Я хочу, чтобы вы поклялись, — перебил его Бонапарт. — Поклялись, что после переворота останетесь верны мне. Он смотрел на Шарля холодным, мудрым взглядом сфинкса. Он и был им — загадочное существо, стоящее над временем, над всеми людьми. Живое наваждение. — Говорите, вы жаждете верности? — вскинул голову Шарль. — Вами движет желание овладевать. Верность — ничто иное, как добровольная капитуляция. Вы нуждались в надёжном друге, советчике, и я дал вам это. Но этого недостаточно. Теперь вы жаждете, чтобы я вам покорился. Бонапарт вздрогнул, когда его схватили за руку. Несколько мгновений Шарль изучал красивые, правильной формы пальцы, прежде чем с необычайным рвением прижаться к ним губами. — Клянусь, — лихорадочно зашептал он, целуя кожу на костяшках. — Клянусь душой моей матери и Отечеством, что отныне стану вам самым верным слугой. Вслушайтесь в мои слова. Я буду вашим преданным компаньоном. Я положу все мыслимые усилия, чтобы возвеличить вас, мой генерал. И пусть молния трижды пронзит меня, если в моих словах содержится хоть частица лжи. Пусть смерть нагонит меня в тот же миг, если я посмею предать вас. Поражённый Бонапарт молчал. Он не шелохнулся, когда Шарль, наклонившись, закрепил свою клятву у него на губах. Теперь всё пойдёт как надо. После сорока пяти лет бесчестной и порочной жизни Талейран нашёл своё место под солнцем, и он возьмёт всё, что сможет. Союз со Сьейесом был заключен восьмого брюмера. Спустя десять дней Директория пала.