Прости, что я так слаб

Одинокая луна протаптывает путь, запутываясь в шторах, падает на лицо Лидера. Нежно гладит по щеке, отдается холодом. Прямо как его сердце, казалось бы, оно просто качает тириум по всему телу, но нет, внутри, где оно, появляется мерзкое чувство одиночества, которое поглощает его в пучину темноты и тишины. Одиночество, которое наступило слишком внезапно и которое даже спустя несколько месяцев дает о себе знать. Болью, тоской, слезами. Раньше Маркус и не знал о таких чувствах, а после революции ощутил их всех на самом себе. Он потерял всех: Норт, Джоша — буквально бывшие его опорой, семьей, которая стала близкой за такое короткое время м ушедшая также быстро. Он потерял народ, в какой то момент даже самого себя, когда окончательно запутался. Когда то были сражения, мирные протесты, стычки Норт и Джоша, а теперь нет ничего из перечисленного. Только боль от потерь и девиантства. Ведь, если бы не тот вечер у Карла, все было бы хорошо, так ведь? Выстрелы. Громкие и неприятные звуки летят в спину, уворачиваешься от них как только можешь, а все на зря. Маркус падает за ближайшей оградой, хватаясь за центр груди. Где то на лице течет из раны голубая кровь, но Саймону кажется, что она вот вот станет красной. Настолько Маркус был человечным. Человечнее всех людей, которых он видел и о которых слышал. Его Маркус. — Сай, это конец. Я вряд ли смогу продолжить это все, мне осталось немного. На глаза накатываются слезы, но он ведь андроид, он же не должен плакать, этого нет в его программе, однако паре скатившихся слез этого не докажешь. Ощущение, что у Саймона забрали абсолютно всю возможность говорить, так и сидит, перед раненым и без возможности выжить Маркусом, на коленях, голову вниз опускает, чтобы слез тот не видел. — Я не хочу верить, что это конец. Что дальше ничего не будет, что и я тут погибну за тобой через пару минут. Маркус, я не хочу тебя терять. — голос срывается на хриплый шепот, перед глазами вылезают чертовы окна сбоев в системе, диод наровит стать еще более алого цвета, чем есть. Саймон поднимает голову, но натыкается лишь на бездушный взгляд в никуда. Маркус ничего не отвечает, даже не смотрит. Он больше не посмотрит на него, не погладит по пшеничным волосам, не успокоит в нужный момент, не скажет «я только твой» и «я тебя люблю». Дальше даже не существует. Крик. Сорванный под конец голос, ощущение нехватки воздуха, который и не нужен то Саймону для жизни, однако сейчас, хочется дышать во всю грудь ледяным воздухом, лишь бы забыть то, что он снова видел. Маркус скидывает с себя простынь, садится ближе к любимому и жмется лицом куда то в угол шеи. Нежно гладит по спине круговыми движениями, успокаивает. Он уже привык, что Саймона мучают кошмары почти что каждую ночь, после последней ночи мучений. Он знает уже, как успокоить и приласкать его после ночных ужасов, повторяющихся вновь и вновь. Он сам порой подрывается ночью от кровавых воспоминаний, также получая поддержку от Саймона. Однако, по нему это не бьет так сильно — у него своя участь, не кошмары, а собственные мысли. За все время своего существования на Иерихоне, он многое изучил и понял, также человеческие чувства и эмоции ближе, чем надо. От этого жилось легче, сейчас стало труднее, чем было тогда. — Все хорошо, вот видишь, я рядом, здесь нет этих мудаков с оружием и мертвых девиантов, только я, живой. Саймон выдыхает только на последнем слове, убирая выбившуюся челку за ухо. Дерганно поворачивается к Маркусу, хлопает глазами и не верит, честно не верит, что с ним все хорошо, что он жив. И не лежит как во сне, мертвым и истекающим тириумом. Хватает за плечи и обнимает, крепко-крепко, кажется, что до хруста деталей. Саймон убирает руку со спины Маркуса, тянется ею к чужой, обхватывает и убирает скин. Насильно, но не специально, от переизбытка эмоций, показывает ему весь ужас увиденного. — Я больше не могу видеть это. — Я знаю. Я знаю, милый мой. А дальше и слов не нужно — достаточно Маркусу коснуться его ладони, попытаться показать то, что есть сейчас. Вот они гуляют за руку по окраинам Детройта, бегают наперегонки по заброшенным зданиям, смеются во весь голос и смазанно целуются за разбитой машиной. Еще пара воспоминаний и Саймона отпускает, хотя бы слегка. Главное не показать ему то, что снится Маркусу, самоуничтожения не избежать точно. Сталкиваются лбами, выдыхают рвано, без нужды в этом человеческом действии, но таком важном для них. От него легче становится, самовнушением только, к сожалению. — Знаешь, иногда я вспоминаю то, что было со мной до тебя, — резко замолкает, притупляя взгляд в постель. — Я знаю, ты рассказывал и показывал, тогда на крыше, помнишь? — он не успевает договорить. — Нет. Позже. Когда мы оставили тебя на крыше башни Стрэтфорд. Я себе места не находил, вечно был забит делами, в голове так и крутилось «это надо сделать, то надо сделать». Поддержки и любви никакой не было, тебя не было, понимаешь. И даже сейчас, когда мы вместе, мне все равно очень тяжело. Мои мысли не дают мне покоя, а страх, что то время вернется — никуда не исчезает. Понимаешь? Саймон не отвечает, опускает взгляд небесно-темных глаз, от темноты ночи и мелкого света луны, вниз, находит чужую руку и медленно переплетает пальцы их рук. Смотрит с сочувствием, в глазах блики странные видятся. — Прости, что я так слаб, — шепотом, разрезая тишину ночи. — Прекрати. Маркус слегка посмеивается, треплет по еще более светлым ночью, чем днем, волосам, целует в щеку, заставляя скулы залиться синевой. — Думаю, однажды все будет лучше, чем сейчас. — Не бегай от себя и своих настоящих мыслей. Не думаешь, а надеешься. Отрицать — бесполезно, соглашаться — не хочется.