Переходный возраст

      Принимая решение стать отцом четверым необычным мальчишкам, Сплинтер примерно представлял себе, как тяжело ему будет с детьми. Но он и примерно не представлял, как тяжело будет с подростками.       Начиная с того, что о пресловутом переходном возрасте старый сенсей, не считая собственных смутных воспоминаний, знал лишь понаслышке. И заканчивая тем, что из-за смешения человеческих генов с животными его сыновья один за другим начали взрослеть куда раньше, чем он на это рассчитывал. Ведь в зверином царстве это происходит всегда рано.       Хорошо хотя бы, что именно один за другим, а не все сразу — из-за того, что черепашата в выводке вылупились с некоторой разницей во времени, при мутации этот интервал растянулся приблизительно до пары лет между каждым из братьев. Свались они, такие разные, в пубертат все одновременно, Сплинтер, пожалуй, с ума бы сошёл. А так — довольно жестокая судьба в очередной раз не возложила на крысиные плечи больше того, чем он способен вынести. И на том спасибо. .       Леонардо начал меняться так неуловимо, что Сплинтер долгие месяцы не придавал этому значения. Флегматичный характер и высочайшая из всех покладистость долго удерживали старшего в узде, прорывались лишь незначительные огрехи в поведении. Но когда стал ломаться его голос, а на окрепшей шее заметно прорисовался кадык, отец больше не смог отрицать очевидное.       — Нет, сенсей, — позволил себе Лео дерзость, хоть и с уважительным поклоном. — Я считаю, эту подсечку эффективнее выполнять, выдёргивая ногу противника параллельно полу, а не чуть вверх, иначе зря растрачивается энергия.       «Считает он, вы полюбуйтесь!» — хмыкнул про себя Сплинтер, но вслух лишь предложил проверить, а затем поддался: картинно шмякнулся от неумелого приёма, аж перекувыркнувшись по татами. И едва сдержал смех, увидев, как лучший из его учеников, но возомнивший себе невесть что, едва не лопается от гордости. Зато Рафаэль в первом же спарринге даже не думал поддаваться. Совершенно без труда устояв при подсечке с нарушенной техникой, не мешкая извалял брата в ответ, как только захотел. Лео списал это на случайность, но Донни тут же выдал не меньший отпор, не пошатнувшись своим худощавым тельцем. А когда Лео одолел даже совсем маленький в те годы Майки, старший наконец всё осознал, придя смиренно после извиняться. .       — Не нужен мне никакой отдых, я не устал от слова совсем, — огрызнулся Леонардо новомодной фразочкой, когда отец посоветовал ему не перегружать организм избыточными тренировками и уделить должное время сну. — Сон для слабаков, а я стану лучшим воином в истории, вот увидишь!       Не то чтобы Сплинтеру мешала одинокая свеча в додзё, за которым у сенсея была своя спальня-каморка. Едва слышное усердное пыхтение не мешало тоже, но Лео стоило научиться правильно распределять ресурсы. И на следующий же день отец его научил — задал такие стойки в ката, которых измождённые за ночь мышцы старшего сына просто не выдержали. Он позорно дрожал и даже несколько раз падал под откровенный хохот остальных. Не сказать, чтобы это отучило Лео от сверхурочных занятий, но привило ему хоть минимальное чувство меры. .       — Отец, что почитать тебе сегодня? — пробрался Лео в его комнату.       Сплинтер искренне верил, что тот действительно любит читать и сам по себе, и кому-то вслух, как и любит проводить время с отцом больше, чем младшие. Но от его внимания не ускользало, как часто горящие синими огнями глаза скашиваются на токонома́, где помимо ценных свитков, ажурной вазочки-курильницы для благовоний и какой-нибудь очередной икебаны Сплинтер хранил единственную уцелевшую фотографию Тэнг Шен. Точнее, на фото стояли они втроём — сам Сплинтер в тогда ещё человечьем обличье, достойном имени Хамато Йоши, его жена Шен, навек застывшая в своей юной красе, как цветок сливы, высушенный между рисовых страниц, и Мива — их таинственно исчезнувшая в самый трагический день жизни годовалая дочь.       Да только Леонардо не знает ничего из этого. Ни-че-го. Как и его братья, разумеется. Сплинтер похоронил эту историю вместе с прежним именем. Закопал в тлеющих углях родного дома, ставшего смертельной ловушкой для его первой семьи. Ни к чему мальчикам расти с жаждой мести в сердцах к сломавшему его судьбу Ороку Саки, именующему себя теперь Шреддером. Если их пути и пересекутся, пусть считают Шреддера очередным подонком, пусть не отягощают расправу с ним ничем личным.       А сыновьям Сплинтер сказал, что нашёл это фото в мусорном баке, хранит же просто как символ образцовой семьи и как напоминание, что хочет подарить своим приёмным детям тепло и уют. Видя фотографию с пелёнок, те обращали на неё внимания не больше, чем на любой другой декор в их скромном жилище. Все, кроме Лео, который попал под очарование Шен. О, Сплинтер ни с чем бы не спутал этот блеск в глубине взгляда, ведь у самого в своё время был такой же. Какая ирония: Леонардо даже в этом был словно родной его сын, даже влюбился в ту же девушку, сам того не зная и столь наивно надеясь, что не догадается отец. Ему не хватало наглости являться в его покои в его же отсутствие или, того хуже, утащить фотографию, чтобы налюбоваться вдоволь где-нибудь в укромном уголке. Всё, что он смог придумать — приходить якобы читать сенсею перед сном как можно чаще. Без малого каждый вечер. И сенсей позволял. .       — Что мне делать, что же мне делать? — сорвался Лео наконец, стирая украдкой слёзы, когда ситуация дошла до предела: на поистине драконовские правила, которые старший попытался установить в доме, едва Сплинтер объявил его главным, братья устроили натуральный саботаж, бойкотируя теперь всё подчистую, из принципа.       — Возможно, для начала вспомнить, что я назначил тебя лидером, а не квочкой, — отец подбадривающе сжал зелёную ладонь, прервав ради этого чайную церемонию. — Командой следует управлять не умом и уж тем более не силой. Управляй ними сердцем, всей той любовью к братьям, которая в тебе, я знаю, есть.       Тот ночной разговор стал первым из многих. Но именно он положил конец недопониманию между отцом и старшим сыном. Леонардо всё реже норовил отобрать у сенсея лишнюю часть полномочий и взять на себя больше, чем потянет. Всё меньше загонялся, что в чём-то не идеален и не достоин быть примером остальным. А его тайная любовь к считай что призраку Тэнг Шен осталась нераспустившимся бутоном, застывшим где-то на самом дне его ледяных глаз. .       Со вторым по старшинству было сложнее, куда-а-а сложнее! Если темперамент Лео можно сравнить с водой, то Рафаэль — однозначное пламя. Стремительное и неуправляемое. Ну, почти. Сплинтер едва не с ужасом ждал этих дней, когда гормоны станут выворачивать наизнанку и без того самого трудного из сыновей. Раф с первых месяцев умудрялся проявлять своенравное непокорство по сто пятьдесят пять раз в сутки. А когда начался его пубертат, дома на стены было впору лезть.       — Да пошли вы все в жопу! Я и без телека перетопчусь! — неузнаваемо басовитый голос Рафа из гостиной. Сплинтер поспешно запахнул банный халат, даже толком не промокнувшись после душа полотенцем — надо спешить, пока не началась очередная драка.       — Я и не подумаю это чинить! — ответил Донни на немой отцовский вопрос, оскорблённо указав на живописную паутину трещин посреди телевизорного экрана.       — Он специально, пап! — подливал масла в огонь Майки, с кем только что и спорил громко Раф по поводу канала. В итоге — в сердцах полетевший в экран пульт. Метатель пультов занял глухую оборону и, жгя острозелёными угольками глаз, всем своим видом демонстрировал, что готов хоть к Ха-Ши, хоть к мозговправительному крысиному хвосту, хоть даже к крапиве из оранжереи.       — А не чини, — как можно невозмутимее изрёк Сплинтер, успокаивая дыхание всеми известными ему методиками. — Мой сериал как раз закончился, а вам полезно будет оторваться хоть чуть-чуть от этого зомбоящика.       Теперь громче всех заныл младший, но Сплинтер предусмотрительно сбежал на кухню, не забыв поплотнее прикрыть за собой дверь. Нытьё Майки — уже не катастрофично, главный пожар потушен, дальше разберутся сами. В крайнем случае вон Лео закончит медитировать и разрулит. Но обошлось без Лео: сходив проветриться в тоннели и достаточно остыв, Раф тем же вечером подкатил к Донни с предложением-просьбой сгонять ночью на свалку за запчастями. К отцу отпрашиваться пришли уже вместе, помирившись, и тот, конечно, хоть и с извечной опаской, но отпустил. .       — Ненавижу, всех их ненавижу!! — ревел Рафаэль, меряя додзё бешеными шагами. — На кой мы из панцирей лезем на этих сраных тренировках, если те твари такие неблагодарные?! Они никогда нас не примут, мы для них тупо уроды! Больше пальцем ни для кого не пошевелю!       Отец внимательно слушал, ни в чём не переубеждая, только подстригал бонсай, стараясь не отхватить лишнего на нервах. В это время он ещё в основном запрещал подросшим черепашатам подниматься на поверхность одним, но периодически выбирались куда-то всей семьёй — пополнить запасы провизии, например, или просто погулять хоть немного в безлюдных местах, чтобы не чувствовать себя совсем уж узниками подземелий. Намедни в одну из таких прогулок Рафа моментально сорвал с места женский визг — непонятно, что делала леди одна в таком сомнительном месте и в такое позднее время, но двум мерзавцам приглянулась её сумочка. Как минимум.       Никто не успел среагировать, когда мерзавцев раскидало высоко в разные стороны нерастраченной черепашьей силой. А затем визг повторился, только намного резче. Приполз из тех кустов Раф прибитый не столько физически, сколько морально: несостоявшаяся жертва ограбления в благодарность поцеловала его неотразимую физиономию той самой сумочкой, в которой носила не иначе как золотые слитки. И бонусом ещё перцовой жижей из баллончика сверху полила, чтобы наверняка. Сплинтера всерьёз беспокоило, что чем больше их, мутантов, отвергал мир, тем глубже озлоблялся на это его средний сын. И он мысленно подбирал слова, которые помогут хоть как-то это пережить. Пусть только сейчас выдохнется сперва. .       — Всё, бать, прощай, я ухожу, — на сей раз передравшись с Лео, Рафаэль заклеил пластырем разбитую губу и собрал какие-то нехитрые пожитки в спортивную сумку.       — Благословляю тебя, сын мой, счастливой дороги, — выдавил из себя батя всю беспечность, на которую лишь был способен. Во-первых, потому, что периодически уходить Раф повадился с тех пор, когда и ходить-то ещё не умел: он упёрто куда-нибудь уползал, яростно размазывая по пухлым щёчкам сопли. А во-вторых, прошло то время, когда его можно было удержать прямым запретом. Сейчас запрет сделал бы только хуже.       — И что, ты его просто возьмёшь и отпустишь?! — захлёбывался эмоциями старший, придерживая ссаженную скулу.       — И ты его отпустишь тоже, — беспечность давалась всё сложнее. — Никто из нас не вправе распоряжаться его свободой.       — Но вдруг он уйдёт над-долго? Вдруг д-далеко? Вдруг с ним что-то случится? — аж заикался от тревоги мнительный Донни.       — Значит, такова его воля, — мудро кивнул Сплинтер. — И такова судьба.       — Так говоришь, будто совсем-совсем его не любишь, — надул конопатую мордашку Майки.       — Мы все его безмерно сильно любим, — с нежностью взглянул отец на Рафа, в глубине души всё же опасаясь, что как бы не в последний раз. — И так же сильно будем ждать назад.       Но ждать блудного сына, как обычно, долго не пришлось. Пошлявшись где-то по окрестностям несколько дней, он молча возвращался, как ни в чём не бывало. А благодаря той самой мнительности Донни, уж пару лет как толкнувшей его втихаря встроить неукротимому братцу в панцирь маячок, отец даже точно знал, по каким именно окрестностям тот шлялся. .       — Я его чуть не уби-и-ил! — Рафаэль не плакал, Рафаэль по-звериному выл, уткнувшись в крысиные колени и дрожа всем своим огромным телом. В изначально игривой потасовке с вечно дразнящим его Майки он на мгновение упустил контроль и приложил младшего о стену сильнее, чем хотелось, отчего тот ненадолго потерял сознание. Что в свою очередь вызвало истерику у Донни, который отчего-то панически боится, если теряет сознание кто-то из близких. А это всё в совокупности запустило параноидальный фонтан нотаций Лео, который теперь не заткнуть ещё несколько суток. — Я грёбаный монстр!       Сплинтер поморщился, но разве от грязного слова? Нет, сейчас не до нравоучений, он морщился от эмоциональной боли. Гладил и гладил своего «монстра» по лысой макушке, по мощным плечам. Сгрести б его в охапку, свернувшись вокруг, словно раньше, клубком, да только его уже даже просто поперёк не обхватить.       — И вовсе ты не монстр, — собственный голос тоже предательски дрожал. — Всего лишь плохо укрощаешь гнев. Но это не беда, этому я тебя научу. Главное — слушай.       Раф слушал. Слушал как только мог. В Логове становилось всё меньше разбитых вещей и истерзанных в труху боевых тренажёров. Он всё реже «уходил насовсем», особенно по мелочным поводам, не стоящим объеденной корочки пиццы. А главное — изо всех сил старался не проявлять агрессии по отношению к братьям, даже когда кто-то из них попадал под тяжёлую, горячую руку.       Что же касается интимной стороны взросления, как ни странно, тут Рафаэль внезапно оказался спокойнее всех, потому что справлялся с этим легко и честно, хотя Сплинтер и не хотел представлять себе, каким способом. Сын не особо прятал в своей комнате специфическую, с позволения сказать, литературу. А некоторое «избранное» из тех журналов с возрастом даже осмелился развесить у себя по стенам. Ну, главное, чтоб не страдал. По крайней мере, не питал на этот счёт никаких иллюзий и вроде бы как не мечтал о несбыточном. .       Чего не скажешь о Донателло. Сплинтера буквально шокировало, когда такой тихий и скромный, рассудительный и прагматичный до кончика хвоста, не по годам умненький черепашонок, от которого вообще не ожидалось ярких пубертатных проблем, посыпался именно на любовных переживаниях. Ну как посыпался — из-за его застенчивой скрытности внешне это было практически незаметно. Для всех, кроме внимательного отца.       И ладно бы Донни по-рыцарски выбрал себе объект возвышенного платонического обожания, как поступил Лео. Или наоборот, не заморачивался чувствами, делая упор лишь на обезличенную физиологию, как догадался Раф. Нет же, он пошёл по худшему в их безысходно-мутантской ситуации сценарию: отчаянно желал самой настоящей, многогранной в своих проявлениях любви. Он жаждал одновременно и душевной нежности, и телесной страсти, но главное — взаимности. Сам же прекрасно понимал всю невозможность таких желаний и безумно от этого страдал. Основная доля его подростковых проблем уходила корнями именно в это.       — Ты с ума сошёл, зачем оно тебе ещё и там?! — Первый «звоночек» Сплинтер отметил, когда Донателло пискляво от негодования сцепился с Рафом, наотрез отказываясь установить зеркало в тренажёрной зоне. — В ванной над раковиной недостаточно? Хотя и в нём не вижу никакой необходимости, нам ведь ни побриться, ни причесаться, а зубы и на ощупь почистишь. Что за мания любоваться своей зелёной рожей, не могу понять?       — Дон, ты чё, охренел? — Раф криво улыбался, демонстрируя не менее кривой оскал, потому что ему с трезвой оценкой своего положения в мире, принятием всех особенностей и из-за этого реально животной самоуверенностью от таких заявлений было больше смешно, чем обидно. — Какой любоваться, мне для правильной техники упражнений надо. И да, можно подумать, что у тебя не точно такая же зелёная рожа.       — В том-то и проблема… — пробормотал Донни так тихо, что благодаря безупречному крысиному слуху разобрал только отец.       Донателло сутулился, стесняясь собственной долговязости. Отмалчивался, смущаясь более тонкого и высокого, чем у братьев, голоса. Щурился, периодически пробуя отказаться от ношения очков. Он собрал полнейшую коллекцию подростковых комплексов, ненавидя в своей внешности буквально всё, потому и избегал своего отражения в зеркалах. А больше всего бесился из-за самого неисправимого — из-за того, что был мутантом-черепахой. При огромнейшей потребности в любви он считал, что с такой внешностью абсолютно её не заслуживает. Все братья так или иначе подумывали, что, возможно, здорово было бы однажды стать людьми. И только Донни об этом обсессивно грезил.       Конечно же, Сплинтер начал беседовать с ним, как только это проявилось. Объяснял на все лады, пытаясь достучаться до сознания, гениального во всём, исключая лишь адекватную самооценку. Донни безропотно слушал, согласно кивал, но по большому счёту оставался при своём. Постепенно ситуация наладилась, Донателло частично со всем смирился, стал уделять внимание не только уму, но и телу, перестал быть таким слабеньким физически на фоне братьев, дотянувшись почти до их уровня. Но недуг самоотвержения то и дело давал рецидивы, а полностью излечивался только тем, что Сплинтер никак не мог организовать, хоть из шкуры вон выпрыгни: безусловной любовью. Нет, отцовская или братская тут не считалась, любовь требовалась именно что самая романтическая из возможных. Только где ж её взять? Сплинтер столь многое бы отдал за возможность подыскать для Донни пару! Ту, которая искренне полюбила бы его вот прямо таким, какой он есть, с рептильей зелёной кожей, немного несуразной фигурой, панцирем и хвостом, которого он почему-то стеснялся больше всего. Впрочем, о такой паре он мечтал для всех сыновей, скорее всего обречённых генетикой на одиночество, но для Донни особенно. Ему это было явно нужнее остальных. .       — Всё, Лео, уходи к себе, с тобой спать слишком жарко, — неуверенно выталкивал Донателло брата из своей спальни. Уже сколько лет прошло с тех пор, как удалось каждому из сыновей выделить отдельную комнату, а они всё равно часто ночевали друг у друга, повинуясь инстинктам, ведь в животном мире совместный сон внутри стаи в порядке вещей.       — Серьёзно? — тот, не особо напрягаясь, упирался, сложил руки на груди. — Ты ж вечно мерзлявее всех, вот и сегодня жался ко мне всю ночь.       — Неправда! — вмиг осипшим голосом выдавил Донни и таки захлопнул дверь.       Невольно подслушавший это Сплинтер моментально кое-что придумал и позвал Леонардо за собой в додзё. Там, уединившись в углу для медитаций, и надоумил старшего сына ввести в традицию периодические ночёвки одной черепашьей кучей, как в старые добрые времена. Так и завелось у них то, что стали называть «пижамными вечеринками» — пару раз в месяц братья накидывали посреди гостиной матрацев и подушек, смотрели баскетбольный матч, там же и засыпая. Это пошло на пользу каждому из них, но Донни больше всех.       Потому что только он стеснялся своей повышенной тактильности. Повышенной она была у всех мутантов, даже у самого Сплинтера — против природы ж не попрёшь. Но справедливости ради, Донателло всё же оказался самым чувственным. Чего и пугался. Может, боялся выдать свою нужду в объятьях, когда жадно льнул, кайфуя от этого до темноты в и без того тёмно-карих глазах, словно недоглаженный щенок. Или вообще быть неправильно понятым. А может, не хотел, чтобы его посчитали слабым — и так мнил себя чуть ли не лишним звеном команды, несмотря на то, что с лихвой компенсировал скромные физические данные выдающимся умом, талантливой изобретательностью и полезностью в очень многих сферах сразу. Как бы там ни было, когда спать черепашьей кучей снова стало нормой, Донни значительно успокоился, поборол часть своей нервозности и к совместному сну с любым из братьев вновь относился проще. .       — Я тебе слабительного в пиццу подсыплю! Я тебя обратно в скорлупу закатаю! Ох, я тебя… да я тебя… пущу на опыты! А ну-ка прекрати!! — у Донателло уже заканчивались угрозы, а Майки, смеясь и ловко убегая, всё не переставал его доводить: пародировал восточный «танец живота», изображая из себя новую зазнобу брата — некую Шакиру.       Ко всему прочему, Донни оказался просто немыслимо ревнив. А Майки в свою очередь с возрастом проявил просто невероятную, до мистической прорицательности эмпатию. Не успевал их скрытный умник обворожиться очередной певицей или актрисой, младший раскусывал его тайну, будто семечку, и довольно безжалостно донимал брата подколами.       Собственно, так Сплинтер впервые и узнал, насколько Донни неравнодушен к женскому полу. Поначалу, когда тот придумал смотреть трансляции с витрин магазинов электроники через высунутое из ливнёвки зеркальце, пока в Логове ещё не появился первый телевизор, черепашата зачарованно залипали на это всем выводком. Отец не был в восторге, но они и так «наказаны» изоляцией от общества, к которому всё же принадлежат своей человечьей половиной, поэтому так настойчиво и тянутся. Списал это на увлечённость современной культурой, в противовес усилив долю правильных и полезных занятий. Да только увлечённость Донни недвусмысленно выделялась, сужаясь на вполне конкретных симпатичных персонах, как он ни пытался это спрятать.       В общем, именно с ним довелось вести самые подробные разговоры на тему полового воспитания. Сын то темнел, то бледнел щеками и будто норовил провалиться сквозь землю — ещё глубже в канализацию. Но самое худшее — абсолютно всё отрицал. Настолько оголтело отказывался в чём-то подобном признаваться, что Сплинтер быстро смекнул: он не признавался в этом прежде всего сам себе. Однако мудрые отцовские речи всё же потихоньку просачивались в казалось бы замурованный разум, и постепенно Донни это всё перерос. Точнее, не перерос, конечно: нереализованная страсть просто окаменела где-то в самых секретных закоулках его скрытного сердечка, иссохлась в зёрнышко, ожидающее благоприятных условий. Но по крайней мере к тому времени, когда у них появилась — а вернее будет сказать к ним вернулась — мисс Эйприл О’Нил, Донни уже настолько держал себя в руках, что с ним по этому поводу не возникло ни единой проблемы. .       — Совершенно не понимаю, как так вышло. У меня было всё под контролем и вдруг… не помню ничего. Отец, прости меня, прости!.. — у обычно излишне плаксивого Донателло от пережитого шока не нашлось ни единой слезинки. Зато они душили Сплинтера, который пытался привести измождённого сына в порядок акупунктурой и настоями лечебных трав.       Только что двое старших дружным дуэтом выломали укреплённую дверь в лабораторию, едва Майки поднял тревогу, что запершийся там Донни совсем не отвечает. Заперся он пять дней назад и периодически выходил как минимум по нужде, хотя и не желал ни с кем общаться. Его оставили в покое, давая пережить новость, воспринятую слишком остро: некий учёный из Канады получил Нобелевскую премию за открытие в области астрономии, которое Донни сделал ещё пару лет назад и всерьёз лелеял надежду каким-то образом запатентовать. Кто ж мог предположить, что настолько умный и обычно ответственный парень от стресса напрочь забудет не только есть, но и пить, пока организм не вырубится в спасительный энергосберегающий режим.       Для Сплинтера это стало последней каплей. Долой деликатность! Ситуация слишком опасна: в то время как, например, от агрессии Рафа страдали все и всё вокруг, Донни удумал направлять её исключительно внутрь себя. Поскольку его амбиции катастрофически расходились с возможностями, он словно наказывал собственное тело за то, что якобы оказался у него в плену; за то, что мутантская внешность почти ничего не давала реализовать. Донни единственный из семьи, кто способен, замкнувшись в себе, дойти до полного безумия или истощиться до критических пределов.       Поэтому, едва удалось поставить это горюющее от ума чадо на ноги, отец, совершенно не церемонясь, задал ему такую взбучку, какой не видывали оставшиеся трое вместе взятые. От крысиного крика сотрясались не только канализационные стены, а как бы не высотки Манхэттена над головами: наверху, поди, зафиксировали локальное землетрясение в несколько баллов. И продолжалось это до тех пор, пока Сплинтер напрочь не охрип. Донателло получил разом столько наказаний, сколько не собралось за всю его прежнюю жизнь. И это до того его впечатлило, что заставило всерьёз переосмыслить не только линию поведения, но и ценности, и цели, и вообще суть всего на свете.       Этой жирной точкой и закончился его пубертат. Не то чтобы Донни отбросил мечту однажды стать человеком или отрастил самоуверенность до чёрствости, но по адекватности и благоразумности занял второе место после Лео, не доставляя ни себе, ни близким проблем. .       — Я тебя не слушаю, посолю и скушаю! — с хохотом зажав уши, Микеланджело вместо уборки вертелся на панцире прямо посреди того бардака, что устроил около диспетчерской, пытаясь там склеить картонную модельку самолётика размером с немаленькую такую индейку. Обрезков и деталей же валялось столько, будто «индеек» планировалось с дюжину. Лео героически стоял над ним, уперев руки в бока, и соображая, как бы так поавторитетнее подавить внезапный бунт, не прибегая к помощи отца.       Внезапный потому, что в детстве Майки был хоть и шилохвостым, но всё же довольно милым ребёнком. Добрым, позитивным и солнечным. Но постепенно это солнышко стало жечь уже не по-детски.       — И что это за модель самолёта? — всё же явившийся на шум отец бардак в упор проигнорировал, с чего-то пристально заинтересовавшись поделкой. Более получаса выслушивал восторженную трескотню — Майки обожал всё, что летает, — а по окончанию разговора случилась магия: младший без единого намёка сам всё прибрал.       — Рафи-Рафи, тра-ля-ля, красненькие труселя! — очень рискованно задирал он и без того неуравновешенного брата, спасаясь от его взрывной реакции в переплетении труб высоко под потолком.       — Слезай оттуда, говнюк вреднопанцирный, сейчас я тебе эти труселя на голову надену! — Рафу редко удавались изящные ответы, чего уж там.       — Прекрасная идея, сын мой, — преспокойно вырулил Сплинтер из кухни. — Только лучше не ему, а мне. Впрочем, надеюсь, у вас найдётся для старой крысы какой-нибудь лоскуток, помимо исподнего, чтобы я мог завязать этим глаза? А вам держите — колокольчики. Объявляю ниндзя-прятки!       И недоразборка превратилась в весёлый семейный вечер, когда все пятеро, меняясь, искали и ловили друг друга по звуку.       — А это что? А это зачем? А почему оно зелёненькое? А можно я смешаю с синеньким? А почему нельзя? А как именно взорвётся — будет «пш-ш-ш» или «бр-р-р»? «Бум»?! А насколько сильный будет «бум»? Ну правда, дай смешаю, почему нельзя! — юрко петлял Майки по лаборатории, уворачиваясь от шеста Донни, который пытался выгнать незваного вредителя, ничего при этом не разбив.       — О, я вижу, ты как раз нашёл себе помощника, который будет крутить педали генератора для твоих экспериментов с молниями, — скрипнул, входя, железной дверью Сплинтер.       — Нет, нужен Лео или Раф, Майки не сможет так долго и равномерно крутить, — в край запыхавшийся Донни поправил сползшие на кончик носа очки.       — Смогу, Ди!! Я смогу-смогу-смогу!       И таки смог. Эксперимент был проведен, а потом и ещё не один.       — Внимание, — вкрадчиво объяснял отец троим старшим, пользуясь тем, что Майки самозабвенно увлёкся новой компьютерной игрой. — Всё, что ему от вас на самом деле нужно — это внимание любой ценой. И советую его давать по-хорошему, иначе всё равно вытряхнет по-плохому.       «По-хорошему» стало случаться чаще. .       — Всем приве-е-ет, с возвращением на мой канал! Сегодня я расскажу вам, как правильно точить сюрикены… Нет, Лео, я не брал твою полировочную пасту. Ну ладно, брал, но только капелюшечку. Блин, Лео, ну не выключай!       — Хэй, чуваки, вы на канале «Кавабанга», и мы продолжаем подборку «Топ-десять розыгрышей в тренажёрном зале». Короче, если взять желток яйца, немного мисо-пасты, плюс креветку недельной несвежести и смазать этим всем… А-а-а, Раф, только не бей!..       — А сейчас, дорогие подписчики, мы проведём эксперимент с редчайшей культурой «огрызкус заплесневелус», для чего поместим её вот в этот электронный микроскоп и… Ой, Донни, я всё объясню!       Донни не нужно было ничего объяснять. Донни еле успевал подчищать за Микеланджело аккаунты на всевозможных платформах, тем самым безжалостно пресекая его пути к великой славе и по совместительству демаскировке всей семьи.       — Новогодний хип-хоп альбом? — веснушчатое лицо смешно вытянулось, а голубые глаза расширились до бездонных озёр. — Папулечка, да это ж просто супер-пупер идея! Спасибо!       — Обращайся, йоу! — Сплинтер растопырил пальцы, повторяя рэперский жест младшего, чем насмешил и всех остальных. Что ж, раз Микеланджело так не терпелось стать известным, стоило, поговорив с его братьями, предложить какой-то безопасный вариант. Ведь музыканты могут делиться своим творчеством анонимно. По крайней мере, это хоть на какой-то период спасало от намерений Майки пойти работать детским аниматором. .       — Эйприл, милая, ты лампа в моей судьбе! Зажглась и никогда не погаснешь, потому что электричество вечно, как и моя преданность тебе.       — Майки, заткнись, — хором пытались осадить его братья, пока сама Эйприл заливалась смехом:       — Да ладно вам, ребята, он же просто шутит. Пусть, он такой смешной!       — Эйприл, дорогая, ну почему ты так восхитительно вкусно пахнешь, словно ванильная мороженка? Я бы облизал тебя от макушки до самых пяточек.       — Майки, заткнись! — если бы черепахи умели краснеть, трое остальных были бы уже пунцовыми.       — Ой, бросьте, он же понарошку, — О’Нил напрочь не воспринимала мутанта в качестве ухажёра.       — Эйприл, любимая, я сделаю ради тебя всё что угодно. И даже если надо, отдам жизнь!       — Майки, заткни-ись!! — От этого реально не было никакого спасения.       — Ми-ми-ми, я тоже тебя люблю, ты такой забавный лапусечка! — девушка потрепала его за щёки, словно домашнего питомца, а после фамильярно обняла. Не замечая слёз в его глазах.       Зато их заметил Сплинтер. Не сказать, чтобы он видел Микеланджело насквозь — душа того, вопреки беззаботно-открытому фасаду, была ещё большими потёмками, чем у застенчивого Донни. Но то, что за дурашливым флиртом прячутся настоящие чувства, сенсею предстало ясным как день.       Майки не стал отпираться. При первой же откровенной беседе с отцом выложил всё, как есть. Пока Лео избрал себе для поклонения образ мифической незнакомки, Донни поочерёдно переболел несколькими знаменитостями, а Раф вообще цинично объективизировал тех, кто будоражил его фантазии, не видя за похабными картинками личностей, младший черепашонок единственный влюбился в реальную, живую и близко знакомую девушку. С первого взгляда и навсегда — Сплинтер хвост мог бы дать на отсечение, что Майки лучше проживёт в одиночестве все свои предполагаемые двести лет, но от мисс О’Нил не отступится. И пусть она выйдет замуж за Кейси Джонса, пусть у неё будет ещё десяток таких Кейси Джонсов — кое-кто всё равно до последнего будет её ждать. .       — Пап, а пап, ты же им не расскажешь? — Микеланджело зарылся мокрым носом в шерсть на груди, пока они лежали на крыше. Они с ним так редко лежали вдвоём на крыше!       Сплинтер лишь тяжко вздохнул. Он ещё не пришёл в себя после происшествия, в голове ещё роем крутились едкие мысли: что, если бы крысиное чутьё подвело, если бы не проследил, если бы не успел, если бы, если бы… Всё-таки наивный несмотря на всю врождённую и привитую осторожность младший в своём вечном дефиците общения подружился с какими-то типами втихаря ото всех. Ну как подружился — погоняли пару раз на скейтах, покидали мяч на опустевшей к ночи баскетбольной площадке, изрисовали стену заброшки граффити. Простые мальчишки. Которым просто нужны деньги.       У них-то не было недостатка в друзьях — одним больше, одним меньше… Вот и решили поймать невесть откуда прибившегося уродца, чтобы продать хоть в подпольный цирк, хоть коллекционерам экзотики, хоть учёным — кто больше заплатит в даркнете. Ружьё с транквилизатором, которое целилось Майки в затылок, Сплинтер ребром ладони перебил пополам, словно трухлявый бамбуковый ствол. А что дальше — почти и не помнил. Нет, драки не было точно — так, пара бросков, две-три атаки, чужой придушенный вскрик. И родные ошалелые глаза. Ярко-голубые даже в темноте.       — Испугался? — пригладил отец истрёпанные в бахрому концы оранжевой повязки.       — Испугался, — сознался Майки надтреснутым голосом. — Только не за себя. Я вдруг на секунду увидел, что случись со мной беда, вам всем будет так больно, так… Ну не говори ты им, прошу!       — Я не скажу. — Сплинтер прижал мелко трясущиеся плечи.       Микеланджело всё правильно понял. Да, он неугомонный и приставучий, да, его всегда слишком много и не всегда это радует. О нём захочешь — не забудешь. И это опасно тем, что денься он, действительно, куда или психологически сломайся — всю семью это просто добьёт. Ведь он кроме шуток их личное солнце, ядерный источник энергии, в котором польза неотделима от вреда.       Окончится ли этим приключением его переходный период? Сплинтер не знал. Иногда казалось, в Майки навечно сохранится что-то подростковое. Как, впрочем, во всех четверых. Мысленно соединяя тусклую крупу звёзд линиями, сенсей выписывал в нью-йоркском небе имена каждого из сыновей. И размышлял, кто они все такие под этими звёздами. Подростки-мутанты-ниндзя-черепашки... Он мягко ухмыльнулся. Надо же!