Этюд у моря

      Автобус тянется неприлично долго по загруженной транспортом дороге. В нем очень душно из-за большого скопления людей с сумками, чемоданами на колёсиках и рюкзаками. Мне посчастливилось занять хорошее место на переднем сидении. Его уступил для меня приятного вида худощавый мужчина средних лет в очках. Он сошёл за пять остановок до моей.        Прикрываю глаза и пытаюсь дышать медленно и спокойно. Спертый воздух становится удушливым и режет горло, образуя собой неприятный ком. Даже сглотнуть его сейчас трудно. Пытаюсь отвлечь себя от ужасного шума вокруг, погрузившись в воспоминания почти семилетней давности. Именно столько лет меня здесь не было.       В моём сознании дверь, мысленно открыв её, я попадаю в свою беззаботную юность. В ней ещё живы мама с отцом, здоровы дядя и его сварливая жена, которая вечно пилила мужа по любому поводу, там светло и тепло и совсем другая я. Тогда мне не думалось о том, что деньги нужно зарабатывать кропотливым трудом, тратя на это всё свободное время. Папа просто звонил своему хорошему другу, и я ехала к ним на месяц за минимальную плату. Мысленно открываю калитку в цветущий сад с фруктовыми деревьями на любой вкус и захожу по деревянным скрипучим ступенькам в простой, уютный дом под зелёной черепицей.       Память подкидывает мне всё новые и новые воспоминания цветастым калейдоскопом: вот мне восемнадцать, первое лето здесь, мои лучшие работы были написаны тем летом. Возможно, толчком к этому была первая влюблённость в стройного парня, который стал служащим на военном корабле, и наши пути резко разошлись. А может, моя юность с искрящейся импульсивностью доказать что-то этому миру.       Следующий мой приезд был не таким уже счастливым, но по-своему ярким. Тогда я много рисовала пейзажей, старый маяк и главное — утро над морем, зачётная большая работа. Её я сдала на четвёртом курсе. Множество этюдов тогда я увезла с собой. Третий и четвертый годы были спокойными, а рисунки мои тревожными, то был период поиска себя и своего стиля. Мне ещё больше хотелось стать лучшей на потоке. Тогда один влиятельный друг отца позволил мне выставить работы в своей частной галерее современного искусства. Мой первый успех и первое признание моего таланта. Морские мотивы присутствовали во многих купленных тогда работах. Сейчас отчего-то даже жаль их. Продала… нет, предала память о лучших годах.       Перед последней остановкой меня охватывает последнее воспоминание. Оно проносится болезненным вихрем в голове. Тот год был последним годом моего, так сказать, беззаботного детства. Выпускной в училище и вручение дипломов нам, юным специалистам. Я помню, что хотела быть художником-декоратором. Друзья мамы пригласили меня на работу в театр. Мечты сбываются, но мама настояла на моём последнем отдыхе здесь. Он был незабываемым, наполненным солнцем, морем и любовью. Новой любовью, которая окончилась свадьбой и новым разбитым сердцем через пять лет.       Вечер перед моим отъездом я вижу так чётко, как будто он был вчера. Уютная кухня тёти Светы, большая лампа под абажуром с кисточками, запах её фирменного пирога с малиной, который она мне всегда пекла в дорогу. Светло, тепло и хорошо. Но что я вижу. Тётя Света, добрая и милая женщина, всхлипывает у окошка. Её красивые карие глаза полны слез и отчаяния. Подхожу к ней и по-доброму спрашиваю.       — Тёть Свет, вас кто-то обидел? Что случилось? Поругались с Михаилом?       — Нет. Настюш, всё хорошо у меня, — робко говорит тётя Света.       — Я же вижу, что не хорошо. Расскажете? Вы ж для меня как родные с дядей Мишей. Я, кстати, нарисовала для вас картину.       — Правда? Какую?       — Старый дом с маяком на той заброшенной пристани. Ну, на окраине города. Я оставлю её вам.       — Как хорошо. Я повешу её у нас на веранде. Давай чай пить? Я воды согрела.       — Давайте. Но мне все-таки расскажите, я не выдам. Клянусь.       Тётя Света рассказала мне, что сегодня была у врача, думала, у неё климакс уже наступил, а оказалось четвертый месяц. Она беременна! Но ей очень страшно рассказать мужу эту новость. Доктор настоял на родах. Прерывать беременность в её годы опасно, даже опаснее самих родов. Света боялась ещё того, что может не повезти и родится инвалид. У них с мужем никогда не было детей, и она думала, что это невозможно уже в сорок шесть, а вышло как вышло. Я как смогла, в силу своего возраста и природной отзывчивости, успокаивала её и старалась настроить на позитивное мышление. Но, по-видимому, получалось так себе. Мне самой плохо верилось в собственные доводы. Когда тётя Света не выдержала и сказала, что надо все-таки избавиться от ребёнка, я посмотрела ей в глаза и спросила: «А жалеть не будете?». На что тётя Света, потупив выплаканные от слез глаза сказала твердо: «Нет».       Ложась спать у себя в комнате, я слышала, как на кухне ведут разговор дядя Миша с тётей Светой. Как он что-то негромко доказывает ей, и как всхлипывает в голос она. А потом был резкий хлопок входной двери, и наступила тишина. Мне очень хотелось встать и пойти утешить Свету, но что-то не дало мне этого сделать. Долго пролежав без сна, под утро я забылась сном без сновидений.       Утром я проснулась с тяжёлой головой, собрала вещи и уехала на такси на вокзал. Супруги почему-то не вышли меня проводить. Уже в дверях тётя Света, запинаясь, скомкано попрощалась, чмокнув в щеку. Её мужа видно нигде не было.       По дороге к вокзалу в моей голове роились мысли о маленьком ребёнке, о старости и о том, что обязательно ещё вернусь следующим летом. Увы, я ошиблась на семь лет.