Забавы Наружности

      Шум везде. Он за ушами, под ушами и в ушах отдаётся визгами так называемой радости, истошным хныканьем мелкого ребёнка снизу, которого привела то ли сестра, то ли молодая мамаша, оглушительным звуком бумажных разномастных хлопушек и превращается в неистовый вихрь эмоций, в котором узнаётся лишь белый шум, который напоминает писк мыши в подвале.       Слепой бы сразу стал искать по этому писку свой серый деликатес.       А ещё шатающееся сердце, которое звенит в груди, как птица в клетке, обнажая потайные уголки души и её приспешников.       А этот гвалт, такой необъятный и властный, к которому отчаянные люди тянутся, как ребёнок снизу к коробке шоколадных конфет Русалки, чей вид бледен, как мел, нежели как стиральный порошок, с которым сравнила его девушка сзади, наряженная в чёрной юбке расходящейся между ног на две ленты, а верхом служит прозрачная толстовка или просто дождевик? Наружные слишком странные, чтобы быть теми, за кого себя выдают, но для Дома они будут слишком наивны и неаккуратны.       «Идиотизм», — думает Сфинкс, еле справляясь с опасным буйством чёрных красок внутри себя и вокруг. И как эти вопли можно назвать чем-то привлекательным? Лишь Русалка похожа на светлечка в этой кромешной тьме.       Сама Русалка тоже в какой-то ободранной одежонке, еле прикрывающей грудь, но только из-за того, что это правила и принципы Наружности, которые Сфинкс ненавидит уже очень и очень давно. Он лишь зажимает себе уши предплечьями, откидывая их назад. Звон в ушах и маты на губах людей вокруг не прекращаются, заставляя тонуть в этом неизбежном смраде.       Сфинкс смотрит опустошённо и сочувственно на свою девушку, чьи движения осторожны и максимально скованны обтягивающим топом на тонких бретельках, в чьей прочности Сфинкс ни капельки не уверен, поэтому держит на готове отстойную и потрёпанную временем и его новыми протезами кожанку.       Их бесконечно сильно поглощает и переваривает в своём желудке в виде эха в ушах эта толпа. Фестиваль — забава Наружности и домовцы знают, что забав без жертв не бывает. И вспомнив про это, бывшая мать Дома понимает, что жертвы тут они с Русалкой, у которой глаза превратились в болотную жижу, а тело в пластиковый пакет, который поддаётся каждому движению ветра.       Сфинкс хватает её за руку, снова как в воду погружаясь в самый разгар местного фестиваля. Русалка со страхом оборачивается и посветлев в лице шепчет, что испугалась, потому что её за двадцать минут нахождения здесь раза три точно облапали, семь перепутали, а пять раз пытались утащить к себе. Сфинкс охает, понимает, что на буйствующем красками и обнажённом до предела фестивале им делать нечего.       Русалка тихо хныкает, говоря что она испортила веселье своему парню, у которого дрожи нет разве что в протезах, а так у него каждая частичка души рябит и переливается в сумашедших и звонких криках людей, что считают фестивали чем-то крутым. Явно сумашедшие и явно не в себе.       — Фестивали — бред насущный, в них нет ничего весёлого, как в нашей Ночи Сказок, — отвечает Сфинкс, перерубая все связи через которые он нашёл этот совершенно не сказочный чертог страданий во плоти.       Русалка раскрыла глаза в искрящимся током удивлении, кивнула, улыбнулась и вытащив волосы из протезов Сфинкса, на которые тот забыл надеть перчатки, скромно попросила висевшую на его плече кожанку. Парень отдал её и улыбнулся совсем чуть-чуть, но это было достаточно для Русалки и её хорошего настроя на пару часов.