Арахна, сошедшая с картины

      Полусонная Кируми ходит по кухне, не открывает глаза, не опасается, что вот-вот ударится бедром о стол или мизинцем о тумбочку. Её руки сами, словно лапки паука, выполняют работу по дому: перебирают посуду, варят в турке свежий кофе, нарезают овощи и хлеб, жарят завтрак на сковороде.       Всё это она делает на слух. По доске стучит нож. Скворчит масло. Булькает вода в турке. Деревянная лопатка скребёт по дну сковороды. Прижав ею сверху яичницу, Кируми чувствует под ней хрупкий желток — и она тут же убирает лопатку подальше. Шероховатыми пальцами девушка находит солонку и наощупь добавляет соль. Потом и другие специи.       Как только до её носа долетает букет запахов её завтрака, она наконец открывает глаза. Бодрость приходит к ней постепенно — с каждым глотком кофе, с каждым куском глазуньи или овоща.       — Так, пора приступать к работе, — декларирует она, когда она заканчивает завтрак и убирает посуду за собой.       Она быстро одевается в свой рабочий наряд — длинное чёрное платье до середины голени с аккуратными белыми воротничком и манжетами до середины предплечья; на голову девушка надевает широкий ободок с чёрными кружевами, поднимает свою чёлку. Из-под платья заметны ноги в белых колготках. Перед выходом Кируми наспех кладёт в сумку фартук и обувает свои рабочие лоферы. Пару пшиков духов с запахом глициний — и она выпархивает из дома на работу.       Сегодня у неё очень важное и сложное дело. Её нанимательница выходит замуж — и на роскошную свадьбу созвано множество людей: от ближайших родственников с обеих сторон до людей по её работе. Женщина эта — известная певица, только недавно начавшая свою актёрскую карьеру, а её будущий супруг, не менее известный продюсер, не поскупился на то, чтобы его возлюбленная запомнила сегодняшний день надолго, если не навсегда.       Однако сроки подготовки очень сжатые — свадебная церемония будет проводиться в полночь, гуляния — ночью, а это значит, что у Кируми всего несколько часов на все необходимые дела. Платье, торт, украшение места церемонии — всё это ляжет на её плечи. Благо, не она одна будет работать надо всем этим. В её распоряжении, как у именитого дирижёра, будет целый оркестр горничных и дворецких из дочернего агентства компании «Togami corp.», открытой по рекомендации именно госпожи Тоджо.       — Доброе утро Вам, — приветливо и вежливо здоровается Кируми, подходя к главной служанке, нанявшей её. — Можете, пожалуйста, повторить, что ещё сегодня предстоит сделать мне и моему персоналу?       — Доделать платье, привезти торт, подготовить алтарь, банкетный зал… Вот полный список.       Кируми сверяется со списком, чтобы убедиться, что её не лишили или, наоборот, ей не добавили лишней работы, и приступает к работе. Она распоряжается тем персоналом, который приехал с ней: одним даёт адреса магазинов для покупки декораций, другим — списки продуктов для шведского стола в банкетном зале, третьим — контакты лучших водителей и грузчиков, которых она знает. Всё, чтобы всё прошло идеально.       Сама же девушка находит певицу и приносит ей каталоги свадебных платьев. В каждом журнале уже есть по несколько закладок с фасонами, которые заинтересовали невесту. Спустя час обсуждений (эта потеря времени ощущается для Кируми чудовищно огромной) горничная приступает к пошиву. Раз — она снимает мерки, взмахивая сантиметровой лентой, словно ковбойским лассо; два — уже отмеряет ткань разных фактур, а перед глазами плывут схемы того, как она сложит их все слоями в одно произведение искусства; три — и она приступает к пошиву.       Невеста следит за её руками не сводя глаз.       На верхнем слое платья Кируми вышивает серебряной нитью великолепные картины. На талии её нанимательница стоит на сцене и поёт в свете софитов; двусторонними пайетками из золота и лазури блестят лайтстики фанатов на подоле; на тёмно-фиолетовой ткани на груди она расшивает небесный свод, горящий от Млечного пути и прожекторов, разрезающих ночную вуаль. К платью идёт роскошная короткая шубка, похожая на нечто среднее между оперением лебедя и перистыми облаками. На нижнем слое платья, который будет виден всем на гуляниях, как только невеста снимет «концертную» юбку, Кируми расшивает не менее прекрасный шедевр. Она гармонично вшивает на подоле узоры и картины, связанные с ролями невесты в кино, которые она успела сыграть.       Женщина явно не ожидала этого. Конечно, она просила найти и сшить оригинальное платье, но она рассчитывала не на такой размах. У неё не было слов, чтобы описать те чувства, охватившие её при взгляде на это платье.       — Я знаю, я отошла от выбранного Вами «сценария», но Вы просили пошить нечто уникальное… Если Вас не устроит моя работа, у нас ещё… — Кируми проверяет часы на руке. — Есть ещё час, чтобы выбранное Вами запасное платье подготовили к мероприятию.       — «Не устроит»? — удивлённая, певица рассматривает полотно юной мастерицы. — Моя дорогая, да это самое восхитительное платье, которое я когда-либо видела! Давайте же его немедленно примерим!       Платье село идеально. Каждый шов, каждая ниточка, каждая блёстка — всё встало на своё законное место.       Потом — макияж и причёска. Руки Кируми взмахивают так быстро, что кажется, будто ей помогают ещё две дополнительные пары рук.       Когда Тоджо заканчивает с подготовкой невесты, певица не может свести с себя взгляд. Она любуется своим отражением и, не будь сегодня свадьбы с её продюсером, возможно, она бы прямо сейчас выскочила замуж за зеркало.       Довольная своей работой, Кируми воодушевлённо связывается с дворецкими, которым она поручила принести торт. Однако приехал он… не совсем таким, каким его заказывали. То ли подтаял, то ли не настолько аккуратно привезли, но выглядел он подпорченным. Эйфория невесты от божественной красоты платья в считанные минуты омрачается. Её свадьба уже не такая идеальная!       Но и тут Тоджо с интонацией ведущего хирурга зовёт поваров и велит отвезти пациента на кухню для операции по его спасению. Кондитеру, ответственному за этот торт, ехать очень долго, и горничная сама берётся за реанимацию, спешно надевая фартук и засучивая рукава.       — Ягоды!       И один из поваров достаёт из холодильника все ягоды, что есть. Кируми перебирает коробочки с ними, хватает чернику, ежевику и малину, вскрывает и тут же измельчает их блендером.       — Корнет! Лопатку!       Ей тут же подносят кондитерский мешок с уже вставленной насадкой и силиконовую лопатку, которой она помогает себе наполнить мешок. Всего пара взмахов — и узор из ягодных дорожек приведён в порядок.       — Мастику! Ролик! Кисти!       Её ловкие руки тут же переделывают фигурки на вершине торта. Но она не торопится заменять жениха и невесту: предыдущие фигурки молодожёнов она убирает, пищевым красителем и кончиками кисточек она брызгает на торт, делая звёзды. Тут же, не успевает сказать Кируми, в спешке прилетевший кондитер протягивает спатулу и шпатели — и девушка охотно берёт их, разравнивает крем по торту.       Торт спасён. Спасена и прекрасная картина на нём.       Повара, то и дело, как зеваки, поглядывавшие на операцию, отвлекаясь от готовки, аплодируют ей. Кондитер, который сделал этот торт, утирает слёзы облегчения. А невеста вновь взмывает вверх от счастья на своих эмоциональных качелях и бросается Тоджо на шею.       — Ну что Вы, что Вы, — смеётся она, — я просто делаю свою работу.       Подготовка сделана в срок. Другие её горничные, получившие наказ подправить внешний вид невесты по приезде в храм, уже ждут певицу в установленном месте.       Кируми помогает женщине сесть в приехавший лимузин и провожает её. — Если что-то случится, попросите моих горничных набрать мой номер. Я тут же приеду.       — Спасибо вам! Огромнейшее вам спасибо! — благодарит она, провожая Тоджо, машет ей рукой.       Сейчас, сделав один глубокий выдох, Кируми звонит дворецким и требует от них отчёт. Они присылают ей фотографии из банкетного зала, и она, рисуя на экране особым стилусом, указывает, что нужно поправить, что убрать, что добавить. Помещение и без того было прекрасно украшено, и на вкус хозяев, и объективно — но советами Тоджо банкетный зал доводится до совершенства.       Финальный этап приготовлений к свадьбе начинается. Но здесь Кируми не задействована. На свадьбу её тоже не звали, но она и не собиралась. На часах уже далеко за обед, но сама девушка, кроме яичницы и кофе на завтрак, больше ничего за день не ела. Живот не просто изредка урчит и заставляет горничную вежливо извиняться за дискомфорт, причинённый нанимательнице, — голод вызывает неприятные спазмы внизу. Голова болит, будто трещит по вискам, будто сейчас череп развалится на осколки, как глиняный горшок.       В голове проскальзывает какая-то мысль, всё время ускользающая от Кируми.       Она определённо что-то забыла. Но она совершенно не помнит, что именно. Утюг выключен, кран с водой перекрыт, свет везде выключен.       Определённо что-то не так.       Думать только больно.       Больно…       Несмотря на то, как идеально она справляется с любым поручением, она не спала нормально уже неделю. Двухчасовой сон каждый день — и эти два часа она поделила на двадцатиминутные «пересонки» с разницей в пять часов.       Всё ради оптимизации всех её жизненных ресурсов.       Всё ради того, чтобы быть совершенной горничной.       Вр-р-р.       Вр-р-р.       Вр-р-р.       — Ах! — Кируми тут же открывает глаза, почувствовав вибрацию телефона. — Будильник? Нет, это сообщение. Несколько сообщений.       Сонные глаза и голова не могут понять из превью, кто только что написал девушке. Зажмурившись, Кируми трёт глаза до болезненных ощущений, промаргивается и проверяет вновь.       В имени контакта, написавшего ей, нет иероглифов, а сам он закреплён среди остальных чатов. Вместо хираганы или катаканы — всего два эмодзи: гора и тория. Такие обозначения Тоджо давала только самым близким своим людям — ей это кажется довольно милым. На аватарке — руки двух разных людей, держащих яркое пламя; эта картинка висит на странице написавшего ей человека уже очень давно, все их общие знакомые говорят, как смешно это выглядит со стороны, но по неизвестной причине владелец аватарки отказывался её менять, говоря лишь то, что оставляет эти держащие огонь руки, чтобы помнить нечто важное.       Смутно девушка начинает понимать, кто это.       «Тоджо-сан, я хотел напомнить тебе о нашей встрече в пять вечера. Помнишь, в картинной галерее, о которой я тебе на днях рассказывал? Потом, клянусь, весь вечер я в твоём распоряжении».       — В пять вечера? — вслух пытается вспомнить она. — В пять вечера, в пять вечера… Галерея…       Спустя пару минут ей отправляют скриншот карты и вход в здание.       — Ах, точно, мы собирались на выставку европейских картин… Кируми тяжело вздыхает и берётся за голову.       — Шингуджи-кун… Мне не хочется расстраивать его, тем более, он уже купил билеты для нас двоих… Но…       Голова начинает болеть сильнее. От голода спазмы отдают в виски, и Тоджо кашляет, чувствуя, что её вот-вот вывернет.       — Вы… Вы в порядке? — главная служанка подходит к ней и обеспокоенно интересуется её состоянием.       — Да, да, прошу, не беспокойтесь… — Кируми отнекивается, но женщина зовёт одного из работников и просит его собрать еды на такой приём пищи, чтобы девушка утолила голод и при этом не испытывала тошноту.       Тоджо ничего не остаётся, кроме как утолить голод собранной для неё едой. Она ест понемногу, небольшими кусочками, вдумчиво глотая каждую ниточку мяса или мякоти фрукта. Постепенно ей становится легче, но на всякий случай она выпивает несколько таблеток, которые она всегда держит в своей аптечке и едет домой — чтобы собраться на встречу с её бывшим одноклассником.       Домой она только заскакивает — буквально на пару мгновений. Она пьёт крепкий кофе, пару сэндвичей на европейский манер и переодевается. Из шкафа она вынимает тёмно-синюю плисовую юбку до колена — её Тоджо берегла с прошлого года на тёплую погоду, когда появлялось бы свободное время для прогулок. Затем она находит и белую блузу; в талии она почти напоминает корсет по своей узости, но ткань на груди выглядит достаточно мешковатой, чтобы компенсировать неловкость, которую Кируми испытывает, обнажая в этой блузе свои крепкие, но белые, как снег, плечи. Руки её тоже обнажены — от локтей до кончиков пальцев на них ни единого клочка ткани, а рукава-фонарики, которые Тоджо так нравятся, легко бы развевались на ветру. На ноги, предварительно натянув незаметные следки, она надевает тёмно-синие балетки в цвет юбки.       Последние штрихи — белый ободок и чёрная сумка. Переложив туда все оставшиеся вещи, она добавляет туда же и таблетки. Затем она тут же отвечает однокласснику в личных сообщениях: «Да, Шингуджи-кун, я помню. Сейчас, я только с работы, могу опоздать!»       Однако обычно, когда Кируми предупреждала о том, что опоздает, она всегда приходила раньше всех. И это случается вновь.       Она стоит на входе в художественную галерею, но с трудом. Икры ноют, а стопы так и молят о тёплой ванночке и уходе. Зато без каблуков — уже хорошо. Голове после еды становится тоже легче, но гул людей и гудение машин вновь и вновь отдают в виски.       Ничего, ничего. Она привыкла.       Вот они походят по галерее, посмотрят на полотна великих европейских художников, быть может, поедят, а потом разойдутся по домам. Пока что отношения Тоджо с Шингуджи выглядят именно так: какие-то встречи на пару часов в перерывах между её работой и его поездками, какие-то короткие свидания (в буквальном смысле — они смотрят друг на друга чуть ли не украдкой). Ни у кого из них нет времени на нормальные отношения, как у всех обычных людей.       Но они привыкли. В конце концов, они и не совсем обычные люди, а выпускники «Пика Надежды» — они были совершенными учениками, ныне — совершенные специалисты.       Таким людям не суждено жить спокойной жизнью.       — Тоджо-сан?       — Ах! — Кируми, утонувшая в своих мыслях, пугается внезапного голоса прямо над её ухом. — Ш-Шингуджи-сан!       — Хм? Напугал? — без смешка, без издёвки, но с детским любопытством он изучает её выражение лица. — Прошу прощения, я не планировал. Только заметил, что ты о чём-то задумалась. Тебя ведь определённо что-то беспокоит, не так ли?       — Нет, нет, вовсе нет…       Корекиё берёт руку Кируми, бережно тянет на себя, заглядывая ей в глаза. Она смотрит устало куда-то вдаль, мимо всего, что попадает ей в поле зрения. И когда её взгляд вновь рассеивается, теряет фокус, она жмурится, трясёт головой и пытается вникнуть в то, о чём говорит ей Шингуджи. Он пытается вести лекции, рассказывая о художниках, представленных на этой выставке, об их жизни, об их картинах, но то и дело он переводит взгляд на Тоджо. Измотанная девушка с трудом передвигается и вникает в слова.       — Прости меня, Шингуджи-сан, я… Я слегка вымотана. Мне очень жаль, что я так подвожу тебя. В следующий раз я…       — Тоджо-сан, — горничная внезапно чувствует холодные, вспотевшие ладони, держащие её руки, сжимающие её дрожащие пальцы, — прошу, не переживай. Тебе стоило сказать об этом сразу.       — Но мы так долго планировали эту встречу… Ты с трудом выкроил день, чтобы мы могли сходить куда-нибудь вместе. Я… никудышная горничная!.. Кируми вырывает руки, прячет лицо, резко, но достаточно тихо вскрикивает в ладони, выдыхает и вытирает накатившие слёзы.       — Прости…       — Давай я покажу последнюю картину, а потом я подвезу тебя домой, хорошо?       Корекиё опускается до уровня её лица и помогает избавиться от слёз. Покрасневшая, Кируми с трудом дышит, пытается дышать глубже, но подавляет новую волну боли с трудом. Он аккуратно гладит её по щекам, бережно касается пальцами слёз. Сняв тяжёлые капли — тяжёлые не только от веса, но и от всего, что навалилось на Кируми за все эти месяцы, — Корекиё целует свои пальцы и, проводя фалангами вдоль её скул, словно оставляет эти поцелуи на ещё опухших от влаги щеках.       — Пойдём, ты должна кое-что увидеть.       Фольклорист достаёт из рюкзака бутылку гранатового сока и протягивает горничной. Сделав несколько жадных глотков, девушка наконец начинает дышать глубже, в груди уже не так больно колет, и сама она, процедив воздух сквозь стиснутые зубы, почувствовав сладость на языке, приходит в себя. Кируми подаёт руку, слабо улыбается своему другу:       — Прости за эту сцену…       — «Сцену»? Это твои эмоции, Тоджо-сан, — тихо смеётся Корекиё, — и вне зависимости от того, позитивные они или негативные, они всегда прекрасны. Идём.       Через пару минут Корекиё приводит Кируми к большому полотну. Под ней виднеется пластина с указанием названия картины и дату её написания. Первой в поле зрения попадает босоногая, бледная девушка в белой рубахе с подвёрнутыми по локоть рукава и длинную синюю юбку. Она повёрнута к зрителям спиной, занятая очередным своим шедевром, тонущая в свете. В тени, одетая в чёрное, сидит женщина в возрасте с белым платком на голове. Она, похоже, недовольна работой девушки, и осуждает её, повернувшись к другой девице.       — Это то, ради чего я предложил тебе сходить сюда. Кируми приближается к картине, всматривается в неё, изучает каждую деталь.       — Это — картина испанского художника Диего Веласкеса «Пряхи», написанная им в 1657 году, — начинает свою лекцию Корекиё. — Как предполагал искусствовед Диего Ангуло, на ней изображено состязание Арахны и Афины. Согласно мифу, Арахна славилась своим мастерством в вышивании полотен и бросила вызов Афине, покровительнице её ремесла. Пока дочь Зевса изобразила свою победу над Посейдоном, юная девушка соткала полотно с одним из сюжетов, где Зевс надругался над очередной невинной жертвой. На заднем плане, кстати, видна картина, описывающая миф о похищении Европы. Возможно, так Арахна хотела показать людям, каковы боги на самом деле…       — Звучит… интересно, — заворожённо отвечает Кируми, рассматривая девушек на картине; но больше всего её внимание привлекает девушка в белом.       — Афина признала талант Арахны. Однако богохульство девушки, её вольнодумство ввело богиню в гнев. Она уничтожила полотно, довела несчастную до самоубийства, а потом, воскресив, вытащив её из петли, обратила её в паука.       — То есть, Афина, недовольная правдой о своём отце, всё равно решила обречь её на муки? — горничная поднимает взгляд на престарелую женщину в чёрном. — Это… несправедливо.       — Да, всё так. Но скажи… — фольклорист прикрывает рот, глядя на неё.       Кируми оборачивается, ожидая его вопрос. Она прислушивается к каждому вздоху Корекиё. Он же с трудом выговаривает:       — Кем бы ты предпочла быть: Афиной или… Арахной?       С её нежных губ срывается невинный и звонкий смех.       — Афиной, конечно. Она богиня мудрости, военных стратегий, покровительница различных ремёсел. Её любят, её почитают… Мне, обычной горничной, само собой, далеко до неё. С божественными силами мне было бы проще помогать моим клиентам раскрывать их потенциал. Так что да, я бы предпочла быть Афиной.       Кируми оборачивается и с уверенной улыбкой смотрит на юношу. Она мнит себя Афиной — мудрой девой-воительницей, покровительницей городов и государств, богиней науки и стратегии, ремёсел и искусств. Рождённая из головной боли, она сама готова принести беды всем, кто стоит на пути людей, находящихся под её эгидой.       Корекиё не сводит с неё глаз. Но видит девушку совершенно иной.       На него смотрит Арахна. В белой блузе, у которой по локоть завёрнуты рукава. В синей юбке, с подолом в пол. С бледной кожей — но крепкими, рабочими руками в трудовых мозолях. С избитыми от долгих дорог стопами, которые прячутся в аккуратных балетках. Она, арахнида, вяжет крепкие узы и надёжные сети, чтобы каждая капля, каждый шорох, каждое касание было в её ведении. Она пронзает его уверенным взглядом, словно острейшая игла — самую прочную, самую толстую ткань. В её нежно-зелёных глазах видны искры бунтарства против несправедливого миропорядка. Но как долго она подавляет в себе это мятежное начало? Как давно она мечтает раскроить весь этот чёртов мир, чтобы сшить из его лоскутов лучшее одеяние, известное человечеству?       — Но ты… уверена?       — Да. Божеством было бы гораздо проще разбираться с работой, я же сказала.       Кируми только сейчас замечает, как бережно Корекиё пытается взять её усталые кисти, и поднимает глаза.       — Насколько сильно же ты себя не ценишь?       — Ах? — озадаченно наклоняет голову в бок Тоджо. — О чём ты?       — Знаешь ли ты, — Шингуджи приближается к её лицу, глядит ей прямо в глаза, — чем люди отличаются от божеств?       — Они слабы.       — Они реальны! — фольклорист прижимает дрогнувшие руки горничной к себе. — Богов выдумали люди, чтобы объяснить всё, что им непонятно: от дождей до засух, от штиля до штормов, от урожаев до несправедливого общественного строя! И чем больше люди познавали этот мир, чем больше люди придумывали, изобретались и трудились, тем умнее они становились! Они одолели природу, подчинили её себе своим трудом…       — Ш-Шингуджи-кун?..       — Как ты думаешь, если люди узнают о мире больше и больше, так ли нужно им это магическое, примитивное мышление? Так ли им нужны эти химеры, которые дают лишь кратковременное утешение?       — Н-нет… Ведь они знают, что тот же дождь — это испарение воды, а молнии — это электричество. И потом они используют это себе на пользу.       — Вот именно, — отвечает он ей. — Боги — это фантазии, верования, все их усилия бессмысленны, потому что они никогда не существовали. Люди — реальны.       Внезапно глаза Корекиё, блестящие, как золотые таланты, смягчаются. И голос его становится тише, спокойнее:       — И такие мастера, как ты, бесценны.       Кируми приоткрывает рот, но его не покидает ни единое слово. Тщетные попытки сказать хоть что-то, возразить приводят лишь к появлению крупных, как градины, слёз в уголках глаз.       — Ты не ценишь себя, — Корекиё едва касается губами её охладевших рук.       — Я… Я…       Он, приобняв её за плечи, поворачивает её к «Пряхам».       — И мне жаль, что такие, как она, — фольклорист указывает на Афину, — что тогда, что сейчас, тоже тебя не ценят. Но поверь: твой труд стоит труда десятков, а то и сотен богинь… Кируми…       — Ты, — Кируми пытается вытереть слёзы, раскрасневшись от слёз… и от приятных слов, — правда так думаешь?       Корекиё кивает и прижимает её фарфоровую голову к своему плечу.       — Неужели Арахна не верит своему Фалангу?       — Фалангу? — уже спокойная, немного повеселевшая, интересуется горничная.       — Кхм, — фольклорист нервно прокашливается с едва заметным смешком. — Не так важно. Важно то, что ты настолько заработалась сегодня, что напрочь позабыла, какой сегодня день.       — Какой же? Корекиё аккуратно приобнимает Кируми со спины и кладёт голову ей на плечо.       — Сегодня твой день рождения, Кируми. И я хотел привести тебя сегодня именно сюда, чтобы ты… чтобы ты ценила себя и понимала, насколько ты прекрасный человек. Я не знаю никого, который мог бы сравниться с тобой, понимаешь?       — Так ты поэтому… — девушка слабо проводит вдоль тонких кистей, обвивших её талию, и снова глядит на того человека, который никогда не оставлял её и всегда напоминал о том, как она важна — не как инструмент или служанка, но как личность со своими мировоззрением, мыслями и чувствами. — Да, Шингуджи-кун. Спасибо тебе… — она хватает Корекиё за прядь, тянет на себя и целует его в щеку. — Я постараюсь не забывать…       Постояв ещё немного, влюблённые смотрят на картину Веласкеса ещё раз, прощаются взглядами с Арахной. Почувствовав жажду, Кируми вновь просит Корекиё достать бутылку гранатового сока.       — Я буду весьма благодарен тебе за это, — он не может не ответить Кируми поцелуем на поцелуй. — А теперь, как я и обещал, я провожу тебя домой и организую киновечер.       Они выходят из галереи и чувствуют, как вокруг посвежело. Вечером город окунается в свою привычную блестящую вуаль, сотканную из тысяч огней фонарей, светофоров, фар, магазинных вывесок, экранов телефонов. Люди спешат с работы по домам, спешат в свои убежища — но неторопливо к Кируми домой они идут вдвоём. Корекиё в телефоне перебирает фильмы, которые они могли бы посмотреть, взяв вредную пищу и расслабив головы.       — Как относишься к «Матрице»? Или лучше посмотреть тот фильм про Чёрную вдову, который недавно закончился в кинотеатрах?       — Но тебе же не нравятся боевики, — удивлённо моргает Кируми.       — Тоджо-сан, сегодня твой день рождения или мой? — смеётся Корекиё, целуя Кируми в макушку — благо, рост ему это позволяет, — Это тебя надо радовать и баловать.       — Л-ладно, — она смеётся вместе с ним, щёки ярко краснеют — от понимания, как сильно о ней заботятся, как сильно её любят. — Я думаю, сегодня я могу себе это позволить…