Место, где исчезают дети

У всякого Ворона есть гнездо, но не в каждом из них есть птенцы. У Ворона-с-берега птенцов не было вовсе, и Дамаон размышлял об этом, когда писал свою книгу — будь в его гнезде птенцы, то что именно Ворон пожрал бы следующим? Изредка родители подбрасывали в его гнездо собственных детей, как кукушат, в надежде забрать их позже, когда минует отведённое время. Они оставляли им зеркала, россыпь маковых зёрен и выцарапанные на дощечках и табличках имена с днями недели. На стенах этого места были повязаны разноцветные ленты, сушилась на солнце детская одежда. Но не было слышно ни детского плача, ни смеха — то ли он тонул за шумом волн, что лизали берег, то ли был слизан голодными языками тех, кто детей сюда приводил. Неизвестный Вечный, что сам был родом из другого пустого гнезда, оставил у входа каменную табличку, на которой острыми когтями нацарапал «детский лагерь». Её охраняли несколько деревянных кукол с крыльями и игрушечная змея, вскоре оплетённые паутиной. Опасно было даже ступать сюда, но он приходил снова и снова в надежде услышать голоса детей, чтобы помочь им вырасти и вернуться к семьям, когда минует голодный сезон. Запреты, продиктованные волей Часов, работали в одну сторону, и у любого ребёнка была надежда, что его жизнь не оборвётся здесь. Только детей в этом лагере не было — лишь капли крови, обломки костей и истлевшие пряди волос тех, кто продержался чуть дольше. Вечные, что расправляли свои крылья и сдирали неприглядную кожу с плеч, повторяли ошибки снова и снова. Они жили здесь, подле гнезда, и плакали по его пустоте, но при первой же возможности повторяли всё сызнова. Тонули в море страсти, а затем в море голода. Большинство из них было женщинами, но мужчины встречались тоже, и их жизнь была похожа на уроборос — раз ухватившись за собственную плоть ты больше не знаешь лучшего вкуса. Некоторые сгорали, считая маковые зёрна в лужице крови. Других раздирали свои же, если те пугались собственного отражения в зеркале. Кто-то сгорел, бросившись на светящийся шар. Не менялось одно — детей на острове так и не было достаточно долго. Дети сами были как приливы и отливы — то появлялись на берегу, то исчезали в конце своей смены. Снова и снова проверяя гнездо, неизвестный Вечный разжигал свой фонарь, отпугивая эмпусаи. Он сам был здесь в безопасности — преступление нельзя совершить в обратном порядке, и его дорогие родители были отделены плоть от плоти и кость от кости. И он знал, что эмпусаи не едят чужих детей кроме как от крайнего голода, но пожирают собственных из непреодолимой тяги. Им бы чуть больше сознательности, и тогда гнездо не оставалось бы из раза в раз пустым. Здесь могли бы играть дети с предметами силы, здесь была бы колыбель новых Вечных. Но — не было, и однажды неизвестный не вернулся. В порту шептались о том, что он попал в шторм и сгинул. Позже в гнезде нашёлся фонарь, залитый кровью, и детская косточка, зажатая в мумифицированной левой руке. Они, что носили свою и чужую кожу, утирали кровь с губ и скорбели по своим детям, и сами были когда-то детьми. Иногда они смахивали пыль и песок с каменой таблички, оставляя кого-то внутри. Все, кто пытался защитить чужих детей своими когтями и крыльями, встречали поражение, истекая кровью на рассветном берегу. Никакие семена, зеркала, благовония и фонари не могли удерживать эмпусаи от запретного достаточно долго, а лодки разбивались о скалы во тьме. Обитатели порта редко наведывались на остров, в большинстве своём привозя грустные истории, детскую одежду и останки членов семьи. В самой дальней комнате разорённого гнезда стены были исцарапаны сотней почерков и тысячами строк о том, кем авторы были, как здесь оказались, по ком они плакали до сих пор. В редкие дни можно было услышать рыдания и скрежет когтей — то новые алукиты выплёскивали эмоции, снимая их с себя, как позже снимут кожу со своих плеч. Все они были чьими-то детьми, у всех них не было своих собственных. В ужасающем лагере для детей были только их останки и ничего больше. Гниющие камелии на размякших фотоальбомах, детские сказки для тех, кто их никогда не услышит, и нарисованные на потолке маленькие мёртвые дети, ползущие в белую дверь. Алукиты украшали это место, как могли, и с пятнами крови здесь стыли солёные брызги. Раздающийся детский плач стихал так же скоро, как появлялся, и снаружи казалось, что всего лишь шумит беспокойный прибой. Последний продолжатель дела безымянного Вечного был убит, когда не смог уплыть с острова, и его разорвали на части голодные сукояны, что прятались от губительного света под лестницами. Были годы, когда родители приводили детей в гнездо и бросались как можно дальше отсюда, и некоторым удавалось достигнуть порта и забыться. Те редкие дети гремели костями и слушали скрежет когтей, кто постарше — мастерил себе крылья из вороньих перьев. Желание убить детей в алукитах сильно, но желание убить собственных — почти непреодолимо. Некоторые родители возвращались за своими детьми, вспоминая дорогу сквозь зыбкие опийные сны. Реже они забирали чужих детей, и только единиц довозили до большой земли. В том гнезде, у входа в которое до сих пор лежала каменная табличка с деревянными куклами и почти уползшей змеёй, всё чаще слышались голоса — Вечные всё же не вечны, и им тоже приходил свой конец. Дети росли, их привозили и забирали. Дети взрослели, и не все из них покидали остров. Дети всегда исчезали — превращались во взрослых или в останки. На смену старым алукитам приходили новые, скребли когтями по стенам, выцарапывая свои душераздирающие истории. Они возвращались к детям снова и снова, зная, что никогда их не смогут забрать. Сезон бесконечно долог там, где нет никаких сезонов. Сезон бесконечно короток там, где свет славы отрезан от мира вороновым крылом. Сукояна, заламывая руки и крылья, говорила ребёнку, что это место — всего лишь детский лагерь, и что она обязательно заберёт его из гнезда, чтобы то вновь осталось пустым. Она шептала, стараясь заглушить рыдания, что, если Яйцо вернётся, то рядом с ним появится Час, что его породил, и равных ему после не будет. Сукояна проклинала этот порядок, что пробуждал самые страшные желания, и молилась той, кто уничтожает птичьи гнёзда, чтобы им обеим хватило сил никогда не вернуться обратно. Но она вернулась, она забрала своего ребёнка и царапала стены, заливаясь слезами. Она была здесь не в первый раз и, возможно, не в последний. Есть удовольствия, что сильнее здравого смысла, и есть соблазны, которым почти невозможно сопротивляться. Некоторые вечные слишком ломкие, чтобы таковыми оставаться. И они падают и падают, как Икар на расплавленных крыльях, возвращаясь в пустое гнездо. В то место, где оставляют своих детей на время, чтобы дать им возможность расправить крылья и выжить. В то место, где исчезают дети, которых так любили родители. Их родители знают, что вернутся за ними во чтобы то ни стало, и дети их ждут, как не смогли бы дождаться погибель. В их гнёздах лишь остатки мёртвых птенцов и осколки скорлупы. Быть может, этот придумал тот, кто поглотил Яйцо, чем бы они ни были. Быть может, Яйцо было выдумкой и не имело родителей, а значит преступление неба придумал кто-то другой. У всякой птицы есть гнездо, и тем она опасней, чем больше в нём пустоты — а вдруг в ней появится что-то иное? Ворон-с-берега наполняет своё гнездо только удивительными вещами, историями и тем, что невозможно себе представить. Но при этом гнездо всё равно остаётся безжизненным и пустым. Иногда сукояны подбрасывают детей, обещая за ними вернуться, и действительно всегда возвращаются. Сохнет испачканная кровью детская одежда, вороньи перья укрывают кости и старые фото, но никогда подолгу не слышится детский плач или смех. На этом острове исчезают взрослые, и такая же судьба уготована детям. Эмпусаи облизывают свои губы, что измазаны в алом, и утирают всегда открытые, но всё же влажные глаза. Алукиты снимают дорогие одежды, под которыми прячут крылья. Сукояны смахивают пыль со старой таблички и оставляют мешочки с зёрнами у зеркал. Однажды мир простит их, но к ним так и не вернутся пропавшие дети, навсегда оставшиеся с ними. Сезон бесконечен там, где нет никакого сезона. Скорбь не тяжелее пера, что брошено на весы. Все дети вернутся к родителям, хотят они того или нет.