Почти тридцать, девять с половиной

Это напоминает давящее чувство одиночества. Как тогда, когда отец с матерью отдали его старосте деревни, а тот заточил… в клетку. Сугуру мог бы сбежать. Но мама бы расстроилась, вновь бы назвала чудовищем и все завертелось по новой. Поэтому, он выбрал ждать и не ошибся. У Мимико — ласковые ладони, мягкие, теплые, всегда с короткими ноготочками, она обнимает с сестринской нежностью. Нанако щиплет за щеки, окутывает шлейфом дорогих духов и много, много, много фотографирует. Она смеется звонко и заразительно, пока сестра прячет скупую улыбку в шарфе. В доме сестер Хасабе всегда спокойно и веет надежностью, монументальной, будто Китайская стена. (Однажды, Сугуру туда съездит). Он просыпается от смутного давящего на грудь каменной плитой чувства. Будто кто-то съел все спокойствие и пузырьки счастья ложкой, оставив на месте страх. Фонит. Фонит… Фонит чьим-то горем. Утрата и потеря ощущается сбежавшим горьким кофе из кружки Нанако рано утром и кислит подгнившим лимоном из клетки. Он слышит рваный выдох с соседней кровати. Совсем незаметный, если бы не было шума дождя за окном он был бы отчетливее. Если бы дождя не было, мальчишка на соседней койке, не издал бы и звука. Индиго чужого взгляда, свет прожекторов в темноте комнаты. Гето видит… как маленькие бледные ладони беспомощно мнут мягкое одеяло, а костяшки пальцев белеют от напряжения. Сатору задыхается в тихой истерике, обнимает руками колени, пытаясь спрятать лицо, когда осознает, что его заметили. Он, кажется, даже дышать забывает, когда понимает, что его… поймали. Глупое слово, Сугуру пробует его на вкус дважды. Дождь за окном усиливается, белая молния, раскат оглушительного грома, от которого бегут мурашки по телу и хочется лишь плотнее закутаться в покрывало, что пахнет лавандовым кондиционером. Почти, как дома. Только «дома» у Сугуру теперь нет. Есть деревня, где он провел семь лет своей жизни, а есть дом сестер. Но своим его не поворачивается назвать язык. Сугуру, стараясь не шуметь, осторожно выскальзывает из мягкой утробы постели. Холодок обжигает ступни и, мальчишка проворно в два широких шага, оказывается у кровати Сатору. — Не надо, — тот, кто еще утром кричал, брыкался и умудрился повредить нос Гето, сейчас казался чертовски хрупким, фарфоровым, одиноким и беспомощным. Сугуру игнорирует все красные флаги и жалкое предупреждение, что прозвучало сломанным голосом. Он игнорирует всё. Только забирается коленями на матрас и неловко обнимает трясущиеся плечи Годжо. /// Сатору успокаивается ближе к рассвету, когда серая хмарь за стеклом расцветая предрассветной дымкой. Он мало говорит, только что-то в духе: «я не успел» и «только Мегуми не говори…». Гето не знает, чего там Годжо не успел, он проворный, шумный и всегда уверенный в себе, но даже у таких, как он, оказывается есть страхи и свои ночные кошмары. Они злые и из-за них к Сатору нельзя нормально прикоснуться, по началу. Барьер между ними в первую секунду, казался чересчур большим, а потом с каждым неуверенным поглаживанием по спине, все таял, таял и таял, пока не пал окончательно. — Только… — Я не скажу Фушигуро-сану, — волосы у Годжо смешные. Легкие, как пух и настолько же белые. Он недовольно шмыгает носом и перехватывает ладонь Сугуру своей, явно не намереваясь отпускать. Не то, чтобы Гето и собирался куда-то. Его разлужило и разморило, после долгого дня, после драки днем и бессонной ночи, где успокаивал впервые не его, а он. Голова Сатору лежит на его коленях. В наступившей тишине, слышно, как капает вода с крыши. Прозрачные капли, стекают по холодному стеклу и цветными разводами разбивают город далеко внизу, на множество ярких пятен. — Спасибо, — Годжо закрывает глаза и, кажется, окончательно проваливается в глубокий сон. На его ресницах, все еще блестит соленая влага. Гето не знал, что люди умеют так… красиво плакать. У Сатору, чуть покрасневшая кожа вокруг век, он будто киношный герой и… его страшно разбудить. Сугуру неловко откидывается на спинку кровати, позволяя тяжелым векам, наконец закрыться. Спустя пару часов, а может и не пару, кто-то заботливо задергивает открытые шторы, пряча от яркого дневного света детскую спальню, и этот же кто-то, бережно поправляет одеяло и помогает Сугуру улечься на постели с комфортом. Большие руки пахнут остывшим кофе, мокрой собачьей шерстью и толикой вечной усталости.