Милосердие?

Вопли накатили на лагерь внезапно, словно штормовая волна криков понеслась от ворот, сопровождаемая грохотом сшибающихся щитов и звоном оружия. «Троянцы! — понял Одиссей, хватаясь за свои едва снятые доспехи. — Проклятье, троянцы разбили ворота!» Ахейцы только недавно вернулись в свой окружённый поспешно возведенными стенами лагерь после неудачной вылазки к Трое, усталые и израненные. И враг решил воспользоваться этим маленьким преимуществом. Крики нападающих и погибающих слышались уже совсем рядом. Если лагерь захватят, им не останется ничего другого, как только отступить к кораблям, а это уже почти поражение… Одиссей с мечом в руках выскочил из шатра, пытаясь придумать какую-нибудь военную хитрость для ситуации, уже кажущейся безнадежной… …и споткнулся о чей-то ещё теплый труп, едва не растянувшись на земле. Ближайший воин в троянском доспехе, обрадованный такой удачей, уже воздел меч над его головой… …когда Одиссея вдруг поймали за ворот кирасы и переставили в другое место, словно куклу. Меч противника бесполезно рубанул воздух, а самого троянца прорубило огромное, неподъемное с виду копьё, легко прошившее человека насквозь. Одиссей изумлённо поднял взгляд на возвышающуюся над ним огромную фигуру в темных доспехах. — Эээ… спасибо, друг. Он не знал этого воина. Он знал или видел практически всех в ахейском войске, мог ли он не заметить такого великана? Гигант легко стряхнул труп со своего копья и усмехнулся: — Не могли же мы потерять нашего маленького хитреца. Под сенью его закрытого шлема в темноте вспыхнули два синих огня и по спине Одиссея пробежала дрожь. Неужели? — Сотрясатель земли… — едва выдохнул он. — Пошли. Они не должны захватить лагерь, или эта ваша маленькая война будет проиграна, — бог уже шагал в направлении накатывающегося кровавого прибоя битвы. Одиссей не задумываясь рванулся следом, в самую сечу. Усталость была забыта, а дух воспарил. Сражение перестало казаться безнадежным. Ведь на их стороне был по крайней мере один бог! *** — Циклоп, которого вы ослепили — мой сын, — с мрачной усмешкой сказал Посейдон. И Одиссей понял, что они обречены. Так отплатить за невероятную благосклонность бога! — Нет… — выдохнул он. Огромная фигура на палубе перед ним и команда корабля, в панике сгрудившаяся сзади, предоставляя капитану ужасающую честь общаться с оскорблённым богом. Они были обречены, без сомнения. — И теперь у меня нет выбора. Придется тебя утопить, — Посейдон совсем по человечески развел руками, словно это был обычный разговор, а не вынесение приговора. — Но для начала — кое-чему научить. Безжалостность — это милосердие к самому себе. Одиссей изумлённо моргнул. Что? Черноволосый гигант с сияющими глазами склонился к нему, голос бога словно тихий отдаленный гром раздался у самого уха, разделяя фразу только на двоих. — Безжалостность. То, чему ты так и не научился даже за десять лет этой войны, глупый маленький хитрец. Затем его вздернули в воздух за шкирку для показательно урока. — Ты худший из хороших, ведь в тебе даже нет величия. «Мои трюки выиграли вам войну!» едва не огрызнулся Одиссей, неожиданно задетый. Сперва Афина, а теперь ещё и владыка океанов? — Только фальшивая праведность, которую я ненавижу! — рыкнул Посейдон, словно теряя терпение. Море посерело, вокруг корабля вздулись огромные пенистые валы, являя скрытый гнев бога. Но сам корабль оставался неподвижным, словно прибитый к океанскому дну, что было разумеется невозможно… если конечно сам Посейдон не стоял на его палубе. «Фальшивая праведность?» — Одиссей растерянно посмотрел в глаза бога, в руках которого болтался тряпичной куклой. Он все ещё ничего не понимал. — Ты сражаешься, чтобы спасти жизни, но не убиваешь, не доводишь дело до конца. А ведь ты мог бы избежать всего этого… Его пугающе осторожно поставили обратно на палубу. — …если бы ты просто убил моего сына, — мрачно усмехнулся Посейдон. — Но нееет… Он же не имеет в виду…? Одиссей с трудом сглотнул, глядя вверх. Бог выглядел раздраженным. Не взбешённым, не гневным, не неистовым, просто раздраженным до предела. Словно из-за чужой глупости был вынужден выполнять неприятную для себя работу. Он улыбался, но это была та улыбка, от которой перед ним в битве расступались даже союзники. Та улыбка, которую Одиссей надеялся никогда больше в своей жизни не увидеть. — …ты слишком хороший для этого. Но у милосердия есть цена. И это твоя последняя ошибка. Ошибка? Ошибкой было задеть сына бога, пока ты находишься в царстве его стихии и в его власти. Но почему-то казалось, что Посейдон говорит вовсе не об этом. Безжалостность — это милосердие… к самому себе? Что во имя всех богов это значило?! Если бы Одиссей убил циклопа, то Посейдон никогда не узнал бы кто это сделал и не пришел бы за ними. Но… разве мог разгневанный отец сказать такое в лицо обидчику собственного сына? Нет… Посейдон посмотрел на него с ядовитой усмешкой: — Ты открыл ему свое имя и оставил его жить. Я не ты, на такое у меня милосердия не найдется. Он выглядел почти позабавленным глупостью этого поступка. Имя… Одиссею захотелось пнуть самого себя, когда вспомнил, как странная смесь гордости и горечи от смерти друга заставила его провозгласить циклопу свое имя, как некий смутный залог безопасности для других путников, которые наткнутся на эту тварь. Но это было глупо. И его предупреждали… — Безжалостность стала бы твоим милосердием к себе же, — повторил Посейдон и, кажется, он правда имел это в виду. — Но, нам уже пора прощаться… Огромные серо-пенные волны, все это время нависавшие над кораблями эскадры словно гротескные горы, заколебались. Сзади раздались задыхающиеся вздохи ужаса. Посейдон задумчиво потёр подбородок: — Разве что ты извинишься за то, что сделал с моим сыном… за всю его боль и крики… Извиниться?! Да во имя всех богов, конечно! Как он сразу не догадался! Слишком много общался с благосклонной Афиной… Одиссей поспешно рухнул на колени, по шуму за спиной догадавшись, что команда делает то же самое, и принялся громоздить максимально правдивые оправдания, надеясь, что этого будет достаточно, чтобы обелить их общую вину. В конце концов ведь они правда изначально не собирались никому вредить, а циклоп тоже нарушил законы гостеприимства! — Грань между наивностью и надеждой почти невидима… — Посейдон посмотрел на него со странным сожалением. И Одиссей мгновенно понял, что сказал что-то не то. Неужели… он должен был извиниться за то, что не был безжалостен?! За то, что лишь ослепил, а не убил сына бога?! Да какой отец желал бы таких извинений?! Или Посейдон вовсе не желал никаких, а этот маленький урок был лишь преддверием их неминуемой смерти?.. Тогда почему он выглядел сожалеющим… — Так закрой свое сердце… — шелестом холодного ветра прокатилось над водой. — …мир тёмен и безжалостность — это милосердие. Умрите. И огромные волны упали вниз, погребая под собой корабли эскадры, под крики их команд. Все заняло секунды, Одиссей не успел ничего сделать, закричать, остановить… …безжалостность — это милосердие?.. — …капитан? — Капитан! — Капитан! — Капитан! Все стихло за секунды. Их корабль лишь обдало холодными брызгами, но он остался непоколебимо неподвижным. Море улеглось, и на его поверхности теперь плавали лишь обломки. Ни одного тела… Посейдон забрал их всех к себе в пучину. Мгновенная смерть. …безжалостность — это милосердие… Одиссей упал на колени, медленно осознавая. Посейдон всё ещё стоял рядом, неподвижный словно скала. — Что же ты наделал… — Одиссей спросил это не у бога — бесполезно ждать ответа от холодной стихии. Он спросил это у себя. — Сорок три ещё осталось под твоим командованием, — напомнил Посейдон с внезапной нечеловеческой точностью. С той же точностью, с которой за секунды потопил одиннадцать кораблей вместе с их командами. Одиссей поднял на него глаза. Оглянулся на своих людей, перепугано сбившихся на корме корабля. Что это — предупреждение? Продолжение наказания? Убьет ли он их тоже? Хватит ли жизни Одиссея, чтобы их выкупить? Если безжалостность — это милосердие… нет, не хватит. — Я твой самый тёмный момент… — протянул Посейдон. Те же слова, что Одиссей тогда в своей печальной ярости обращал к циклопу. Они вернулись к нему злой насмешкой и ужалили в сердце. — Я монстр, который всегда приближается… А вот это уже что-то новое. Но куда уж ближе… И сколько там у Одиссея осталось того «всегда»? Он сидел на коленях почти у ног бога, разбитый и подавленный. Но Посейдон медлил. Медлил, словно нарочно давая осознать, что ему есть ещё что терять. Сорок три человека команды. И семья, всё ещё ждущая его где-то там, далеко. Бог шевельнул ладонью, призывая струю воды и создавая из нее свой великолепный трезубец. Неторопливо направил его на Одиссея: — Есть последние слова? Да он издевается! В груди вдруг взорвался горячий комок ярости, голова вновь стала пустой и ясной и Одиссей вдруг вспомнил. О да, он вспомнил! — Все что нужно — это открыть этот мешок! — выкрикнул он. И выхватил подарок бога ветров из-за пазухи. — Что? — переспросил Посейдон. И мир взорвался потоками ветра. Одиссея отшвырнуло к корме, едва не скинув за борт, корабль рыснул, крутанулся, и помчался прочь, подгоняемый остатками урагана. Как ни странно, Посейдона тоже сшибло с палубы, словно обычного человека, и его фигура растворилась в белом кипении бурлящего воздуха и водяных брызг за кормой. Одиссей предпочитал не задумываться об этом. И о том, почему владыка океанов не сумел остановить уносящийся корабль очередной вздыбленной волной. И о последних словах бога на прощание, удивительно отчётливых в вое урагана: «Помни меня» Просто повезло. Им просто повезло, и все.