истина в вине

      Порой, Авантюрин чувствует себя отвратительным до мозга костей. Он чувствует себя таким дефектным и неправильным, что хочется сорвать с себя кожу, расцарапать гнилую плоть и подавиться собственной кровью, не переставая мучить самого себя ради прощения. А ещё он чувствует себя животным среди людей; необразованным, свирепым и больным, которого нужно поскорее усыпить, ибо невозможно никак натренировать.       Он настолько часто скалил зубы, что попросту и не знает, как общаться с окружающими. Точнее, он может их одурманить всем тем, что придали ему Корпорация и Треокая Гаятра, но построить какую-то глубинную связь – не его фишка. Какой смысл привязываться к такой вещи, которую вполне можно обозвать материальной и купить, продать иль же предать.       И ведь самое интересное, его бесило когда с ним обращались, как со зверьком. Он парадоксально и хотел, чтобы все были в страхе от него, чтобы его любили и принимали, и чтобы попросту забыли о его существовании, подарив своеобразную свободу. Противоположных по смыслу друг-другу мыслей было настолько много, что они образовывали настоящий насекомый рой.       Но всё же, желание побыть человеком, а не его жалким подобием преобладало над теми самыми импульсивными порывами зарыться в тигриную шкуру, изуродованную жестоким юмором судьбы.       Свободу, о которой он мог лишь мечтать бессонными ночами зарождалась тогда, когда на него смотрели прямо. Не с высока, не с самых низов, а чтобы прямо в самую душу, понимали и принимали её такой, какая она есть. Не пытались изменить ни золотом, ни тряпьём. Лишь бы осознали, что он не нуждается в том, чтобы с ним как с ребёнком обращались. Но и такая концепция душонку грела.       Нашёл он приют своей «взрывоопасной» голове в объятиях доктора Рацио, чей запах свежих яблок, пожелтевших страниц и лепестков роз обдавал воздух, заслоняя те самые дурные сны. Авантюрин никогда так ещё не цеплялся крепко за чью-то кожу, не боялся, что его покинут.       Он хотел спрятаться меж рёбер профессора, за его шумным сердцем, там, где его никто больше не найдёт; ни Семья, ни лично сам Сандей, ни Джейд, ни глупые КММщики в их чёрных костюмчиках, якобы показывающих официальные намерения корпорации.       Подобная идея забавляла, заставляла его уткнуться носом в крепкую шею товарища посильнее, закрыть глаза увереннее и позволить ему положить влажные ладони у себя на талии. Он разрешал ему прикоснуться фалангами пальцев к своей оголённой коже, более не мечась и не останавливая его касаний под предлогом «мне нужно подумать».       Доверие – вот что за таинственная стена, за которой они оба оказались.       И чёрт, как же часто это доверие сокрушалось.       В какой-то из моментов, Какавача начинал ощущать, что Веритас его не любит. Относится как к смертельно больному пациенту, как к хрупкой вазе, как ко всему тому, чего касаться – нельзя, ибо сломается от одного только дуновения ветра. Любые «тебе не больно?» и «поделись со мной, что тебя беспокоит, и мы попытаемся разобраться» глупо задевали его эго.       Неужели Рацио считает, что он не способен сам позаботиться о себе? Недооценивает? Не видит в нём равного?       — Я сам о себе могу позаботиться, ты же понимаешь это, да? – протянутая утром кружка с кофе послужила камнем преткновения.       Лицо доктора на мгновение застаёт искреннее удивление. Он хорошо распознавал чужие эмоции, а коли в тоне возлюбленного не было ни единого намёка на игривость с утра пораньше, значит, что-то действительно произошло.       — Мне не хотелось тебя как-то принизить, я всего лишь посчитал, что если делаю кофе себе, то будет намного эффективнее сделать его и тебе. К тому же, еда лучше усваивается, если делить её с кем-то, – неловкая улыбка озаряет его тёплого тона лицо, и небольшая ямочка на щеке делает его донельзя очаровательным.       Опять слишком много мыслей.       Для чего он вообще это сказал? Чтобы проверить терпение профессора с утра пораньше, так что-ли? Захотелось поиграть в игру «уйдёт ли от меня Рацио, если я буду ругаться на него за всё, что он делает»? Он не знает. Ранее логическая цепочка рассыпалась и превратилась в труху, отчего Авантюрину приходится выхватить эту несчастную кружку кофе из рук Веритаса, плюхаясь на деревянный стул с кожаными сидушкой и спинкой. Он напряжённо рассматривает плитку на стенах.       Тут кувшин на одной клеточке, а рядом с ним и фрукты разбросаны. На другой – акварелью нарисованные неопознанные цветы, другие причудливые узоры. Какие красивые рисунки. Интересно, а доктор простил его?       Нелинейность и полное отсутствие логики в последовательности идей обжигали его кожу и глаза. Ему было неистово обидно от того, что он постоянно думает. Точнее нет, обидно на то, что не допускается ни единая минутка на отдых, не являющийся сном. Он – пленник собственного разума.       По рекомендациям врача, конечно же, он стал принимать и себя, и свои не самые доброжелательные мысли. Например идея облить себя кипятком за малейшую провинность. Или сходить с Веритасом в парк аттракционов на пару районов от них. Может, им ещё выпить вечером? Или позвонить Топаз?       Он слишком много думает, но по факту, абсолютно ничего из этого списка не делает! Если бы Авантюрину предложили описать свой опыт – он бы назвал его компьютерным вирусом с вечно выскакивающими окнами различных сайтов, чаще всего, не несущих абсолютно никакого смысла.       — Мне... Мне жаль, прости, док, я почему-то посчитал, что это будет хорошей идеей сказать. Я не знаю что на меня нашло, честное слово, и почему я посчитал, что ты как-то не так ко мне относишься. Ты ж, блять, кофе мне сделал! Понимаешь? Просто милый жест, романтичный, даже, а я сижу тут и недовольство выражаю, – ладонь отпускает краюшек вилки, а её фаланги зарываются в пшеничные волосы, когда те склоняются над едой.       Ему стыдно. Он вставляет в речь нервный смех, крутит глазами туда-сюда.       Вот только Авантюрин – искусный змий, способный каждого обмануть и провести вокруг пальца. Неужели он настолько сильно доверяет этому мужчине, что готов сбросить все маски ещё на сцене, скрываясь с ним за кулисами? Такая вероятность греет сердце Рацио, оттого он и улыбается, продолжая с едва заметной нежностью смотреть на визави, качая головой.       — Ты делаешь большой прогресс в построении доверительных отношений между людьми.       Авантюринова рука сползает вниз, когда он непонимающе, но всё так же усмешливо косится.       — Это за то, что я у тебя прощения попросил? – он фыркает.       — В каком-то роде, это тоже эвристика. Но я не был изначально зол на тебя, чтобы ожидать извинения. Если тебе станет лучше – я прощаю тебя, – после этих слов, Рацио моментально возвращается к чтению своей свежей газеты, продолжая скрести стальной вилкой по тарелке, цепляя аппетитные кусочки глазуньи.       Вот только гештальт Авантюрина, по какой-то причине, всё ещё не закрыт. Он смотрит в своё отражение в кофейной кружке весьма разочарованно. Руки покоятся на коленях, а он всё никак не может приняться за завтрак: то опускает вилку, то поднимает её.       — Ты выглядишь, как мученик, – вот теперь Веритас смотрит ему прямо в глаза. Тушь, обычно обрамляющая ресницы, отсутствовала, лишь тонкие линии красного вокруг глаз подчёркивали интересную композицию цветов. Вино. Авантюрин ему обязательно его купит этим вечером. «Истина в вине», в конце концов!       — Ты... Док, позволь спросить, и клянусь, это последняя идиотская вещь, которую я скажу за это утро: ты меня больше считаешь пациентом, или всё-таки другом?       Доктор Рацио вновь опускает газету, косится на возлюбленного безо всякой злобы, переспрашивая его риторически:       — Много ты видел пациентов, с коими я делю кровать?       — Тут ты, конечно, меня подловил, но действительно я считаю, что нам стоит обсудить эту тему и закрыть все точки над и, не нужны мне эти полунамёки, понимаешь? Я не хочу чувствовать, что ты какой-то спаситель на белом коне, то и дело вытаскиваешь меня из грязи, а я всё время возвращаюсь к ней. У меня на это есть Доктора Хаоса, знаешь ли, – последнее предложение звучит особенно язвительно из уст мужчины, отчего он вновь ругается себе под нос. Почему построение здоровых отношений такое, блять, болезненное?       По известной только Эонам причине, своеобразный монолог топ-менеджера оказался одним сплошным анекдотом для профессора, отчего он прыснул и закатил глаза. Ну, главное, что ему весело, не так ли?       — Я не «спаситель на белом коне», родной мой, я всего лишь помогаю тебе прожить один из уязвимых состояний твоего психического состояния, ровно как и ты протягиваешь мне руку помощи в особых случаях, – затем, он отпивает горячего кофе, всё так же спокойно и непринуждённо.       — Вот именно, что уязвимого... И минуточку, это как я тебе ещё там помогаю? Может у меня амнезия затесалась где-то, но я не помню, чтобы писал любовные записочки страдальцам из Небытия, – желая промочить горло, Авантюрин следует примеру Рацио, а затем отодвигается назад, сквозь полуприкрытые веки разглядывая сидящую перед ним фигуру.       — Если только у тебя не обнаружился брат- близнец, то именно ты понял мою надобность в одиночестве при сенсорных перегрузках. Или ты действительно считаешь, что я забыл протёртые до блеска очки, принесённую мне в кабинет тарелку яблок, твои попытки развеселить меня? Вача, прошу тебя, неужели ты действительно думаешь, что я принимаю тебя за исследование, а не человека, с коим планирую провести остаток дней? – Рацио вновь опускает газету.       От всех этих слов щёки горят не то от смущения, не то от злости.       — У меня такое ощущение, будто это ты берёшь на себя всю ответственность за... Наши отношения, а я просто сижу и порчу твоё настроение, – с его губ срывается опечаленный вздох.       — Если бы я принимал близко к сердцу слова каждого – уже лежал под землёй, – сухо констатирует Веритас.       Напряжение со сморщенной переносицы Какавачи никуда уходить не собиралось, и похоже, он всё ещё находился в замешательстве касаемо того, правильно ли вообще поступает.       — Я просто хочу делать существенный вклад в наши отношения, понимаешь? Хочу чувствовать, что я не просто канючу, а являюсь такой же эквивалентной тебе личностью. Хочу хоть чем-то сбалансировать, понимаешь? Может у меня и нет несколько высших, куча диссертаций за спиной и место в престижной академии, но я правда хочу верить, что я достоин и тебя, и всего того, что окружает меня.       Камень с души падает, разбиваясь на мелкие осколки, и даже завтрак уже не кажется таким тошнотворным. Он наконец-то может взять в рот кусочек, не ощущая отторжения.       Вот только Рацио всё ещё молчит, вскидывая каштановые брови вверх, явно обдумывая свой следующий ход. Иногда они оба жалеют, что жизнь – не игра, а коли игра, таки на случайный выпад.       — Я не могу изменить твоё мировоззрение и заставить тебя увидеть всё то, что вижу я, милый мой. Я могу исключительно поделиться своей тоской зрения, а ты волен с ней делать всё, что пожелаешь. Как тебе такой выход из ситуации?       — Удиви! – он усмехается, подперев подбородок кулаком, широко раскрыв глаза в ожидании.       Веритас откладывает газету, набирает широкой грудью воздух и начинает:       — Я вижу тебя сильной и интеллектуально развитой личностью. Несмотря на отсутствие какого-либо образования, тебе, с твоим жизненным опытом и мудростью удаётся выходить победителем изо всех ситуаций, в которых ты оказываешься. Глупцы скажут, что тебе всего-лишь «крупно везёт», но твоё благословение Богиней – всего лишь инструмент, который можно использовать как во благо, так во зло. Я считаю тебя эмпатичным и ранимым человеком, чем ты это показываешь на самом деле. Фасад материалиста позволяет тебе расположить к себе Корпорацию, но на деле, ты просто не хочешь привязываться к людям. Именно по этой причине ты и пытаешься меня оттолкнуть, чтобы более не страдать и продолжать играть эту роль. Я достаточно ясно выразил свои мысли?       Доктор не поведал ему великую тайну, не открыл новую систему на его глазах, он, по факту говоря, не сделал ничего, кроме как своим ртом проговорил всё то, о чём думал Какавача на протяжении всей своей жизни – просто боялся собрать это в единый абзац, желая оставить их аккуратными осколками в его мозгу. Он попросту озвучил всё то, чего стеснительно было признать, так почему же так... Паршиво.       — Дорогой, я не хотел тебя расстраивать... – профессор показывает волнение, но не подрывается с места, лишь захватывая бумажную салфетку из салфетницы, протягивая её плачущему мужчине.       Авантюрин даже не успевает осознать что произошло, когда старается их утереть, находясь всё ещё в искреннем удивлении. Он даже смеётся, не веря абсурдности ситуации.       — Док, прошу, если бы ты меня действительно обидел, я бы тебя уже крыл хуями во всю, честно. Я просто... Ошеломлён, вот, да! Знаешь, голова так забита всем, что я готов взорваться в любой момент, но мне и для ясности головы-то пить нельзя, порочный круг, не так ли? – он всё ещё пытается отшутиться, но опухшие от слёз глаза никак не красят ситуацию. Отвратительный из него актёр.       Похоже, попытки в комедию не сильно сглаживают края: партнёр прикрывает глаза и тихо выдыхает.       — Я просто хочу тебе сказать, что считаю тебя прежде всего единомышленником, и не стал бы из чистого сожаления связывать свою судьбу с твоей, ты же понимаешь этого?       — Конечно... И это греет душу, – дыхание Авантюрина сбивчиво, но он снисходительно улыбается.       Нет, Нус этого ублюдка не заслуживает. Она не имеет никакого права претендовать на этого доктора, что мягко улыбается каждый раз, когда тучи сгущаются над Какавачей, и уж точно не тогда, когда он любит его всей своей душой, вливаясь с ним в один ритм.