Flower Boy
5 июня 2024 г. в 18:42
Смерть Акутагавы пахла дурманяще сладким, обманчиво приятным ароматом. Она явилась к нему в облике весенних цветов, которые он в один день исторг из себя вместе с обычным кашлем.
Он сразу же понял, что его смерть носила убийственно прекрасный лик Дазая. Он сразу же понял, что всё его нутро оказалось испачкано гибельным образом Дазая, который теперь не выведешь из него при всём старании.
Всё это произошло именно после того, как Дазай, ничуть не заботясь о чувствах Акутагавы, уничтожил его во время тренировки в подвале жестокими словами:
— Ты такой слабый, Акутагава-кун, — сказал он после того, как очередная попытка Акутагавы ударить его в ответ оказалась неудачной. — Ты никогда не заслужишь моего признания, — бросил он чисто ради того, чтобы Акутагава усердно начал доказывать обратное.
И тот, конечно же, повёлся на провокацию:
— Я сделаю всё, чтобы добиться его! — яростно прорычал Акутагава, глубоко задетый его словами. И он правда начал стараться ещё сильнее, и к концу тренировки у него получилось новое заклинание.
Но на следующее утро после того, как Дазай ему это сказал, вся кровать Акутагавы оказалась усыпана белыми цветами, а он сам проснулся от чудовищного удушья и сразу же начал надрывно кашлять.
Неосторожные слова Дазая распотрошили ранимую душу Акутагавы, который поверил в них искренне, они заставили его окончательно задохнуться своими нежными чувствами, которые, как только расцвели в нём, сразу же начали вести его прямиком к неминуемой гибели.
Акутагава почти не удивился тому, что в его жизни началась жуткая пора, когда его грудь стала царапать неизбывная тоска, а под его ногами стали постоянно покоиться лепестки бледно-белых нарциссов, словно талый снег, упавший с крыши. Именно так он уже целую вечность покоился у ног Дазая и на коленях умолял его о несбыточном, именно так он станет падать, а затем — уйдёт из жизни, если срочно не начнёт что-то делать со своей одержимостью.
Ведь он давным-давно влюбился в Дазая так отчаянно, безнадёжно и трагически, что все его мысли уже несколько лет были испачканы мечтами о неосуществимом. Он знал, что его чувства не взаимны, но не думал, что они окажутся настолько сильными, что заставят его в один день заболеть смертельной болезнью и позабыть обо всём на свете.
Акутагава не ожидал, что он полюбит Дазая настолько страшно и беспредельно, он не рассчитывал, что чувства к нему принудят его начать самоуничтожение и оставить надежду на исцеление.
От цветочной болезни, которой захворал Акутагава, можно было достаточно просто избавиться — всего лишь добившись взаимной любви или же заставив себя перестать мечтать о неисполнимом.
Но Акутагава был не готов отказаться от мечты, благодаря которой он чувствовал, что его жизнь имеет смысл. Ему было проще умереть, чем отречься от того, что заставляло его чувствовать себя живым.
Акутагава оказался целиком захвачен идеей сделать всё, чтобы однажды увидеть восхищённый взгляд Дазая и добиться его ответной любви. От этой цели, к исполнению которой он шёл с необычайным усердием, он не смог бы отказаться даже под страхом смерти.
Он всеми силами противился спасению, ведь он навязал себе, что Дазай — именно тот, кто ему нужен. Он внушил себе, что Дазай — его единственный шанс на безбрежное счастье, и никакого другого у него больше никогда не будет.
Ведь тот однажды заставил его почувствовать бесконечную, прежде неведанную радость, когда взял его под своё перебинтованное крыло и милостиво забрал его с грязных улиц. Дазай на мгновение позволил ему ощутить себя особенным и значимым, удостоившимся самого рая, потому что он намеренно пришёл именно к Акутагаве, чтобы пригласить в мафию и увести из страшного ада.
Акутагава зацепился за этот миг всем своим существом, потому что это был единственный раз в его несчастной жизни, когда он ощутил себя нужным на этой планете и по-настоящему важным.
Он оказался безвозвратно околдован и бесповоротно заворожён тёмными, загадочными глазами, которые, в отличие от тысячи других, впервые посмотрели на него, как на человека. Он оказался пленён насмешливыми губами, что будто играючи дали ему смысл жизни, который заставил его почувствовать, что он и есть — человек.
Ведь теперь у него была цель.
И Акутагава был готов задохнуться нарциссами, позволить им завладеть своим отчаянным сердцем, лишь бы продолжать надеяться, что однажды он сможет испытывать ту самую радость вечно. Ведь всё, что он чувствовал до встречи с Дазаем — лишь пугающую пустоту и бесполезную ненависть.
И пускай сейчас Дазай жестоко обращался с ним и относился к нему с равнодушным презрением, Акутагава старался особо не волноваться по этому поводу, потому что он был уверен, что рано или поздно его отношение к себе обязательно изменит.
Ведь если он однажды сумел привлечь внимание Дазая, значит, и удержать его сумеет. И Акутагава бросал все свои силы на достижение этой цели, он лез из кожи вон, чтобы завоевать чужое одобрение, потому что оно, на его взгляд, стоило такого усердия.
Ведь Дазай казался Акутагаве настолько очаровательным, что он, не задумываясь, был готов пасть от его смертельных чар. Он был настолько обезоруживающе прекрасен, что Акутагава был готов оказаться проткнутым всеми оружиями мира, лишь бы однажды прикоснуться к его мрачной красоте и вдоволь ей насладиться. За один лишь слабый отблеск его обворожительной улыбки он был готов оказаться тысячу раз им избитым и в конце концов лишиться своей жизни.
Дазай так сильно вскружил ему голову, что Акутагава не мог взгляд от него отвести: он восхищённо любовался им каждую свободную секунду, и со временем меланхоличный образ Дазая оказался выписан у него на обратной стороне век. Стоило Акутагаве слегка коснуться мыслями Дазая, как перед его глазами возникало такое великолепие, за которое ему было не жаль положить свою жизнь и умереть.
Акутагава всё бы отдал, лишь бы хотя бы раз ласково прикоснуться к его тёмным, волнистым волосам, он всё бы сделал, лишь бы заставить умные, холодные глаза потеплеть и начать смотреть на него с тем же восторгом и упоением.
Он видел, что весь траурный облик Дазая намекал на то, что он — будущий покойник, и ни о чём Акутагава так не мечтал, как забрать себе хотя бы часть его боли. Он жаждал растопить его замёрзшее сердце и заставить Дазая поверить в то, что он может спасти себя с помощью любви Акутагавы. Он хотел убедить Дазая в том, что ему станет легче от человеческого тепла, которым Акутагава согревал бы его даже без всяких просьб.
Ведь Акутагава приложил бы все усилия, чтобы сделать Дазая самым счастливым человеком на свете, он сделал бы всё, чтобы убедить Дазая, что ему не нужно сгорать дотла и превращаться в пепел. Ведь сам Дазай однажды убедил его в этом, и теперь Акутагава хотел, чтобы тот тоже нашёл свой смысл и последовал всем своим советам.
Акутагава отчаянно желал отвлечь Дазая от тяжёлых дум и заставить позабыть о жажде смерти, ведь если у него получится это сделать, это будет означать, что у него самого, такого же израненного и измученного, тоже есть возможность обрести внутренний покой и душевное исцеление. Он видел до боли знакомую вселенскую грусть в его пустых безжизненных глазах, и ни о чём он так не мечтал, как о том, что однажды сумеет её развеять.
Акутагава так хотел снять с Дазая длинный чёрный плащ, а затем обнять его за уставшие плечи, сжать их до невозможности крепко, чтобы тот почувствовал, что его любят до бесконечности, и поэтому у него нет ни одной причины покидать этот свет и думать о смерти.
Он мечтал осторожно стянуть бинты с его изящных запястий, а затем нежно приникнуть губами к израненной коже, чтобы тот ощутил, что его принимают любым, и для Акутагавы никогда не будет человека дороже.
Он желал распахнуть белоснежную рубашку Дазая, которая всегда была застёгнута наглухо, совсем как его закрытое сердце, в котором Акутагаве не находилось места. Он хотел убедить Дазая перестать обороняться от его любви и защищаться от его упорства, потому что в этом не было никакого прока, — ведь Акутагава никогда не сделает ему больно.
Акутагава давно заметил, что бесконечно прекрасный лик Дазая оказался тронут неистребимой печалью, и каждая его правильная чёрточка говорила о том, что он бескрайне несчастен. И Акутагава грезил только о том, что однажды сможет заставить лицо Дазая, отмеченное печатью смерти, искренне улыбаться.
Но как тот, кто сам постоянно делал выбор в пользу смерти, смог бы убедить другого человека в том, что жизнь прекрасна?.. Как тот, кто сам несчастен, смог бы заставить другого человека светиться от счастья?.. Как Акутагава смог бы заставить Дазая поверить в то, что его существование на этой планете — не напрасно, если он сам про себя думал, что оказался здесь зазря и совершенно случайно?..
Но Акутагава не задумывался об этом, как и о том, что Дазай вовсе не желал быть им спасённым. Он просто мечтал отогреть Дазая силой своей безусловной любви, которая была настолько огромна, что её, как считал Акутагава, хватило бы на них двоих с лихвою.
Акутагава по-настоящему боготворил Дазая, он оказался полностью покорён им, ведь тот и правда однажды стал для него милостивым Богом и спасителем его жизни. И ни о чём он так не грезил, как о том, что в один день он сможет беспрепятственно, прямо при самом Дазае на него молиться.
Акутагава так хотел, чтобы Дазай его заметил, ведь тогда он стал бы самым счастливым человеком на свете. Он ни в чём так не нуждался, как в его одобрении, ведь тогда бы он почувствовал, что его существование оправдано на этой планете.
Ведь Акутагаву признал бы себе равным человек, который казался ему идеальным и великолепным.
Акутагава видел в Дазае своего мессию и своё спасение, и он был готов пойти на всё, чтобы раз и навсегда обрести его, — даже на то, чтобы умолять Дазая о любви и постепенно терять самоуважение.
Акутагава наивно поверил в то, что у него с Дазаем всё возможно потому, что тот порой уделял ему своё внимание, общался с ним по-человечески и обдавал его волнующим дыханием надежды. Порой Дазай смотрел на него так проникновенно, что у Акутагавы почти не возникало никаких сомнений, что они однажды будут вместе. Просто ему нужно ради этого постараться и немного подождать.
Акутагава был готов ждать целую вечность.
Он беспрепятственно позволил бурно разыгравшемуся воображению захватить власть над его разумом и телом, он купился на яркие миражи жаждущего любви, и решил заблуждаться до самой своей смерти.
Акутагава кашлял до посинения белоснежными лепестками, ему становилось тошно от их сладкого аромата, его рвало зелёными стеблями, но, несмотря на приближение собственной смерти, он всё равно решил продолжать сражаться за чужое непокорное сердце.
Он сам себя проклял и обрёк на нескончаемые мучения, он сам выбрал обмануться ложной надеждой, он сам решил одурманиться и начать следовать за недостижимыми целями. Акутагаву опьянял чудесный запах нарциссов, совсем как прекрасная мечта о человеке, об которого можно будет согреться.
Потребовалось совсем немного времени, чтобы его лёгкие стали пугающей оранжереей, теплицей для его сумасшедшей одержимости, похожей на страшную болезнь, от которой не излечиться. Акутагава прекрасно знал, почему его горло царапали именно нарциссы, и безропотно принимал их значение.
Пускай его надежды несбыточны, а он — самонадеянный эгоист, он всё равно попытается их осуществить, ведь они обещали ему счастливую жизнь.
Пускай продолжать любить Дазая — означало обречь себя на смерть, он всё равно не откажется от него, он останется ему верным и даже не подумает о том, чтобы променять на другого человека. Акутагава был уверен, что лучше Дазая он никого и никогда не найдёт на этой планете, потому что тот был один такой — превосходный и несравненный.
Пускай его любовь так и останется безответной, он всё равно будет любить Дазая вечно, до самой своей смерти, потому что для него не было человека важнее на этом свете.
От каждой мимолётной мысли о Дазае его лёгкие начинало жечь всё сильнее, и стоило ему только задуматься о том, что, быть может, он никогда не будет с ним вместе, как его сразу же начинало охватывать неприятное головокружение.
Акутагава постоянно виделся с Дазаем, и эти встречи ещё сильнее усугубляли его прискорбное состояние. Стоило ему увидеть равнодушный взгляд Дазая, как всё его измученное тело начинало изнемогать от любовных страданий. Каждый раз, когда он видел его презрительную ухмылку, Акутагаву начинало страшно трясти, как будто во время тяжёлой лихорадки. Все часы, пока Дазай был с ним рядом, его сердце бешено билось, а ему самому хотелось до рвоты кашлять белыми цветами.
С каждым днём его тело становилось всё слабее, Расёмон стал плохо его слушаться, и на тренировках с Дазаем он начал сражаться в разы хуже. Но Акутагава упорно старался не подавать виду, и пытался ни одним жестом не дать понять Дазаю, что он смертельно болен и ужасно по нему страдает.
Акутагава понимал, что сам виноват в том, что так погряз в Дазае, и никак не мог избавиться от своей привязанности. Но он не хотел, чтобы Дазай начал его стыдить за то, какой он влюблённый дурак.
Он и сам об этом прекрасно знал.
Акутагава изо всех сил старался скрывать свою постыдную слабость, ведь если бы Дазай узнал о его болезни, то он, ничуть не стесняясь, начал бы над ним потешаться. Вот только Дазаю не составило никакого труда рассекретить влюблённый взгляд Акутагавы, который был обращён к нему с отчаянной мольбой и немым признанием.
Акутагава заглядывал в его глаза так доверчиво и раболепно, что у Дазая не возникло никаких сомнений в том, почему именно тот начал так часто кашлять и стал пропускать почти все его удары.
Дазай уже давно обо всём знал, но сам Акутагава понял это лишь тогда, когда тот на одной из тренировок ударил его в живот, и заставил тем самым согнуться в три погибели. Боль оказалась настолько сильной, что Акутагава надрывно закашлялся, и, не сумев сдержаться, изверг из своего рта белый цветок прямо на чёрный ботинок Дазая.
Он с нескрываемым ужасом стал смотреть на Дазая, ожидая его реакции. Но тот лишь брезгливо сбросил нарцисс со своего ботинка, а затем со всей силы пнул его обратно к Акутагаве, тем самым будто растоптав его чувства, и испачкав нежные лепестки подошвенной грязью.
Дазай с отвращением взглянул на самого Акутагаву своим незабинтованным, равнодушным глазом, который поглотила тьма. Он хотел образумить Акутагаву и убедить его перестать себя тешить напрасными надеждами, и поэтому презрительно сказал:
— Другого от тебя и не ожидал. Видимо, ты жить не можешь без страданий. Я удивлён только тому, что у тебя вообще хватило дерзости размечтаться о том, что я однажды полюблю тебя, и тому, что ты начал искренне на это надеяться, раз уж не поспешил тут же избавиться от болезни. Ты себя видел, Акутагава-кун? Тебе отшибло память, и поэтому ты забыл, откуда ты родом? Или, может быть, у тебя дома разбилось зеркало? С чего ты вдруг решил, что ты мне — ровня? Приди в себя и спустись с небес на землю, — усмехнулся он, глядя прямо в расстроенные глаза, в которых рушились сказочные города.
Мучительный, громкий кашель сразил огорчённого Акутагаву, и тот схватился за шею в напрасной попытке его остановить. Дикая обида из-за грубых слов Дазая встала в его горле комом, который он, как ни старался, не мог проглотить, и жуткая ярость на Дазая стала обжигать ему грудину.
Душа Акутагавы разрывалась оттого, что Дазай явно дал ему понять, что все его желания — несбыточны, она пылала огнём оттого, что тот так жестоко его унизил. Но сам Акутагава ещё больше воспрянул духом и возжелал доказать, что все его слова — ошибочны.
Он слышал так много страшных слов в свою сторону за недолгую жизнь, и они так глубоко его уязвляли и травмировали, что в один миг он начал тратить все свои дни на то, чтобы попытаться доказать всему миру, что они к нему не относятся и никогда не будут относиться.
Но именно Дазай стал всем его миром. Получить его любовь — означало оказаться принятым всей планетой, ведь для Акутагавы именно он был самым главным человеком на этом свете.
Он безумно желал взять с помощью Дазая одобрение и уважение, в которых ему прежде отказывали, он сумасшедше жаждал получить от Дазая доброту и любовь, которой ему так долго не хватало. Но при этом с желаниями самого Дазая он ничуть не считался, и не обращал на них никакого внимания.
Акутагава искренне был готов положить всё во имя своей цели, но он будто нарочно не замечал, что Дазай — не тот человек, который мог бы ему всё это дать. Он закрывал глаза на жестокую правду, что от холодного человека никогда не дождёшься тепла. Акутагава смотрел сквозь пальцы на тот факт, что он никогда не приручит одинокого хищного зверя, и тот ни дня не будет ему принадлежать.
Акутагава предпочитал не думать о том, что он сам выбрал себе в возлюбленные неприступный айсберг, ведь тот так сильно ему напоминал о всех тех, кто прежде его унижал.
После того, как Акутагаве удалось немного отдышаться и прийти в себя, он выговорил хриплым голосом:
— Поверьте, Дазай-сан, я однажды стану достойным вашей любви… Я приложу ради этого все свои усилия, — сквозь слёзы от сильного кашля прошептал он, но сталь в его глазах осталась почти непоколебимой.
Акутагава дал нерушимое обещание сделать всё ради своей цели и стал неукоснительно ему следовать. Он решил бороться за любовь Дазая и своё счастье до последнего.
Даже если его усилия в конце концов не оправдаются, даже если их окажется недостаточно, и даже если они ничего не изменят, жизнь Акутагавы и так ничего не стоила, и поэтому он был готов ради Дазая броситься в бездну.
Даже несмотря на то, что Дазай прямо сказал Акутагаве, что ждать ему нечего, он всё равно хотел попытаться добиться его любви, даже если в случае неудачи ему придётся распрощаться со своей жизнью и повстречаться со смертью.
Даже несмотря на недвусмысленные слова Дазая, он всё равно был преисполнен уверенности, что однажды ему удастся доказать Дазаю, что он — именно тот, кто ему нужен.
Что он — именно тот, кто сможет согреть его замёрзшую душу…
Горячечные слова Акутагавы ничуть не убедили Дазая, и тот лишь саркастически приподнял брови и презрительно фыркнул:
— Ого, какая самонадеянность. Наивная и глупая. Прямо как ты, раз продолжаешь на что-то надеяться. Твою энергию бы направить в нужное русло, и заставить бы тебя стремиться к нормальным и вполне достижимым целям. К моему признанию, а не моей любви, например. Но тебе же плевать на мои слова, и ты всё равно упрямо будешь поступать по-своему. Какой же ты жалкий и бесполезный, Акутагава-кун, — разочарованно вздохнул он, и смерил его надменным взглядом.
Но Акутагава был смертельно голоден всю жизнь, и поэтому на простое одобрение и уважение уже не хотел соглашаться. Он жаждал гораздо большего от этой проклятой жизни, которая его так страшно помотала. Он желал огромной и пылкой любви, ведь только она могла оправдать все его нищие и холодные прошлые годы, которые оказались так пусты и несчастны.
У Акутагавы так много лет не было ни гроша за душой, ни чужого тёплого слова в сердце, и поэтому со временем он стал жадным. Он захотел достойного возмещения ужасного ущерба.
Дазай с немым укором взирал на Акутагаву, который после его слов снова начал жутко кашлять и никак не мог отдышаться. Но сам Дазай ничуть не скрывал гримасу полного удовлетворения происходящим. Ему нравилось, что Акутагава от одних его слов начинал так мучиться и страдать, и он даже не собирался утаивать от него этот факт.
Немного подумав, он добавил:
— Я тысячу раз успел пожалеть, что взял тебя в свои ученики. Пока я старался как следует натренировать тебя и превратить тебя из никчёмного оборванца в достойного члена общества, ты решил медленно покончить с собой и отплатить мне таким образом за потраченное на тебя время. Просто великолепно, ты большой молодец! — ядовито выплюнул он, и стал наносить один удар за другим, пока Акутагава не потерял сознание, и не остался лежать на кровавом лугу, усеянном смертоносными цветами.
И с тех пор Дазай начал открыто насмехаться над тем, что Акутагава погибал от любви к нему и даже не пытался бороться с болезнью. Он довольно смотрел, как после очередного его жестокого слова тот начинал кашлять так сильно, как будто был готов с секунды на секунду выплюнуть свои лёгкие и отправиться после этого на тот свет.
Дазай делал всё, чтобы Акутагаве стало ещё больнее. Он делал всё, чтобы убийственный яд нарциссов как можно быстрее отравил его ранимую душу и разъел его измученное сердце.
— Если ты так хочешь умереть, Акутагава-кун, я с огромным удовольствием помогу тебе в этом, — язвительно произносил Дазай, и начинал говорить ему самые ужасные вещи на свете, и потом глядел с садистским наслаждением, как после его слов Акутагава страшно задыхался и ничего не мог ему ответить.
Ведь в груди Акутагавы расцветали нарциссы, и они не давали ему сказать ни слов любви, ни слов ненависти. Они заставляли лишь давиться своими неозвученными чувствами, которым суждено остаться безответными.
Дазай с особым злорадством рассказывал ему о том, как прекрасен и хорош Ода, — не то, что он, — и с исследовательским интересом смотрел, как Акутагава после такого находился буквально в шаге от смерти.
Он нескрываемо издевался над ним, вселяя в его душу ложную надежду, что однажды непременно будет с ним вместе, только ему нужно стать сильнее.
И Акутагава наивно продолжал в это верить.
Эти коварные обещания Дазая ненадолго сглаживали симптомы болезни, и Акутагава мог снова дышать полной грудью, не боясь задохнуться. Но затем Дазай нарочно начинал оскорблять его, не стесняясь в выражениях, и тогда ужасные симптомы возвращались, обострялись и начинали мучить его в двойном размере.
Дазай совсем не торопился отвечать на его чувства, он лишь продолжал играть в одну ему известную игру, ничуть не заботясь о том, что, если Акутагава в ней проиграет — это будет стоить ему жизни, и в конце концов тот непременно окажется в гробу.
Когда у Акутагавы не получалось заклинание, Дазай твердил ему: «Ты жалкий слабак», и тем самым заставлял его страшно задыхаться. А когда у Акутагавы наконец всё выходило как надо, Дазай не скупился на похвалу и говорил ему добрые слова: «Молодец. Продолжай в том же духе», которые до этого никогда с его уст не срывались. И тем самым он заставлял Акутагаву светиться от счастья, но только до очередной жестокой фразы, которая принудит его согнуться в три погибели от ужасного кашля.
Акутагава оказывался на седьмом небе от радости из-за этих чудесных слов, и начинал всё быстрее мчаться навстречу своей смерти, совершенно теряя голову. Даже зная, как холоден и жесток Дазай, он выбирал заблуждаться, и думать, что те минуты, когда в его взгляде мелькала искра одобрения — верный предвестник того, что Дазай скоро обязательно его полюбит и предложит стать парой.
Ободряющие слова Дазая безудержно вдохновляли его, он начинал жаждать слышать их вечно, и поэтому стал биться за окончательное признание и ответную любовь Дазая не на жизнь, а на смерть. А Дазай именно этого и добивался, истязая Акутагаву своими двойными сигналами и таинственной недосказанностью, но не приближая его при этом ни на шаг и намеренно оставляя простор для фантазий.
Акутагава предполагал, что Дазай просто играется с ним, и на самом деле на его чувства никогда не ответит, но его доверчивое сердце продолжало теплить глупую, неистребимую надежду, что однажды случится чудо и всё будет именно так, как оно захотело.
И даже если всё будет не так, Акутагава обреченно принимал свою судьбу погибнуть от любви к Дазаю. Он и так рано или поздно погиб бы, только от другой болезни, а при помощи этой он просто сократит дни своих мучений.
Акутагава безропотно отдавался во власть болезни, он безвольно сдавался ей и медленно вёл себя прямиком к окончательному падению, не в силах бороться с чувствами, которые были сильнее его слабой души и проклятого тела. Он не мог заставить себя отказаться от призрачной мечты о Дазае, даже если это означало, что страдать ему придётся до самой смерти.
Акутагава не мог жить без того, кто подарил ему смысл и показал ему, что жизнь стоит того, чтобы её жить; он не мог продолжать существовать без восхитительной грёзы о том, что однажды сделает Дазая своим и проведёт все свои дни с тем прекрасным человеком, который в один день согрел его замёрзшую душу надеждой.
Акутагава знал, что его чувства неправильны и приведут его прямиком в бездну, но он ничего не мог с ними поделать.
Он не мог поверить, что даже если приложит все свои силы, его мечты так и останутся неосуществимыми.
Он не мог допустить и мысли о том, что даже после того, как Дазай увидит его усердие, тот может не полюбить его и может не изменить о нём своё мнение.
Он не мог смириться с тем, что мир не обязан предоставлять ему утешительный подарок в виде любви Дазая как компенсацию за уничтоженные годы юности, проведённые в ужасных страданиях.
Он не мог принять, что несбыточные желания должны таковыми и оставаться.
Он не мог впустить в своё обезумевшее сердце горькую правду, что он хочет невозможного и никакие его старания не изменят этого страшного факта.
Тем временем болезнь неумолимо захватывала измученное тело Акутагавы: его грудь стало опалять ужасным огнём, а она сама разрывалась от невыносимой, всепоглощающей боли. Совсем скоро он едва мог дышать, и кашлять он стал не только белыми цветами, но и багровой кровью. Он медленно чах и увядал без похвалы и любви Дазая, и жажда его одобрения стояла в горле Акутагавы огромным комом.
Каждая его клеточка тела оказалась отравлена Дазаем, он насквозь пропитался пустыми и невозможными грёзами, он весь стал сплошным напоминанием о том, что он не нужен тому, о ком так отчаянно мечтает и кого так сильно любит.
Акутагава выворачивался наизнанку белыми нарциссами, и когда он видел их жёлтую сердцевину, он начинал мечтать о солнце, которое никогда не будет ему светить, и о сердце, которое ему никогда не заполучить. И когда лепестки в очередной раз застревали в его израненном горле, не давая ему сделать и вдоха, и обещая скорую смерть, он проклинал весь этот свет и с досадой думал о том, что убьёт себя быстрее, чем это сделает болезнь.
Со временем он начал падать в обмороки от нехватки воздуха, жизненные силы медленно, но верно оставляли его слабое тело, а его лёгкие постепенно гибли от страшной боли. Он сгорал от неразделённой любви, но всё равно упорно стоял на своём, он продолжал находиться в прижизненном аду, в который сам выбрал шагнуть.
Акутагава так сильно хотел уберечь Дазая от мыслей о самоубийстве и так отчаянно мечтал убедить его в том, что он не должен лишаться своей жизни, но в итоге сам себе не оставил ни единой возможности избежать своей смерти, потому что в глубине души не считал себя достойным спасения.
Именно поэтому он вступил в мафию, чтобы снова испытывать привычную боль и слышать давно знакомые оскорбления. Именно поэтому он так отчаянно любил Дазая, который всем своим видом показывал, что не считает его за человека. Именно поэтому он снова и снова собственноручно губил свою жизнь и бросался в бездну, при этом надеясь, что в один день выбраться из неё попросту не сумеет.
После всего, что с ним проделал этот безжалостный мир, он не мог искренне поверить в то, что заслуживает места на этой планете, он не мог убедить себя в том, что у него есть шанс на нормальную жизнь и полное исцеление.
И Дазай каждой своей жестокой фразой и каждым своим равнодушным жестом всё сильнее уверял его в том, что он лишний на этом свете, и что здесь ему — совсем не место.
Но Акутагава всё равно усердно пытался переменить его мнение, он не мог позволить себе потерпеть поражение в битве за его сердце. Потому что для него не было ничего страшнее, чем отказаться от намеченной цели и будто признать своим отступлением, что он родился бракованным и непригодным, и никакие его попытки превратиться в лучшую версию себя ничего не изменят, и он так и останется в глазах своего кумира и целого мира ущербным и дефектным. Он не смог бы вынести той правды, что как бы он ни старался, и что бы он ни делал, Дазай продолжит считать его никчёмным плебеем, который не заслуживает ни его любви, ни его одобрения.
Акутагава не мог принять ту мысль, что он навечно останется для Дазая тем жалким оборванцем из трущоб, он не мог смириться с тем, что тот никогда не пересмотрит своё первое впечатление о нём. Признать, что он всегда будет в глазах Дазая тем, кто ему не подходит, и тот никогда не выберет его просто потому, что не видит его рядом с собой и не считает его достойным — было безумно, ужасающе больно.
Он и так был тысячу раз отвергнут всем миром, и ещё одного отвержения просто не снёс бы.
После окончания тренировки Акутагава всегда провожал Дазая взглядом голодного пса, но в его глазах стояли слёзы из-за сильного кашля, и поэтому он мог разглядеть лишь тёмный силуэт Дазая, который неумолимо от него отдалялся.
Акутагава изо всех сил пытался рассмотреть его смертельно красивое лицо, чтобы потом любовно огладить его своим нежным взглядом, но, при всем старании, у него ничего не получалось. Зато презрительную ухмылку, которую Дазай ему демонстрировал, ничуть не стесняясь, Акутагава видел очень чётко и ясно.
Когда Дазай подходил к нему слишком близко, — конечно же, только ради того, чтобы ударить, — Акутагава на секунду принюхивался к древесному аромату его парфюма, глубоко вдыхал его и сразу же начинал утопать в своих мечтаниях. Он возносился к небесам от одной лишь мысли о том, что однажды он сумеет выбить право ежесекундно и ежечасно его вкушать. Но потом Акутагава с сожалением осознавал, что совсем скоро он вообще не сможет дышать.
Акутагава понимал, что ему осталось совсем немного, но он продолжал надеяться, что однажды Дазай всё-таки ответит на его чувства. И поэтому он делал всё, чтобы показать Дазаю, какой он старательный ученик, и попытаться его убедить в том, что он на самом деле заслуживает его любви.
Вот только что бы он ни делал, он всё равно будет не тем, с кем Дазаю хотелось бы быть. Но Акутагава так надеялся на то, что все его старания окупятся и он сделает Дазая своим…
Акутагава тренировался до потери пульса и полного изнеможения, он рвал жилы в попытках выслужиться и завоевать чужое расположение, но это всё равно не убеждало Дазая в том, что Акутагава — именно тот, кто ему нужен.
Акутагава отказывался принимать ту мысль, что любовь — не то, что покупается хорошим поведением, и не то, что нужно заслуживать.
Он предпочитал не замечать, что Дазаю до его усердия не было никакого дела, он упорно и настойчиво шёл к своей цели, не считаясь ни с кем, — даже с самим Дазаем.
Он был готов до самой смерти продолжать надеяться на то, что однажды его чувства станут взаимными, даже понимая, что, скорее всего, ждать ему нечего и надеяться не на что.
Он никак не мог смириться с тем, что Дазай никогда не исполнит его мечты и не оправдает его ожидания, — хотя бы потому, что тот ничего ему не обещал и вовсе не обязан всё это делать.
Он крепко держался за свои бесплодные иллюзии и противился прощанию с пустыми грёзами, он не хотел отпускать свои наивные желания и расставаться с прекрасными миражами, потому что они были единственными вещами, которые заставляли его продолжать жить на этой холодной и бессмысленной планете.
Он не верил в то, что у него нет ни единого шанса быть вместе с Дазаем, он не верил в то, что всё могло пойти не по его плану, и до последнего отказывался принимать неприглядную реальность.
Вот только в один день ему пришлось открыть глаза на то, что все его надежды оказались напрасными, и он сделал ставку, которая не оправдалась.
На одной из тренировок Дазай жестоко избил Акутагаву, а затем безжалостно оставил его плавать в багровом, кровавом пруду. И после этого Дазай с чувством полного удовлетворения взглянул на его изувеченное тело, которое валялось на холодном каменном полу, ведь работа была проделана просто великолепно. Он с усмешкой посмотрел на самого Акутагаву, который недвижимо лежал в могиле своих грёз — прямо посреди белоснежных цветов.
Дазай отвернулся, не желая больше ни секунды взирать на это жалкое зрелище, и не проронив ни слова, отправился на выход из мрачного подвала. И Акутагава, сам не понимая, зачем, позвал его по имени, и с замиранием сердца стал ждать ответа от Дазая.
Но Дазай не откликнулся на его тихий голос, он оставил за собой молчание и просто безразлично пошёл дальше, — прочь от Акутагавы. И когда полы его чёрного плаща скрылись за дверью, и ускользающую тень Дазая медленно поглотила тьма, Акутагава в последний раз вдохнул дурманящий аромат душистых нарциссов, которые так глубоко проросли в нём и стали средоточием его существования.
Он сильно закашлялся из-за их смертельно прекрасного запаха, и почувствовал, что его разбитое и истерзанное сердце начал разъедать убийственный яд. Он ощутил, что тысячи гибельных цветов в его лёгких начали их неприятно щекотать, а значит — стали в них медленно склонять свои головы и увядать.
Акутагаве хватило минуты, чтобы сдаться во власть самоприготовленной отраве, ему хватило минуты, чтобы его тело, настроенное на самоуничтожение, бросило напрасные попытки подняться с пола и пойти вслед за Дазаем.
Он против своей воли закрыл влажные глаза, которые всё это время с пустой надеждой смотрели на открытую, но навсегда запертую для него дверь, и слабая, вытянутая рука Акутагавы навечно осталась лежать в её направлении.
И последние мысли, которые бились в затуманенной голове Акутагавы, были только о том, что сейчас он как следует отдохнёт, а потом обязательно потренируется ещё, из-за этого неминуемо станет сильнее, и тогда Дазай непременно его заметит…
Акутагава застыл посреди погребального венка из окровавленных белых цветов, и с тех пор больше никогда не мечтал ни о любви Дазая, ни о его одобрении.