Счастливые

Жарко разведенный огонь гудит в каминных трубах, тяжелые бархатные портьеры недовольно подрагивают в петлях, а за заледеневшим окном на улице идет снег. Но из-за штор его почти не видно. Шторы — это её, Ханны, нововведение. Зато теперь окна Дырявого котла регулярно моются. Я просто не могу представить, зачем здесь нужны эти тонны ткани! Да ещё такие тяжёлые, такие… бордовые. В постоянном полумраке бара они кажутся почти чёрными. Но Ханна так хочет. Как и официально не нанимать управляющего, а всё делать самой и жить здесь же, на верхнем этаже. В этом вечно шумящем и, кажется, живущем какой-то совершенно своей жизнью баре. Крутые кособокие лестницы, старая расшатанная мебель в комнатах, обновленный барный зал. Разномастные, вечно спешащие куда-то посетители. Они меня не любят. Чувствую, что на лице сама собой расползается кривая ухмылка, и поспешно одергиваю себя. Ну в самом же деле! И с каких пор я стал так улыбаться? Не важно… Как не сильно важно и то, что наших детей эти «дорогие гости» не особо-то признают. Наверное, из-за моей крови. Зато Ханна у них ходит в любимицах. Это-то и важно для неё, а на остальное ей… не наплевать, нет. Скорее, она просто не замечает всего этого. Моя жена — удивительно хозяйственный человек. Помню, бабушка одобрила тогда мой выбор. «Что ещё нужно тебе? Крепкая, стабильная семья, конечно же. Будь счастлив». Почему-то именно в тот момент я, может быть впервые в своей жизни, по-настоящему почувствовал, что бабушка наконец-то примет любое моё решение. Даже если бы я ей привёл в качестве невесты мантикору. Почему? Я не знаю… Возможно, как сказала однажды Луна, «ваши отношения наконец-то повзрослели». Милая… Рассеяно провожу рукой по гладко выдраенной деревянной поверхности барной стойки и приказываю своему внутреннему Я заткнуться на эту тему. В очередной раз пытаюсь ослабить бабочку, и снова она тут же затягивается на моей шее идеальной выглаженной удавкой. Хмурюсь. Сегодня плохой день. Сочельник. Традиционный Рождественский бал в Хогвартсе. Теперь уже привычный для молодежи «Традиционный Рождественский бал» каких-нибудь девять лет назад был явлением новым и дико необычным. А началось всё с неё. Если точнее, то с наших воскресных посиделок в Норе. Каждое последнее воскресение месяца мы, бросая все дела, приходили на чай к Уизли. Сначала помолчать. Первый даже не год, нет, первый период послепобедного времени было просто тяжело. Послепобедное — термин Гарри. Он до сих пор ненавидит её, эту Победу. Мы все знаем, что он не жалеет ни о чем, что чувство это иррациональное. И он знает. Но мы молчим. Каждый из нас прошёл через своё послепобедное. Это «мы» было очень теплым сначала: Гарри, Гермиона, все Уизли, миссис Тонкс с малышом Тедди, Кингсли, Луна и я. Когда мы начали разговаривать? Спорить? Шутить? Внезапно накатившее осознание какой-то нелепой правильности нашего общения стало настолько естественным, что мы просто забыли о всяких сомнениях. Но вот прошёл еще один год, и она предложила устроить бал. «Было бы хорошо встретиться всем, так по-старому, понимаете…» — сказала, как и всегда, серьезно. О чём мы говорили в тот момент? Кто помнит. «В Хогвартсе». Гермиона — наше деятельное чудо — конечно же, поддержала идею Луны, и, в конце концов, МакГонагалл поддалась на уговоры. И вот уже будет девятый год, как мы в Сочельник соберёмся в Хогвартсе. И вот уже девять лет, как закончились наши воскресные посиделки. Чёртова бабочка! Чёртов бар! Треклятое Рождество… Я сделал предложение Ханне именно там, на этом балу. Она была ровно такой же, как и сейчас: милой, чуть простоватой и не моей. В такие дни, как сегодняшний, я твердо уверен, что моя жена нисколько не изменилась. Правда, Луна говорит об этом по-другому. Но когда она говорила о чём-то правильно? Солнце садится. И мы опять опоздали на поезд. Еще одна рождественская традиция. Мы едем в школу на Хогвартс-Экспрессе. Но не в последние четыре года. Не я и не Ханна. Ведь необходимо оставить множество важных неотложных указаний для Саммертса, нашего не-управляющего. И, хотя он прекрасно справляется со своей работой, моя жена упорно отказывается оставлять на него бар ночью. Она не хочет дома. Ей комфортно и здесь. Проходит ещё три невообразимо тягучих часа, и раскрасневшаяся Ханна наконец-то подходит ко мне. — Ты готов? Готов ли я? Солнце уже давно село. Сегодня оно было кроваво-красным. А на прошлое рождество — ало-оранжевым. Множество каминов и дымоходов — и мы оказываемся в таком привычном директорском кабинете. — С Рождеством, Невилл, Ханна. — С Рождеством, профессор, — улыбаюсь я. Знаю, что наш традиционный подарок ей будет под ёлкой завтра с утра в светло-голубой оберточной бумаге. Слева. Мне кажется, что и МакГонагалл знает это. У меня паранойя? Хотя тут несколько другое определение… «Это просто очередное Рождество», — устало говорю я себе. «Успокойся. Всего лишь Рождество». Директор встает из-за стола, и мы все вместе спускаемся по винтовой лестнице и неторопливо идем в Большой зал. Сегодня туда не пустят учеников. Там будут только те, кто участвовал в Последней Битве. Мы и наши семьи. — По нам часы сверять уже можно, да? — зачем-то усмехаюсь я. Минерва долго и задумчиво смотрит на меня, но молчит. Но вот большие двустворчатые двери распахиваются, и мы окунаемся в море людских голосов, запахов и звуков… Третий танец мы всегда танцуем вдвоем. Не сговариваясь. Так привычно и так легко взять её хрупкую полупрозрачную ладонь в свою руку и увести на импровизированную танцевальную площадку. И этот танец всегда долгий и медленный. Раньше Луна кружилась под музыку просто одна, ведь она так любит даже не вальсы и балы, нет. Она любит движение. Такая живая, земная. Ральфу не нравилось это, а сам он с ней не танцует. Но третий танец всегда наш. Сегодня на ней легкое светло-бежевое платье, совершенно простое, без изысков и пышности. А глаза — голубые-голубые, яркие и серьезные, как и всегда. — Ты опять словил мозгошмыга, — шепчет мне на ухо Луна, и я чуть крепче прижимаю её к себе. Это только немного больше дозволенного, и со стороны, конечно же, не заметно. Но она улыбается. Я чувствую. Я знаю. Луна сегодня гораздо счастливее обычного. Такая, будто я держу в руках не просто хрупкое, а еще и горячее, словно солнце, чудо. Музыка медленно затихает. Так неторопливо, будто дает нам эти мгновения побыть наедине. Посреди этого зала, шума, праздника, Рождества… — А у меня будут дети, — произносит Луна, пока звучат последние аккорды. Мы останавливаемся, но руки её я не выпускаю. «У меня будут дети». У неё. Словно и нет Ральфа… — Ты большая молодец, — хрипло шепчу я, смотря в её какое-то ещё больше просветлевшее счастливое лицо. Думал ли я, что оно, такое открытое и доброе, когда-нибудь станет прекрасней? — Умница… — «моя» замирает у рта, но теперь я точно знаю, что сегодня больше не выпущу её руку. Только не в это, не в наше Рождество.