Детские вскрики и смех эхом отражаются от обшарпанных стен приюта. Вечереет. За окном мальчишки пинают мяч по полю, а девчонки наблюдают за ними и поддерживают так называемые «команды». Последние красные лучи солнца заглядывают в грязное окно, освещают небольшой письменный стол в комнате на четыре койки. Серёжа сидит на стуле, болтает ногами ведь не достаёт до пола и старательно выводит что-то своё в тетрадке по окружающему миру. Слова, написанные детским корявым подчерком, выстраиваются в столбики, прямо как в учебнике литературного чтения. Стих получается небольшим, всего одно четверостишье, но Серёжа очень доволен собой. Один дворник, его все Видок звали, научил мальчишку писать стихи. Рисовать у ребёнка получалось чуть лучше, но иногда в голове всплывали подходящие рифмы. В основном они были про Птицу.
Старая дверь скрипит и в спальню заглядывает второй мальчишка. Серёжа узнаёт его даже не оборачиваясь, различает входящих по шагам. Это с прогулки вернулся его второй друг Олег. Они стали хорошо общаться не так давно, всего пару месяцев назад, но за это время стали просто не разлей вода.
Птице Олег не понравился с первого дня. Он только при виде черноволосого оборванца хохлил перья и брезгливо отворачивал голову. Серёжа просил не обижаться, но первый друг продолжал это делать. С Олегом поговорить на эту тему не получалось. Волков сводил существование Птицы в шутку и говорил что-то мол: «Не хочешь в одной комнате жить, так и скажи, нечего придумывать глупые сказки». Со временем Птиц совсем перестал появляться. Разумовский грустил какое-то время, а потом просто смирился и проводил всё свободное время с Волковым. Может быть когда-нибудь он вернётся. Рано или поздно беззаботное детство и жизнь в приюте за счёт государства закончатся и придётся разойтись кто куда. Серёжа мечтал мир к лучшему изменить, а Олегу лишь бы развлекаться, да с одноклассниками в перестрелки из рогатки поролоновыми шариками играть.
— Ты чего, снова что-то рисуешь? — Олег идёт по комнате, громко топая ногами в поношенных ботинках. Бросает мячик на пол и тот укатывается под кровать. Мальчишка заглядывает в тетрадь, и Серёжа накрывает записи рукой. Они, пожалуй, слишком личное, то, что нельзя показать даже самому близкому и родному человеку.
— Нет, пишу. Ты чего пришёл? Я же говорил, что не буду с вами в футбол играть. И Наталью Анатольевну помогать пугать не буду. — Разумовский грозно опустил светлые брови, а голубые глаза сверкнули недовольством. Длинная рыжая прядь попадает в глаза и приходится выйти из недовольного образа, чтобы убрать её с лица.
Олег лишь фыркает на слова друга и сбрасывает с плеч грязную куртку. Мальчишка запрыгивает на свою кровать и подвигается к стене, складывает ноги по-турецки и горбит спину. Волков всегда так делает, когда пытается изобразить обиду. Мальчишка просто не может обижаться на Разумовского по-настоящему. Любого другого без зазрения стукнет пару раз и успокоиться, а на Серёжу только смотрит и ждёт неизвестно чего. Рыжий сначала не понимал, что собственно от него хотят. Сначала продолжал сидеть, пробовал извиняться и признавать свою вину, а затем решил менять тактику. Уже как две недели Серёжа робко подходит к кровати друга, глаза в пол, пальцы теребят подол фиолетового свитера с совятами, длинные рыжие пряди закрывают половину лица. Уже как две недели он вечно холодными руками обнимает Олега, уткнувшись носом в плечо или в грудь. Волков не сразу понял, чего это к нему так липнул. Думал может плохо Серёже, предлагал воспитательницу позвать, но рыжий лишь качал головой, устраиваясь поудобнее на чужой кровати.
Так и проходи их вечера. Разумовский что-то делала у окна, а потом прилипал к Олегу и несколько часов наслаждался теплотой. В приюте такую необходимую ласку было невозможно получить, даже совсем юные сердца черствели. Серёжа мог гордиться тем, что к девяти годам он ещё сохранял по-детски большие, светлые и живые глаза.
Потом Волков гладил его осторожно по голове, чуть тормошил за плечо и просил отпустить. Ужин в приюте всегда начинался не вовремя. Вот бы хоть раз повар принёс еду минут на двадцать, а лучше на тридцать позже. Лишь бы только насладиться прекрасным моментом рядом с самым родным человеком. У Серёжи ведь больше никого не было. Пропадёт Олег, и останется Разумовский один во всём этом огромном и жестоком мире.
Красочная осень сменялась холодной зимой, зима весной, а весна летом и так по кругу без иных возможных исходов. Годы пролетали один за другим, программа в школе становилась сложнее, детская дружба перерастала в подростковую любовь. Время неумолимо шло, оставляя от прошлого только воспоминания на фотоплёнке.
Разумовскому шестнадцать. Он полон ожиданиями и мыслями о будущем, мечтает поступить в МГУ и успешно сдать зачёт по информатике. Беззаботное детство закончилось, пора как следует думать об учёбе и дальнейшей жизни. Как оказалось, на мир нужно смотреть не через розовые очки и понимать, что после выпуска тебя не будут ждать весёлые приключения из фильмов и потёртых библиотечных книжек. Разумовский днями из учебников не вылезает, только и делает, что с утра до ночи листает всевозможные пособия для подготовки и пишет программы на стареньком компьютере. Его библиотекарша вечно ругает, что тот проворачивает незаконные махинации и только зрение себе портит. Олег наоборот практически ни о чём не переживает. Всё так же играет с пацанами в футбол и пробует курить сигареты. По вечерам заходит в библиотеку и подкрадывается к самому дальнему столу, за которым всегда сидит Серёжа. Как бы интересно не было в компании друзей, с Разумовским всегда лучше и спокойнее.
— И что, серьёзно интересно эти книги читать? Они хоть на русском? — Волков выхватывает синий учебник из бледных тонких пальцев, вертит пару секунд в руке и откладывает подальше. Чуть потрескавшиеся от холода губы растягиваются в широкой улыбке. Серёжа тянется за книгой и делает вид, будто недоволен, хотя и сам чуть заметно улыбается. Понимает, что Олег не поиздеваться пришёл, а искренне заботится и переживает за его «как это там было, уже не помню» состояние.
Разумовский всматривается в чужие губы и во всех подробностях вспоминает свой первый поцелуй. Вышло это даже как-то случайно, неловко так и по-детски… Они с Олегом после школы шли, уже затемно было. Серёжа пытался что-то в глубоких карманах куртки найти и выронил маленький блокнотик, неизвестно как в этом кармане оказавшийся. Они с Волковым потянулись, чтобы поднять и случайно встретились взглядами. Разумовский не знает, что тогда на него нашло, будто весь мир перевернулся за долю секунды. Очнулся подросток уже когда в наглую целовал Олега, вцепившись окоченевшими от мороза пальцами в красные щёки. Осознал происходящее и отстранился. Залился краской по самые уши, как и Олег. Они эту ситуацию больше не обсуждали, неловко как-то было.
— Да нет, не интересно. Может пойдём лучше на крыше посидим? — говорит неловко, запинается. Годы идут, а Серёжа всё тот же растерянный и не знающий, что делать мальчишка. Умный не по годам, но всё ещё ребёнок. Только теперь без живого блеска в огромных голубых глазах.
Олег только усмехается, и они действительно поднимаются на крышу. Уже темно, в ближайших домах горят окна, а в лицо дует тёплый майский ветерок. Серёжа кладёт голову на родное плечо и прикрывает уставшие от чтения глаза. Вдыхает чуть слышный аромат начинающей цвести сирени. Олег кладёт руку на острое плечо, приобнимает. За годы жизни вдвоём стали больше, чем просто друзьями.
***
Разумовский лежит на ледяном полу, смотрит мутными глазами в потолок и думает. Ему впервые за долгое время удаётся думать о чём-то кроме бесконечных страданий и усталости от отвратительной жизни в четырёх стенах камеры. А ведь тот лист со стихотворением, не про Птицу, а про Олега, так и остался лежать свёрнутым на тумбочке. Он, маленький Серёжа, побоялся показать его, пусть и очень гордился своим «шедевром». Никто его так и не открывал, никто не перечитывал те четыре строчки — детское признание неизвестно в чём. Та бумажка наверняка гниёт на свалке, а вместе с ней исчезают мечты и жалкие надежды на светлое прошлое. А ведь они с Олегом так и не вспомнили их первый неловкий поцелуй, не вспомнили вечера на крыше и долгие объятия. Всё это будто стёрлось из памяти, а сейчас всплыло и ударило в самое сердце. И больнее становилось не от, казалось бы, смертельных ран, а от того что им даже не удалось по-человечески поговорить. Серёже было много что сказать. Накричать за то, что оставил, поплакаться в плечо из-за несправедливости, а потом целовать, целовать, целовать чужие губы, пока воздух в лёгких не закончится и ещё столько же.
Сергей тихо смеётся, смотрит на своё отражение в зеркале и не видит тех жутких ран, нанесённых Громом. В отражении нет Птицы, только он — Сергей Разумовский. Миллиардер, программист и навсегда ребёнок, нуждающийся в любви. Тёплая кровь заливает пол, а на душе так легко и спокойно становится, всё сейчас на второй план отходит. И Птица больше не шелестит перьями глубоко в голове, и выстрелов больше не слышно. Только какой-то белый шум, но он даже успокаивает. Так вот каково оно, долгожданное счастье. Похоже на тёплые детские объятия, на первую любовь, на искреннюю улыбку на чужом лице… Сил больше нет. Разумовский закрывает небесно-голубые уставшие глаза, засыпает. Ему просто нужно отдохнуть и всё будет хорошо, обязательно будет хорошо.
