Зашумел сад, и грибной дождь застучал в лист, вскоре стал мир, как Эдем, свеж и опять чист. И глядит луч из седых туч в зеркала луж — как растет ель, как жужжит шмель, как блестит уж. С. Кирсанов
Удар. Еще один. Сотрясаются даже стены. Это гроза разгорается на горизонте, медленно приближаясь к лесам Авидья. Оно и понятно: лето. Здесь всегда так. Стоит только зацвести эхеверии на подоконнике, как на Сумеру обрушивается непогода. «Муссонные дожди», как называл их Тигнари, заряжали на долгое время, в которое обычное патрулирование становился тяжелым. Приходилось прилагать все свои силы и мужество, чтобы выходить из хижины на привычный обход. Коллеи не любила дожди. Ей не нравился громкий шум, который они с собой приносили, не нравилась слякоть и отвратительное чувство, будто что-то постоянно к тебе прикасается. Последнее, пожалуй, пугало больше всего. Как только ей приходилось возвращаться домой под дождем, она вся сжималась, сутулилась, разом становясь еще меньше, чем была на деле. Это повелось еще с детства, когда всякое прикосновение вводило ее в ступор. Было такое время, когда она боялась даже себя, но оно длилось не долго, благодаря заботливому мастеру, в присутствии которого все страхи разом улетучивались. Оставаясь в одиночестве, Коллеи все время ждала его возвращения, устремляя взор на закрытую дверь. И даже когда недуг ее вдруг исчез, эта привычка никуда не делась. Она все так же украдкой посматривала на выход, надеясь уловить краем глаза какое-либо движение и услышать заветный скрип заржавевших петель. Вот и на этот раз чуткость ее совсем не дремала. Укутавшись в плащ наставника, пропахший вялеными грибами, она усердно работала, разложив перед собой промокшие записные книжки Тигнари. Наставник даже в плохую погоду продолжал свои наблюдения, только бумага всегда его подводила. Листы начинали идти волнами, делались хрупкими, и черные пятна растекшихся чернил уродовали ряды ровных строчек, которые так нравилось разглядывать Коллеи. Она переписывала их в новые свеженькие тетради, еще по зиме приобретенные на базаре предусмотрительным мастером. Но дело не шло. Как бы не пыталась она сосредоточиться, любые попытки оказывались тщетными. Не помогал даже отвар из трав, заготовленный как раз для таких случаев. Тигнари долго не возвращался. Уже темнело. Стена дождя подходила к селению, и первые капли дождя, с бешеной скоростью рассекая воздух, врезались в окна. А Тигнари как след простыл. За окном не было никого, кто хоть как-нибудь мог напоминать его. «Вернись. Ну, вернись же», - молилась про себя девушка, но молитвы не достигали неба. Более, чем усерднее она произносила в мыслях эти заветные слова, тем быстрее стена дождя поедала крыши виднеющихся вдалеке домов и фонарей-маячков, созданных исключительно для того, чтоб не плутать ночью. Часы летели. Коллеи в очередной раз перевернула песочные часы, продолжая ждать. Это был девятый раз с того времени, когда Тигнари обещал возвратиться. За окном ничего не было видно. Казалось, мир исчез, растворился, оставив в покое лишь ветхую хижину, в которой ютилась Коллеи с сальной свечой в руках. Ворчащее небо плевалось молниями. Тогда раздавался сильнейший грохот, от которого девушка вздрагивала – страшно. И когда ветер пытался выломать дверь – тоже. Но еще страшнее, что Тигнари все там, в лесу, в той неведомой пустоте, которая заставляет стонать землю, уже давно перенасыщенную влагой. Что делать? Рука легла на ручку двери. Выйти? Не выйти? «Не нужно. Сиди за работой и жди. Он обещал. Он вернется», - вопила одна часть сознания. Но тихий голос, быть может, исходящий от сердца, подсказывал совершенно иное: « А если что-то случилось? Ты так и продолжишь трястись от страха, когда нужно бежать?» Бежать! Бежать! Дверь отлетела в сторону. Ветер ударил в лицо, торжествуя свою победу. Кругом все выло, крушилось. Казалось, ругались даже скалы, крошась валунами вниз, зарываясь в землю. Повсюду холод. Повсюду ледяные стрелы, сбивающие дыхание, заставляющие щурится. И ведь от них никуда не спрятаться! А ноги застревают в грязи по щиколотку, не давая идти дальше. Это какая-то ловушка, созданная природой. Коллеи опутывали неизвестной сетью, как муху, с победоносным гвалтом трубя во все небесные горны. И сейчас, заслышав очередной грохот в небе, она внутренне содрогалась, подгоняя себя дальше и дальше… Ничего не было видно: протянешь руку вперед и не увидишь собственных пальцев. Единственный ориентир – память и слабая чуйка. А что, если Тигнари сейчас вернулся, заметив пропажу? А что, если она сейчас заплутала и далеко отошла от знакомых мест? А что, если она не сможет вернуться? Чем дольше приходилось бежать, тем больше вопросов рождалось. Но отвечать на них некогда, как и бороться с этим неукротимым потоком. «Глупая! Глупая! – твердила про себя Коллеи, стараясь заприметить рядом с собой хоть что-то кроме стволов деревьев, из неоткуда возникающих по бокам. Ни одной зацепки. Ничего. Пусто. И вот – о чудо! – она услышала что-то. Нет, это был не гром и даже не ветер, переламывающий пополам какую-нибудь рухлядь. Это было что-то знакомое, что-то родное, так сильно выбивающееся из того адища, которое развернулось со всех сторон. Это был человеческий голос. Может быть, показалось? Может быть, это какое-то наваждение? Разыгравшаяся фантазия? Нет. Снова голос. Снова исходит он, словно из-под земли. Но разве такое возможно? -Мастер Тигнари! Мастер! – сорвалось с губ Коллеи, уже продрогшей насквозь. Возглас был заглушен новым взрывом, за которым последовала яркая вспышка, разрезавшая на две части темное небо. -Мастер… Кубарем скатившись со склона, Коллеи с трудом встала, пригибаемая к земле потоками ветра: здесь, в низине, они оказались особенно сильными. Голос раздавался отсюда. По крайней мере, так ей казалось в том оглушительном шуме, который закладывал уши. А вдруг вышла ошибка? Вдруг она не туда свернула? Вдруг вообще сбилась? Нужно было идти, как бы не было трудно, как бы ноги не немели с каждым новым движением. Она найдет его, чего бы это ни стоило. И в то самое время, когда надежда почти угасла, впереди замелькало что-то. Сначала проглянул неясный силуэт, пятно, больше походящее на общипанный куст, чем на человека. Но затем, с каждым новым шагом привыкшие к темноте глаза различали те исключительные черты, которые были так ей знакомы. Тигнари! Прижатые уши. Промокший хвост, потерявший былую пушистость. Изодранная одежда. Колчан со стрелами. Лук. Да, это был он, ее мастер, ее Тигнари, отчаянно укрывающий от дождя какое-то существо, больно походящее на малыша грибосвина, отбившегося от матери. Так вот почему его долго не было! Вот почему он вдруг задержался: он ждал, пока дождь стихнет, чтобы можно было взять грибосвина с собой и вернуть матери, когда час настанет. А она, глупая, вдруг подумала, что может случиться что-то! Нет, ее наставник был силен и храбр. С ним ничего не могло случиться. Никогда. Ни за что. Вот он: живой, здоровый, скрывшийся под большими корнями с крошечным фонарем в руках, говорит что-то крохе, посасывающей его палец. Разве не чудо? -Коллеи? Я же тебе говорил оставаться дома, - хмуря брови, твердил Тигнари, в изумлении смотря на изнеможённую девушку, спешащую ему на встречу на всех порах. -Тигнари! Мастер! – кричала она, но голос ее уже был охрипшим. Тигнари растерянно развел руки, когда крошечная девушка вдруг повисла на его шее, сомкнув объятия. И это она – Коллеи, которая чуралась любых прикосновений? Она, у которой он спрашивал разрешение, прежде чем взять за руку? Все походило на сон, выглядело так, словно каждый из них стукнулся головой и никак иначе. -Извини, что заставил переживать. Тебе не следовало выходить с твоим слабым здоровьем. Мне нужно было предусмотреть, что порой ты бываешь очень неблагоразумна. Но все равно спасибо. Спасибо, что беспокоилась, моя бесстрашная Коллеи, - сказал наставник, бережно обнимая ее за плечи. Где-то вдали снова грянула молния. Где-то у дерева оборвало ветви порывом ветра. Но все это было неважно, здесь, под крепким переплетением корней, под которым ютилось три живых существа: детеныш грибосвина, наставник и верная ученица, что, сжавшись в комок, провалилась в сон. Тигнари долго смотрел на нее, с удивлением замечая, что волосы ее завиваются на висках, и что ресницы на самом деле длинные-предлинные, и что на щеках есть едва заметные веснушки – поцелуй солнца. Он как будто смотрел на нее и не узнавал: как будто все это время ни разу не видел ее настоящую. А, может быть, какая-то сила теперь поднималась в нем, исходя из самого сердца? Что это? Может, недуг? Он не знал. Он не хотел знать. Он подумает об этом потом, когда будет время, когда они снова вернуться домой и Коллеи проснется. А пока его губы касаются разгоряченного лба, пока рука крепко сжимает крошечную ладонь, ледяную, как вода в роднике, он не будет гадать ни о чем. Песочные часы остановились. Последняя песчинка скатилась вниз. Все затихло. Можно было начинать отсчет снова. Началась другая эпоха, другая эра: мир, который казался исчезнувшим, снова собирался по маленьким кусочкам. В нем появлялись цвета, зажигался свет, и небо, все еще серое и унылое, вдруг превратилось в алое: оно пропиталось красками не озвученных чувств.Лето ****года