***
Боян любил иногда пошло и совершенно мерзко шутить, громко смеяться, устраивать шум и часто принимал совершенно детскую позицию, отказываясь от того, что давным-давно стал взрослым. Но в этом была его «великая и неординарная харизма» — как часто, гордо подняв подбородок, громко оглашал он всем вокруг. Так жить было проще, а дышать чуточку легче. Парень хотя бы один раз в день получал в директ своего инстаграмма признание в любви, но не думал об этом слишком долго. Понятие «любви» — оно ведь такое размытое и слегка глупое. Цветичанин бежал от всего серьёзного и через чур «нормального». Женщины и мужчины в его постели оставались, так или иначе, всего лишь приятными или не очень воспоминаниями на пару мгновений до того, как его вновь повлечёт что-то новое за собой. Было так круто оставаться не обременённым всем этим правильным дерьмом, которое все называли «отношениями». Боян был совершенно несовершенным и всё было нормально. Всё было именно так, как он и планировал изначально. Ну почти. Кое-что всё же выбивалось, но не то, чтобы слишком. Пока что. Карья. Или лучше Йере? Совершенно очаровательно глупое финское создание. Тот, с кем Цветичанин не должен был пересекаться. Но ещё с финского отбора мужчина с кислотным костюмом и заедающей песней засел где-то на подкорке, такой тупой и очаровательно пустой, головы Бояна. Карья уверенно становился звездой Евровидения 2023 года и к нему иррационально сильно тянуло. Было что-то в нём такое, что не хотелось разгадывать, но хотелось просто понять и присвоить себе, любимому и неповторимому. Йере тоже любил глупо шутить. Наверное, это и стало первой связывающей их ниточкой. Финн очень громко смеялся, пока его невероятные светлые глаза буквально светились теплом. Мужчина давал интервью, продолжая совершенствовать свой английский с чудовищным финским акцентом, очевидно разбрасываясь фразами о том, как сильно хочет победить. А затем он поворачивался спиной к камерам, и всего на секунду, которую Бояну всё же удавалось перехватить, в его глазах отражалась вся усталость, которая давила на его плечи, и неожиданно там была темнота, которая была неправильной и такой неподходящей для Карьи, но весьма обычной для любого, кто пережил слишком много дерьма в своей жизни. Они не стали типичными друзьями. Просто, потому что между друзьями не должно быть этого всего, что было между той тишиной, которая была с ними, когда они оба немного пьяные, но не настолько, чтобы делать настоящие публичные глупости, добрались до номера Йере. Мужчины сидели на полу, опираясь спинами на большую кровать, которая видимо ещё с самого утра так и оставалась в настоящем хаосе, который никто не успел убрать. На фоне не играла никакая музыка, потому что сейчас любая мелодия казалась лишней. Они оба молчали. Просто молчали. И было что-то в этом такое, что заставило Бояна накрыть чужую руку своей собственной. У финна был откровенно ужасно потрескавшийся маникюр и совершенно обычные пальцы, а ещё Цветичанин знал, что у того часто потеют ладони, когда-то обстановка была слишком нервной. Но это всё казалось правильным, поэтому он сжал чужие пальцы сильнее. — О чём ты думаешь, Йере? — и, обычно, ему подобное было неинтересно. Но Карья не был в категории «обычно» приблизительно никогда. Он был другим. — Конкретно сейчас о том, как чертовски сильно ты сжимаешь мою руку, идиот. — он, всё же выдернув конечность из плена, легко толкнул ею же голову Бояна, который пытался комично увернуться. Но внезапно улыбка вновь исчезла с лица Йере. — А вообще, знаешь, это так тупо, что в моём номере один из самых горячих парней, которых я когда-либо встречал в своей жизни, а я просто сижу вот тут и думаю о собственной ничтожности. Типа, этот конкурс сплошная показуха и горечь, но я не могу просто веселиться и успокоиться. Это пиздецки тупо, Боян, понимаешь? — последнюю фразу он произнёс уже куда-то в районе шеи Бояна, где спрятал собственное лицо. И словенцу никто не смог помешать запустить ладонь в чужие черные волосы на затылке. — В нашем мире всё пиздец, как тупо. — и Боян не любил всего этого философствования, но почему нет, если другой так сильно в этом нуждался прямо сейчас. — Это ебанная неизбежность и мы должны просто смириться с этим. И пока рядом с тобой самый горячий парень, которого ты встречал в своей жизни, может ты всё же сможешь немного выдохнуть и не прятаться от меня? Что думаешь, Йере? — говоря, он не мог не улыбаться. Потому что ему было хорошо. Боян всегда был падок на то, что заставляло чувствовать его себя настолько хорошо, как сейчас. И, к сожалению, он был у ног этого разбитого мужчины, который по-детски отказывался отклеиваться от его шеи, едва не с самого начала. Когда он всё же увидел глаза Карьи, они слегка покраснели и стали будто ещё более светлыми. Его личная грусть окутывала их обоих, но не душила. Это просто была обычная человеческая слабость. И Бояну хотелось облегчить тот тяжёлый груз, который давил на неожиданно очень серьёзного и ответственного Йере. На вкус губы финна не отличались ничем от любых других губ. Но у Бояна сердце летало где-то в районе потолка и, возможно, это значило, что возможно именно этот поцелуй был чем-то другим. Чем-то на другом уровне, который пока был неизвестен словенцу. Он был таким взрослым, но ни черта не знал об этом. Их близость была чем-то приятным, ни разу не напряжным. И опираясь своим лбом о чужой, перед закрытыми глазами у него не было никаких звёзд, бабочек или искр, была лишь комфортная темнота и спокойствие, пока он вслушивался в немного сбитое дыхание мужчины рядом. Боян не думал даже о том, что между ним и Йере может быть что-то серьёзное. Что может быть серьёзного между двумя несерьёзными людьми, которые встретились на конкурсе, который длился едва ли одну несчастную неделю? И это было просто самое глупое его заблуждение. Потому что, буквально залипая на то, каким финн может быть заботливым, нежным и пиздец сопереживающим, Боян мысленно возвращался к своим родителям и собственным страхам.***
И тогда мурашки шли по его коже, потому что это был его личный триггер. То, чем не делятся даже с близкими друзьями. Модель отношений родителей надвисала над его собственными взглядами касательно отношений. Ведь в его детстве, мать и отец не желая выделяться среди всех «взрослых и серьёзных» не хотели разводиться, предпочитая душить друг друга упрёками и недовольствами. Там были измены и споры, споры, споры о том, кто больше из них виноват в той ситуации, в которой они находились. Это не то, что должен был слышать маленький ребёнок. Но он слышал, прячась за закрытыми дверьми. Спустя много лет, когда Бояну исполнилось двадцать, они всё же разъехались. И он надеялся, что сможет наконец-то спокойно выдохнуть. Но затем его мать в одно мгновенье узнала о том, что её сын недостаточно нормальный для её совершенно гомофобных взглядов. Начались истерики, крики и звонок отцу, который грубо и мерзко сказал, что трахаться он может с кем-угодно, но их «семья» никогда не примет его «отклонение». Это не было угрозой, но осталось в дальнейшем с ним оскорблением на всю его жизнь. И в тот момент ему хотелось просто глупо и надрывно смеяться в лицо своего, ни разу не любящего его, отца. Потому что он так вовремя вспомнил о понятии семьи, которой у них по факту никогда не существовало. И пусть у них была такая правильная концепция «гетеро-брака с совершенно идеальным ребёнком», но ни черта хорошего из этого почему-то не вышло. Только лишь три травмированных единицы этого одинокого общества. С тех самых пор он не любил приезжать домой. Ведь там ждали не его, а идеального сына, который рано или поздно должен остепениться, создать семью с правильной девушкой, завести детей и начать традиционно ежедневно пилить мозги друг другу. И всё это, потому что данные отношения не то, чего хотелось бы им обоим.***
Возвращаясь к мужчине с самым приятным акцентом, который любил самые простецкие гейские подкаты в мире, Бояну хотелось с ним вот того самого спокойствия, которое в его воображении убивало все возможные романтические отношения. Однажды кто-то из парней в группе, или возможно это были его личные демоны, которые выбрались наружу, Боян не уверен, ведь был на той самой стадии опьянения, когда лица не просто расплывались, а даже не имели пола, пьяно хихикнув, спросил: — Финн же вообще не твой типажик. Что с тобой стало, Цветичанин, м? — и Боян мечтал бы не понять вопроса, просто-напросто оглохнув, потому что он был произнесён практически ему в ухо, но он всё понял. Каждое блядское слово. Он некрасиво засмеялся, а алкоголь, или это были нервы, сдавил его виски сильнее прежнего. Пусть всё это окажется просто грубой шуткой, пожалуйста. — О чём ты блять говоришь? — словенец снова притворился дураком. Это была его выигрышная партия. Всегда. Но явно не сегодня. Сегодня он продул в собственной игре. — Бояннн… — каждая протянутая буква «н» уничтожала по одной его нервной клетке в тот момент. — Не трахайся хотя бы с ним. Не давай надежд ему. Не надо. — Сука, иди нахуй. Всё. — он оттолкнул пьяного собеседника, собираясь пойти к ближайшему месту, где он смог бы умыться, попытавшись смыть ту грязь, которая внезапно облепила его с ног до головы. Боян не собирался спать с Йере. Правда не собирался. Хотя бы по той причине, что Карья не рассматривался им, как сексуальный партнёр. Его иррационально бесили те слова, которые были озвучены пару минут назад, ведь они были правдой. Йере был не просто не его типажом, он вообще был непохож ни на одного человека, с которым у Цветичанина когда-либо был секс. Он упрямо добирается до своего номера, принимает душ и переодевается в более комфортную одежду. На часах около двенадцати, алкоголь не полностью выветрился, но сознание достаточно ясное для того, чтобы начать творить полную херню, в которой он мастер. Поэтому Боян не ложится спать, а идёт в номер, где его не должны ждать. Но так хочется, чтобы ждали. Он стучит в дверь и напряжённо ждёт. Проскальзывает в голове мысль, что было бы классно, если бы его сейчас и здесь послали. Грубо обозначив, что тот поцелуй между ними ничего не значил, а он просто нелепый идиот, который накрутил себя до того, что сейчас стоит и кусает губы в нерешительности. Но Йере, потрёпанный и уставший, с влажными волосами и в самой своей не сексуальной одежде для сна, открывает дверь и успевает сказать лишь: — Всё хорошо, Боян? Как в голове словенца что-то щёлкает. Ничего не хорошо, он запутался в себе, в ситуации, в чувствах. Он блять слишком тупой и ему впервые так страшно. Но Йере сейчас перед ним такой глупо-непривлекательный, что у Бояна тянет где-то внизу живота, а пульс учащается. Не гонит его, а переживает за такого идиота, как он. И в мире есть миллиарды слов, но стучит молотом по затылку лишь один факт. Карья красивый. Такой невероятно красивый и привлекательный, что забываются все сомнения о типажах и не типажах. Йере что-то большее, ему не нужно вписываться в эти ограничительные установки. Весь блядский мир с его устоявшимися канонами идёт нахуй, когда Боян притягивает за шею Йере к себе и растворяется в поцелуе. Потому что он его хочет каждой клеточкой своего тела, которое будто бы ему и не принадлежит вовсе. Дверь громко хлопает, а одежда едва ли не трещит, до того момента, пока не оказывается где-то на полу под ногами. И то, что между ними, явно имеет определённое название, которого Боян всегда так боялся. Но оно есть. Здесь и сейчас.