День летнего солнцестояния

Июньское небо встречало день любезно: растекалось редкими облаками-пятнами по чистой голубой глади и жарило уже неделю так, что продавцы вентиляторов по вечерам счастливо улыбались, глядя на ежедневный доход. Совсем недавно прошла череда бушующих грозовых ливней, всегда внезапных и беспощадных, но таких свежих и по-настоящему летних. Смятая жестяная банка пепси-колы в руке отливала синевой, отражая блики, пока не была ещë встречена мусорка поблизости. Хрущëвки неприветливо отворачивались от прохожих, но зелëная листва деревьев предлагала пройтись, прогуляться вдоль старых дубов и могучих клëнов. Тут недалеко деревцо ветер недавно повалил, аж забор у частного дома выгнуло, и нехило так. Однако ни серые дома, ни растения его — их — сейчас особо не интересовали. Больше волновало звучание размеренного голоса справа, знающего сотни историй на все возможные темы для разговора. В избранные моменты (читай: во время алкогольной интоксикации) его торкало так, что вслух высказывались, казалось, давно забытые воспоминания чуть не из детства. Тогда Рахимов голос едва заметно срывался, сбивчиво продолжая рассказывать несвязную цепочку историй, и клекотал хриплым смехом. Дарен в такие минуты смотрел полупонимающим взглядом в известную только ему точку на чужом лице, пытаясь переварить в голове сумбурное повествование. И сейчас Рахим привлекал внимание, уже полное и обращëнное только к нему, не замутнëнное слабой дымкой нетрезвости. Планы у них двоих были грандиозные: набрать алкоголя (в достатке) и не травануться шаурмой из первого попавшегося на пути ларька (по возможности). Продавец мамой клялся в еë свежести; терять было нечего — они и согласились. Сейчас же Дарен шëл мелкими лужами на старом убитом асфальте, стараясь не вляпаться в грязь, ещë не высохшую после недавних ливней. Рахим смешно щурил ореховые глаза, подняв их к светлому небу, забыв, должно быть, про солнечные очки, закреплëнные на футболке, которые ритмично оповещали о своëм присутствии при каждом шаге. Но он, будучи погружëнным в совершенно иное, на них совсем не обращал внимания. Дарен специально ничего не скажет: пусть Рахим сам их потом заметит, моргнув в непонятках при осознании нелепости ситуации. В подъезде было стабильно прохладно, крутая лестница вела дальше от сырости и затхлости подвала. Быстрый шаг, ещë один, звон браслетов на скользящей по перилам руке, шаг — родная квартирка на горизонте. Простая советская, но, кажется, именно в еë обыкновенности и заурядности всегда таится какая-нибудь да история. Как раз в таком жилье, метр на метр, замечаются самые разные интересные детали о его обитателях. С ними всегда приятно поболтать, узнать что-то новое в очередной раз, несмотря на то, что сам Дарен старше их раза в четыре. От них, квартир таких, веяло воспоминаниями не о самом лучшем времени, однако что-то задевало душу, заставляло порою остановиться, когда пересекаешь порог. Дарен свою квартиру любил. В ней пересекались несовместимые параллели его жизни, жизни города, жизни народа. Больше всего этим делом грешил балкон, разбирать который не было бы никакого проку; поэтому он и не разбирался — десятилетиями. Лишь поливался полумëртвый, почти забытый, но живой росток помидора в пластиковом ведëрке из-под капусты — вот как вырос! Где-то глубоко внутри теплилась надежда, что хоть когда-то он понесëт плоды, однако горький опыт указывал на обратное. Любой гость при взгляде на томат приподнимал бровь, искренне сочувствуя этому товарищу. Рахим и Сарана ставили ставки, когда же он сгниëт, не выдержав сложности бытия. Дарен обижался. Телевизор на фоне — чистая формальность, неразборчивый шум для создания атмосферы. Из букв не составляются слова корреспондентов, слышатся пустые интонации не увлечëнных описываемыми событиями ведущих. Но это не волнует ни журналистку, ни тем более их, когда есть что рассказать один на один, вживую после недолгой разлуки. Куда больше привлекало поговорить о паре приколов, произошедших на очередном скучном собрании, или внезапно вспомнить о неотправленном меме и попытаться его пересказать так же смешно. Телевизор по-хорошему уже беленькой вязаной салфеточкой накрыть надо да не притрагиваться к нему больше. Кислый привкус огурцов из шаурмичной («Свежая, как морской воздух, брат!») тихо стирался повышаемым градусом («Да не выдержало бы оно, тонкое слишком. А вот если каштан какой...»). Разговоры уже перешли в непроходимые дебри, к которым при всëм желании не получится вернуться, даже выстроив долгую логическую цепочку по воспоминаниям. Мысли ещë не путались, но текли медленно-медленно, не хотели получать осмысленного финала, однако всë равно вырывались наперëд пока не осознанным заключением, взявшимся из ниоткуда. Рахим серьёзно кивал головой на очередной довод, почему не следует засаживать призаборную территорию тополями, и сам вставлял околофилософские вопросы по проблеме, не теряя интереса к теме дискуссии. Иногда Дарен задумывался о том, какой ерундой они маются. Вернее сказать, думал, ведь после только продолжал развивать мысль. Какая всë-таки разница, ерунда или не ерунда? — Сегодня, двадцать первого июня, состоится День летнего солнцестояния. Это самый длинный день... начало астрономического лета. Какие традиции связаны с Днем летнего солнцестояния, расскажет... — Дарен вылавливал отдельные слова из вещания ящика. Он обернулся: солнца за окном видно не было; может, из-за полупрозрачной кружевной занавески, всë равно всегда пропускающей свет, может, ещë из-за чего. Должно быть, не стои́т оно, всë обман. Рахим тоже сидел. Зевал и зарывался руками в чуть спутанные пряди выкрашенной чëлки. «Ты случайно не стоишь? Тогда почему... почему летом такое солнце», — Дарен старается составить глупейший подкат, но в итоге лишь прыскает, не сдержавшись. Они с Гошей Пятигорском как-то соревновались в создании подобных. Победил, как всегда, Нальчик. — Чë такое? — спросил сразу Рахим, подняв подбородок, желая услышать новую тему для разговора. Выглядел ястребом, заметившим вдали добычу. А смотрел, хитрюга, своим излюбленным хищным взглядом прямо в душу. Под ним, взглядом его этим харизматичным, хотелось только растаять, как шоколад в микроволновке, превратиться в полулипкую субстанцию под ногами после быстрого таяния снега очередной зимой. Но Дарен виду не подавал — по крайней мере, надеялся на то. Однако сомнения в собственной невозмутимости оставались. Старый гранëный стакан смотрел на него с абсолютным молчаливым пониманием. Обнаруженные всë-таки уже дома солнцезащитные очки отражали панораму посуды на столе, забытые, оставшиеся лежать с одной загнутой дужкой. — Та не, ерунда. — Пожатие плечами, откинутая назад голова — невелико разочарование. Приятно, однако, разделять такие моменты спокойствия на двоих, думать только о визави, быть здесь и сейчас, а рефлексировать уже потом, в неопределëнном будущем. Времени будет хоть отбавляй. Рахим теребит в руке пацифик, отпивает из стакана. Смотрит потом бесконечно долго Дарену прямо в глаза, что он уже теряется в понятии пространства-времени, как теряется в чужих глазах — в очередной раз. Часы на кухне тикали, настойчиво-настойчиво, как всегда тихо. Простая кружка в руке стукнулась о столешницу. Абсолютно глупая кружка с надписью «Анапа» самым дурацким шрифтом и парой одиноких пальм по краям морского пейзажа. Это уродство ему подогнали ребята из края. Кружка стала его любимой. — Ты чего вообще, на сколько приехал? — спрашивает Дарен, сложив руки на столе и уложив на них подбородок. Смотрит исподлобья на Рахима, как он крутит в руках подвеску на шнурке, и вздыхает. Чувствует себя блаженно. — А когда выгонишь, тогда и скажу. — Губы напротив расползаются в очаровательной ухмылке, Дарен наигранно раздражëнно цокает, хотя уже готов распластаться по столу, знак только подайте. Затылок припекает, солнечные лучи медленно, но верно ползут по деревянной поверхности, отражаются тенями, следуют бликами по стеклу, норовя пробраться ещë дальше. Рахим встаëт, скрипя полуживым стулом, который постоянно оставлял за собой надрывный треск, как в лучших хоррор-фильмах, и отвечает на поднятую с безмолвным вопросом бровь: — Перекур, — говорит он и хлопает себя по карманам в поисках пачки сигарет. Пока он стоит, задвигает стул ногой, пока он идëт по узкому коридору на балкон («В приличном всë-таки обществе», — ответил он однажды с иронической гримасой на поставленный вопрос, мол, чего уж сразу не на кухне), солнце поглощает целиком его фигуру, озаряет спину, копошится в волосах. От последнего Дарен бы и сам не отказался. День летнего солнцестояния, говорите. Он вырубает телевизор и идëт следом.