Помнишь, я бежал к тебе по льду
И ловил рукой свои ветра?
Знаешь, нынче пасмурно в аду
Пасмурно в аду
Все кричат победное "Ура"
Вовка пьяный. Кащей косится на него, разомлевшего, привалившегося головой ему на плечо, и усмехается. С трех стопок развезло, сразу видно, организм молодой, неопытный. Из пятерых людей, собравшихся сегодня у Кащея на попойку, двое уже отчалили, ещё двое очень скоро дойдут до состояния полной некондиции, но сам он ещё держится. Потому что закусывать надо, дилетанты, ё-моё. Один из дилетантов, подозрительно икнув, прижимает ладонь ко рту и ретируется в сторону туалета, его товарищ, ни имени, ни клички которого Кащей вспомнить не может и даже не пытается, поднимается следом. На кухне они остаются вдвоем, и Кащей медленно, на пробу ведет плечом, привлекая внимание. — Вов? Ты как? Вова не двигается, только тяжело дышит ему куда-то в ключицу и блаженно улыбается, — Хорошо, — довольно тянет гласные и поднимать голову, по всей видимости, не собирается. – Ну-ка посмотри на меня, — Кащей аккуратно берет его лицо в ладони и вглядывается, пока тот пытается проморгаться, — Э-э-э, алкашня. Вова прыскает и выворачивается из чужих рук, — От алкашни и слышу. — Мне можно, я хотя-бы школу закончил. — Закончил или вылетел оттуда? Кащей вскидывает бровь, — Вот нахал... — он наливает себе ещё стопку и Вова тянется за ней, но получает по руке. — Тебе хватит уже. Не находя достойных контраргументов, Вова роняет голову обратно ему на плечо и вздыхает так тяжко, будто в одиночку пережил все невзгоды этого бренного мира. Два друга снова появляются в узком коридоре, один значительно зеленее, другой более-менее уверенно стоящий на ногах. — Пацаны, мы это... пойдём наверное. Адидас, ты с нами? Вова тормозит пару секунд и приподнимает голову, чтобы ответить, но Кащей укладывает её обратно. — Я ему здесь постелю, пусть проспится. Его такого домой не пустят. Давайте, пацаны, до скорого, — кивает им, и парочка, чуть пошатываясь, удаляется в сторону двери. — Вов, может правда спать ляжешь? В ответ слышно только недовольное мычание. Кащей закуривает и вздыхает. — Ну и что мне с тобой делать? Вова расплывается в хмельной улыбке, цепляет пальцами свободную руку, проводя по тыльной стороне большим, и у Кащея от этого действия ощутимо сбоит мыслительный процесс. Пить, наверное, все-таки надо меньше. Пока конечно вообще непонятно, куда занесёт эту светлую голову, но раньше Вова хоть и не чужался тесного физического контакта (порой заметно выходящего за рамки приличных для нормальных пацанов двух секунд объятий), сам его инициировал крайне редко. По спине похлопать – ещё куда ни шло, но за руку он не брал никогда. Кащей напрягается в нехорошем предчувствии. — Ты чего? Ответа не следует по ощущениям целую минуту, по факту не больше трех секунд, — Ничего. Красивый ты. Он вдруг утыкается в шею, мажет губами по коже, шумно вдыхая, и Кащей застывает. Сердце тоже замирает на секунду и заходится в бешеном ритме, сшибая своими ударами все логические цепочки и пытаясь добить последние адекватные мысли. Нет-нет-нет, только не так. Не в пьяном угаре, не когда Вова кажется вообще не соображает что творит, не когда он, проснувшись утром, зароет себя в чувстве вины, а он ведь обязательно зароет. Кащей разрывается между желанием и здравым смыслом, Вова сам ластится, сам чуть ли не просит, казалось бы, бери пока дают, но не так он себе это представлял; мечта исполняется в самом кривом из возможных способов, бойтесь, блять, своих желаний, правду ведь говорят. Вселенная в этих вопросах оказалась на удивление неравнодушной, но чутка глуховатой. Вова ведет носом вверх по шее и отстраняется, смотря в глаза. Опускает взгляд на губы и Кащей обречённо зажмуривается. — Вов, не надо, пожалеешь же потом. — Почему? Пальцы вокруг ладони Кащея сжимаются, но больше Вова ничего не делает. Скорее в искреннем недоумении разглядывает лицо напротив, видимо, надеясь отыскать там ответы. Сигарета, про которую Кащей уже сто раз забыл, прогорает до фильтра и обжигает пальцы, боль, резкая, но несильная, налаживает контакт с реальностью, он тушит окурок, собирая мысли в кучу; смотрит в глаза и пытается втолковать простые истины, отрывая от сердца слова вместе с прохеренной возможностью. — Тебя просто размазало. Кто-то злым становится, как черт, кто-то наоборот добреет, а некоторых вот так кроет, Вов, ты не хочешь этого на самом деле. — Хочу. Столько упрямости во взгляде он не видел уже давно. Вова тянется к нему, но Кащей перехватывает запястье, — Не надо. В голове красной сиреной орет до ужаса смазанное ликование, все сознание мечется от желания защитить психическое равновесие одного балбеса до ослепляющей эйфории от взаимности, пусть даже такой, пусть на пьяную голову, но, как говорится, что у пьяного на языке... Кащею хочется верить, что, раз подобная ситуация вообще сложилась, значит есть с чем работать, значит можно и по трезвости потом попробовать достучаться до этих эмоций, поштурмовать недоступные крепости из предрассудков, главное не просрать момент, не спугнуть и не перегнуть, главное сейчас красиво вывернуться, как он умеет, и отправить этого идиота спать, пока тот не успел натворить дел, главное– — Никит, пожалуйста, — хрипло шепчет этот идиот и Никита шлет все к чертям и сдается, тянет его на себя и запускает пальцы в выжженные летним солнцем волосы; Вова ловится в поцелуй с готовностью, вцепляется в плечи и жмурится, от него тащит спиртом, и Кащею кажется, что он впервые испытывает настолько чистое и неподдельное счастье. Вова целует нетерпеливо и жадно, так, будто наконец дорвался, углубляет поцелуй, и счастье искрится внутри пузырьками от шампанского, пенится и разливается по всему телу покалывающим предвкушением. Завтра он очень об этом пожалеет, завтра придётся объясняться, завтра Вова будет прятать глаза и вся его смелость испарится, но сейчас он прижимается всем телом и рвано выдыхает в губы, и Кащея ведет окончательно, завтрашний день мутнеет и бледнеет, растворяется перед сегодняшней экзальтацией. Поза неудобная, табурет под ним опасно пошатывается, поэтому он неохотно отстраняется и широким движением небрежно сдвигает все последствия банкета на край стола, поднимаясь и вытягивая за собой Вову. Тот заторможенно моргает, но уже в следующую секунду его вжимают в стол и снова целуют, и он, улавливая намёк, садится, раздвигая колени, притягивая ещё ближе. Кащей оглаживает плечи, опускается ниже, забирается под майку и чувствует как чужое тело прошивает дрожью. Вова отрывается от него, шепчет смазанное "блять" и тщетно пытается выровнять дыхание, отвернувшись в сторону. Кащей не выдерживает и припадает к белой шее, слышит, как Вова давится воздухом, чувствует, как сжимаются на плечах чужие пальцы; поднимает взгляд и видит как он заламывает брови, закусывает губу и как перехватывает его руку, утягивая её со своей талии на пах. Кащея снова прошибает реальностью происходящего, звоночек тревоги в голове превращается в набатный колокол, и то, как Вова уже прячет глаза, вот вообще не помогает. — Блять, ты уверен? Технически, что может пойти не так? Если совсем не кривить душой: почти все, что они тут устроили, но по большому счету ничего непоправимого ещё не произошло. На чересчур тактильную дружбу, конечно, уже не спишешь, но забыть и сделать вид, что ничего не было ещё можно более чем. Если сейчас остановиться, то можно, наверное, жить как раньше. Другой вопрос, хочет ли он как раньше, особенно, учитывая, что появился шанс вынести отношения за рамки дружбы, можно сказать, протащить контрабандой. Вова кивает и сильнее сжимает его руку. Второй раз за вечер Кащей плюет на все и расстегивает чужие штаны. Вова снова вздрагивает и цепляется за плечи, снова жмурится, до крови кусая губу, и Кащей пытается выжечь этот образ в памяти во всех деталях, залить эпоксидкой и поставить на полку, чтоб любоваться до конца жизни. Очень невовремя вспоминается, что входная дверь осталась незаперта. Дай бог, тем юным алкоголикам хватило мозгов ее хотя бы захлопнуть. Если сейчас кто-то зайдет, им обоим пиздец, тут уже не отмажешься и доказывать, что в пацанских понятиях не было прямых запретов касаемо дружеской дрочки, будет бесполезно, если вообще успеешь хоть что-то сказать. Разбираться никто не станет. С Вовой своими размышлениями он не делится, этому ещё наутро предстоит бороться со своими тараканами и как-то устаканивать произошедшее. Нечего его лишний раз нервировать, а то ещё настрой собьется. Вова зарывается пальцами в кудри и пытается прижаться ещё ближе, Кащею кажется, что он слышит, как заполошно колотится чужое сердце; чувствует, как Вова, захлебываясь воздухом, впивается в его плечи, замирает, напрягается всем телом и обмякает, роняя голову на его плечо. Все молча, только дыхание задерживает на секунду. По-хорошему, руку надо бы вытереть, а Вовку отправить проспаться, но отходить от него, разморенного и вымотанного, теплого и такого родного – выше его сил. Кащей рассеянно проводит чистой рукой по чужим волосам и запрещает себе думать о будущем. В моменте слишком хорошо, слишком много глупого счастья до сих пор не выветрилось из сознания, запутаться и настрадаться они ещё успеют; чего-то хорошего после сегодняшнего ждать смысла нет, он это понимает, дай бог, Вова теперь не начнет от него шкериться. Это при условии, что он вообще вспомнит сегодняшний вечер. Кащей вдруг понимает, что не хочет, чтобы он забывал. Вова кое-как выравнивает дыхание и снова начинает ёрзать; поддаваясь непонятному порыву, Кащей невесомо целует его в висок и нехотя отходит к раковине. Понимая, что не помнит, куда он засунул полотенце, вытирает мокрую от воды руку прямо о штаны и молча тянет Вову в сторону спальни, впервые в жизни не зная, что говорить. Варианты роятся в голове, но все они кажутся не то фальшивыми, не то тупыми до ужаса. Обычно его это не останавливало, но в этот раз почему-то очень не хочется спиздануть какую-нибудь хуйню. Вова все-таки снимает штаны и лезет под одеяло, сам Кащей, немного подумав, заваливается на диван. Хватит на сегодня потрясений, черт знает, как Вова отреагирует, если обнаружит, что спали они в одной кровати. Сон не идёт долго, Кащей рассматривает ковёр на стене, пока веки не начинают слипаться, и проваливается в тревожную дрему. Просыпается он один. Полуденное солнце лениво ползет по грязному полу, кровать, на которой должен быть Вова, пустая. Вещей его тоже не наблюдается, видимо, проснулся утром, по-тихому собрался и свалил. Кащей не без труда принимает вертикальное положение и плетется на кухню, где его встречают остатки вчерашнего застолья (плохая новость), не совсем понятно, как здесь оказавшийся, чистый стакан с водой (хорошая новость) и рассол в холодильнике (просто замечательная новость, дайте две). Голова почти не гудит, но нехорошее предчувствие не покидает. Вылавливая из банки последний огурец, он решает, что с Вовой надо поговорить вот прям кровь из носа, а значит ближе к вечеру придётся дойти до качалки. Если герой-любовник решит отлежаться дома, хотя бы позвонить, благо номер их телефона был. В качалке Кащей его так и не дожидается, поднявшая трубку Диляра говорит, что дома его тоже весь день не было и немного тревожно интересуется, не случилось ли чего. Умело и красиво напиздев, что все в порядке, не переживайте, ничего не произошло, просто хотел повидаться с другом, Кащей кладёт трубку прикуривает третью подряд. Предчувствие в груди тошнотворно стягивается в клубок. Спустя два дня Вова все-таки соизволил благословить пацанов своим присутствием, сразу после сборов Кащей утягивает его в противоположную от качалки сторону и, очень надеясь, что не перепутал дорогу, уверенно ведет их к другому подвалу. Дверь за ними с грохотом захлопывается, и Вова недоверчиво сверлит его взглядом. — Ты откуда про это место знаешь? — Поговорить бы надо, родной. Вова корчит до невозможности недовольную физиономию, как будто на седьмой урок оставили, ей-богу, а не привели обсуждать собственные же выкидоны. Садится на диван, в наглую достаёт из кармана пачку сигарет и закуривает, смотря в глаза. Кащей на это неуважение привычно прикидывается великим слепым, не в первый раз уже, да и не будет же он сейчас Вове в фанеру прописывать за курево без разрешения, как скорлупе. Важный разговор как никак. — Чего морозимся-то, Вов? Не то чтобы Кащей не знал, но было ощущение, что надо услышать именно от него. — Не понимаю, о чем ты. — Ну как не понимаешь. Сначала шкеришься два дня, потом в глаза мне не смотришь и пытаешься смыться при первой же возможности. Может случилось чего, а я не в курсе? Ты расскажи, вместе разрулим. — Специально играет дурака и видит по глазам, что Вова на его представление не купился. Эмоцию там прочитать сложно, не то заебанность вселенская, не то раздражение, что его драгоценное время вот так беспардонно тратят на всякую чепуху. — Я не шкерился, я плохо себя чувствовал. Вова откидывается на спинку и упрямо гнет свое. Кащей устало садится рядом с ним и упирается локтями в колени. — Вов, ну не дело это. Надо обсудить, я ж вижу, что тебе это тоже нужно. — А что обсуждать-то? Я не пидор, — Вова намеренно медленно затягивается и так же неспеша выдыхает дым в закопченный потолок, — Ты, насколько я знаю, тоже. Кащей прикрывает глаза и мысленно считает до десяти. Никто не говорил, что будет легко. — Один раз дурканули, это не считается. По синьке тем более, — продолжает Вова, —Да ты сам подумай, Кащей, там же просто девчонок не было. Если б были, не пришлось бы... — тут он вдруг спотыкается, пытаясь подобрать слова. Судя по всему, подобрать не удается, — ну, не случилось бы ничего, короче. Кащей чувствует, как собственная физиономия складывается эмоцию тотального ахуя и поражается лихо скроенной отмазе. Как ловко придумал, и ничего ведь в башке не щёлкает, ни на секунду, видимо, не задумался, что никаких девчонок там не было с самого начала и стояк на них не спишешь. — В общем, не бери в голову. Проехали, забыли, — Вова хлопает его по колену и поднимается с дивана, — Лады? Кащей перехватывает его руку и не даёт отойти. — Нет, Вов, не лады. — Мысли лихорадочно мечутся, и он решает схватиться за первую попавшуюся, — Ты же первый полез. — Моментально в голове отвешивает себе подзатыльник, но виду старается не подавать, хотя скривиться от собственной тупости хочется пиздецки. Вова меняется в лице. Улыбка сползает, вместо неё вырисовывается стена, вырастает вокруг него за долю секунды и насмешливо поблескивает мутным стеклом под тусклым освещением подвала. Ну давай, нападай. Побейся лбом, попробуй, может, поможет. Кащей уже чувствует, что проиграл. — Так я тебе и говорю, девчонок не было, напряжение надо было как-то снять. Я же ужратый был в хламину, но ты видимо тоже, раз не остановил. Да не был он пьяный. Поддатый – да, но не в состоянии невменоза, и, раз у Вовы память не отшибло, это тоже должен был вспомнить. — По факту ведь ничего не было. И поднимать эту тему больше не надо, пацаны точно не должны узнать. Не поймут. Вот тебе и "хочу". Предупреждал же, "я тебя, сука, предупреждал!" хочется заорать, хочется схватить Вову за грудки и как следует встряхнуть, хочется вдарить по этой ебаной стене, чтобы она рассыпалась к чертям, но он знает, что не рассыпется. Из какой бы хуеты ни была построена эта сволочь, до Вовы ему не добраться. Не докричаться, не убедить, не вытащить, прижимая к себе. Мутное стекло горделиво молчит в полумраке. Злость исходит на детскую обиду и искреннее непонимание. Почему не послушал? Нахуя ты продолжил, зачем... зачем надежду дал? — Понял. — Кащей натягивает улыбку, — Вопросов нет. Расход? — протягивает руку и смотрит в глаза. Начинает мутить, когда он замечает в них облегчение. — Расход. — Вова жмет руку и тоже улыбается. Впервые от его улыбки Кащею хочется удавиться. Тему и правда замяли. Дни потекли своей чередой, только на пьянках Вова начал появляться сильно реже. Потом и вовсе заявил, что бросил, ни капли больше в рот не возьмёт, и вообще нечего себя травить. Зато курить не перестал, спортсмен, ё-моё. Не то чтобы в ответ, но как-то само так получилось, Кащей прикладываться к бутылке наоборот стал чаще. Вечером перед очередной делюгой сидели у него, Вова ехать в Казахстан отказался, сказал, что далеко, да и на воровские шебуршания в Универсаме смотрел неодобрительно. Но провожать все-таки пришел, хотя пить отказался. В чем интерес сидеть трезвым с пятью пьяными рожами, Кащей не понимал, но то, что он все равно пришел, было до одури приятно. Пацаны разошлись, забившись утром встретиться на вокзале. Последним уходил Вова, и уже на пороге, со словами "ну, не скучай, красота, обернуться не успеешь, я уже вернусь" Кащей крепко обнимает его, пьяно ржет и в шутку звонко целует в щеку. Вова цепенеет. Смотрит не испуганно, но как-то странно. Потом аккуратно отстраняется, снимает его руку со своих плеч, сдержанно кивает и бросает сухое "до скорого", одной ногой уже в подъезде. Когда за ним захлопывается дверь, Кащей возвращается на кухню и открывает новую бутылку.