Мотылёк и свечка

Стены церкви всегда ассоциируются у Донны с чем-то чужим, инородным и отдалённым от неё. Тем местом которое она никогда бы добровольно не посетила. Но вот, она здесь, — тихой походкой идёт в главный зал, оглядываясь по сторонам. Нервно поправив робу, — в очередной раз, — специально для неё выделенную, быстро осматривает собственный внешний вид. Чтобы всё было на месте. Чтобы всё тело было закрыто. Чтобы не могла она и кто-либо ещё, видеть в очередной раз отвратительные шрамы с той ночи. Медленно идя вперёд сквозь пустующие ряды, что обычно заполнены в праздники или будние дни, посетителями Собора, она медленно выдыхает. То что сейчас здесь нет, потому что «порядочные сёстры спят по ночам», лишь немного придавало ей спокойствия. Донна медленно садится на самую первую скамью, практически перед «сценой», где каждое утро и вечер проводится молитва Настоятельницей. Которую она и сегодня пропустила не желая ощущать на себе сочувствующие взгляды. Отвратительно. Сложив руки в молитвенном жесте, — как помнила из-за сбивчивых объяснений одной из сестёр, — Донна какое-то время держала глаза закрытыми, вспоминая молитву. Она её учила только в школе, как обязательную программу, а потому слабо помнит что там. Взглянув на витраж, поднимая голову, девушка начала шептать молитву: тихо, четко, стараясь не срываться на очередную истерику. Это сложно. И жалко. Она только начала, а уже руки дрожат. Насильно вдохнув и медленно выдохнув, она заставляет себя успокоиться. Ей только недавно разрешили покидать территорию её комнаты и самостоятельно передвигаться по Собору, когда стало понятно, что её ментальное состояние стало чуть постабильнее. И что она не собирается в порыве истерики пришедший из-за кошмара, пытаться выпрыгнуть из окна головой вниз. Нифига оно не стабильно, и расчёсанные до кровавых царапин шрамы под рукавами, тому подтверждение. Не хотелось, чтобы все усилия пропали даром, и она снова была бы в сопровождении слишком деликатных сестёр, которые обращаются с ней так словно она ваза хрустальная. Это злило. Хотелось кричать, язвить что в отличии от этих тепличных цветочков, она на работе мешки с удобрениями по пять килограмм таскает и ничего. Не развалилась. Но она ничего сделать не может, ведь обязана соблюдать правила: быть кроткой, разумной, и тихой. Наверное, по этой причине ей было некомфортно, ни в детстве, ни сейчас ходить и находиться в Соборе, — по этой причине она избегала походов сюда любыми способами, а во время праздников, только из-под палки матери клала цветы у основания статуи Барбатоса, к остальным. Донна никогда не понимала, что плохого в том что она не верит. Ей незачем думать о существовании какого-то Бога, и тратить деньги на цветы для его статуи, когда на эти же деньги могла купить себе еды. «Возможно, именно за это небеса меня и покарали», думает девушка, и криво усмехается. Иронично выходит. «Ведь как можно не верить в Бога, в чьём Регионе ты живёшь». Как же тошно. Она сильнее сжимает руки, стараясь впиться ногтями побольнее в кожу. «Спокойно. Спокойно.» она пытается сдержаться, ведь прекрасно знает — сорвётся. Нагрубит кому-то, и спровоцирует конфликт. «Не стоит зацикливаться на том, что суть Свободы именно в выборе.» Не стоит зацикливаться на том, что многие не понимают, что верить или нет тоже является свободой. Донна никогда не понимала такой двойственности, — раз все в их регионе живут по заветам «Свободы», то и она вольна не верить. Она может верить в закон, устав, слухи, Полуночного Героя; Она может не верить в слухи, работоспособность некоторых рыцарей, и Бога. Это только её желание и ничьё больше.

Так с чего бы ей верить во что-то, что она никогда не видела?

Каким образом она должна поверить в какое-то там божество, которое согласно историческим учебникам, — покинуло свой народ несколько столетий назад, и до этого молчавшее.

Так с чего ей верить?

С какой стати она должна верить в того, кто молчал на её искренние молитвы помочь в ту ночь?! Ведь сколько бы она тогда не молила, никто не появился. Только потом, спустя несколько часов её грязную нашли два патрулирующих рыцаря и немедленно доставили в Собор. От воспоминаний о том, как она тогда приличия ради прижимала грязные тряпки, бывшие её одеждой, чтобы скрыть обнажённое тело, в горле появился ком… Отвратительно. Донна потянулась рукой к затылку, проводя пальцами до волос едва достающих до мочек ушей, — её длинные волосы пришлось обрезать, ведь вытащить грязь, ветки и листья из них было просо невозможно. — На кой чёрт на нужен этот «Бог», если он никогда не помогает! — зло шипит девушка, и опускает ладонь на юбку, чтобы в очередном приступе не вырвать себе клок волос. Пальца сжимают тяжёлую ткань пока она сама выдыхает, считая: «десять, восемь…», стараясь не поддаваться негативным эмоциям. Верно. Верно. Это даже логично, ведь если бы Бог действительно был всё ещё жив, то он бы обязательно помог. Ведь она, пускай и не была ярой верующей, — как и все остальные, — но жила по заветам «Свободы», постоянно делая выбор тот который хочет сама.

Так почему?

— Почему… — хрипит Донна, уже не сдерживая слёзы. — Почему не помог… Это тяжело, она больше не может этого выносить… Ниже опускает голову, закрывая глаза, давая юбке беспрепятственно впитывать в себя влагу, оставляя едва заметные пятна на чёрной ткани. Она не знает, сколько так просидела, — по ощущениям недолго, — когда чувствует тяжесть на плечах, и открыв глаза, и по краю белого материала, понимает что это одеяло. В глазах всё плывёт, но она лишь сильнее опускает голову, и не оборачивается, — ей хватает, что помимо сестёр, уже в самом городе все знают что с ней произошло. Она ведь знает, так было всегда. Особенно в их городе, слухи разлетаются достаточно быстро. Временами, это… — Омерзительно, — хрипит она полушёпотом, всё ещё чувствуя чужое присутствие рядом. Только один человек, из всех остальных в этом месте, ведёт себя так. — Они мертвы. — спокойно говорит, словно сообщая факт что цветы на подоконнике завяли. А затем в такой же спокойной манере добавляет: — Говорят, наткнулись на лагерь Хиличурлов. Донна понимает, что это не так. Ей хватает ума понять почему единственный человек с которым ей нравиться общаться здесь, взял выходной на несколько дней. Она всё это прекрасно знает, понимает, но сил хватает только на то, чтобы выдавить, тихое: — Спасибо, Сестра Розария, — она протирает глаза, рукавом, и смотрит красными из-за лопнувших капилляров глазницами, на девушку. Та стоит, в привычной манере оперившись о спинку, и лиши пожимает плечами. Так было с самого начала их общения, когда Розарию оставили с ней на несколько часов, во время которых её повели на крышу, где девушка впервые закурила, в попытки отвлечься. Донне тогда не понравилось, а Розария по какой-то причине позже вечером принесла ей яблок в комнату ночью. Правда, чтобы это выяснить, ей понадобилось полторы недели. Донна не знает причин, но с первого их знакомства, из всех сестёр именно Розария относилась к ней как к обычной гостье в Соборе. С ней не было ощущения давления, та выражалась достаточно честно и прямо и пускай и редко, но касалась её. Пускай то были лишь краткие держания за руку, но в сравнении с остальными, такое отношение, сильно отличалось. От Розарии, она никогда не слышала таких слов: «несчастное дитя», «бедняжке просто не повезло», «если хочешь можешь остаться у нас, ведь потеря целомудрия…» — Спасибо, — кутаясь в одеяло, пахнущее табаком, шепчет девушка. — Спасибо. Она только и может это повторять, пока чужие пальцы невесомо проводят по её макушке. Розария стоит всё также, смотря в сторону. Она считает что её не за что благодарить, но если Донне так легче, то пускай.