Призрак

— Туча какая... грозе быть. А барин ещё не вернулся... Камердинер графа Иван приложил руку козырьком ко лбу и немного сощурился, глядя вдаль. Над горизонтом повисла темная, свинцово-серая туча. — Ушёл уж как два часа, — безразлично пожав плечами, ответила ему высокая полная женщина, державшая в руках большую стопку постельного белья. — Один, как всегда? — Да. Они теперь только так и гуляют... — И добавила, недовольно поджав губу: — А вот же ей-богу, хоть бы и не возвращались... Третий раз за неделю ему меняю белье. Всё им чудится, что-то крошка там, то соринка... то пятнышко какое вдруг углядят... Сил нет никаких! — Да, с годами, Дарья Ивановна, характер у людей лучше ведь не становится... — вздохнул молодой человек и добавил внезапно: — А всё же жалко мне графа... Это он от тоски ведь так мается. Себе и другим житья не даёт. Чего удивляться? На старости лет остался совсем ведь один. Ни жены, ни детей, ни друзей... Какие тут радости? — А вот что нажил, то и сам заслужил... Тьфу на него! — Дарья Ивановна с чувством плюнула и ушла с крыльца обратно в дом. Где-то вдалеке громыхнуло. Подул прохладный ветер, рассеивая терпкий и душный июльский зной. День клонился к вечеру, и Иван подумал, что Аракчеев теперь часто уходит один на много часов, не говоря никому ни куда, ни когда он вернётся. Он не представлял, где можно бродить в его возрасте столько часов и о чем думать. Граф вообще теперь по большей части молчал, а когда какая-то мелочь вырывала его из пучины его размышлений, он будто бы с удивлением смотрел на всё вокруг себя и, словно вспомнив, кто он и где он, принимался одолевать всех окружающих пустыми придирками и приказаниями. Как будто желая напомнить и другим, и себе, что сам всё ещё существует. Что он ещё жив. Да, граф Алексей Аракчеев когда-то был важной персоной при покойном государе Александре. Но со смертью императора стремительно закатилась его звезда. Об Аракчееве легко и как будто бы с удовольствием все позабыли. Как будто бы и не было его никогда. И Ивану хозяина своего, несмотря на его скверный характер, было почему-то всё-таки жаль. Новый раскат грома смешался с громким и нервным лаем собак. «Точно гроза будет. Надо проверить, чтобы позакрывали все окна...» — подумал камердинер и зашёл в дом. — Посмотри, как красиво... Мне кажется, что только здесь, в Грузино, такой красивый закат... Голос Александра мягкий, расслабленный, тихий. Взгляд голубых глаз устремлён в постепенно темнеющую бескрайнюю небесную даль. Сейчас он лежит перед Алексеем, утопая в душистом свежескошенном сене, и говорит о чём-то с лёгкой беспечностью человека, который забыл обо всём... О своём сане, о делах, о прошлом, которое было так мрачно, и о будущем, в котором много тревог. Он смотрит на вечернее небо, где зажглись первые звёзды, на лес вдалеке, и потом, повернув голову, с улыбкой на Алексея. — А знаешь, я очень счастлив сейчас. Здесь так хорошо. Уже было поздно. Им пора возвращаться с прогулки, но Александр сказал, что он сейчас счастлив и Алексею не хочется это минутное счастье сейчас нарушать. — А ты... ты здесь счастлив, Алёша? — мужчина протянул руку и положил ему на грудь. Алексей поднёс к губам и поцеловал эту руку, а потом, наплевав на осторожность, потянулся и поцеловал его самого с нежностью в губы, которые в момент поцелуя раскрылись в улыбке. —Не надо. Увидят... — Да нет тут никого... и темно... Тихо шуршит одновременно мягкое и колючее сено. Запах его смешивается с ароматом духов Александра. От него всегда пахнет очень приятно, и Алексей с наслаждением втягивает носом воздух, чем вызывает шутливое недовольство и упрёк: — Я же просил... не надо меня так обнюхивать. Ты как ревнивая жена... Алексей всё время нарушал эти просьбы. «Не смотри на меня, когда я сплю. Не обнюхивай. Не разглядывай. Не оставляй на теле следов. Ты... ты как животное...» Животное... Да, он как изголодавшийся волк бродил вокруг спящей трепетной лани. Он одновременно любовался ее нежностью, беззащитностью, красотой и желал её крови. Желал укусить. Он знал, что Александру на самом деле всё это нравится. Нравится, что он с ним такой. Грубый от отчаянной нежности. Вот и сейчас он, презрев осторожность, навалился на него сверху, проваливая их двоих глубже в сено, и стал целовать его — властно и нетерпеливо, не обращая внимания на то, что Александр пытался (хотя и очень вяло) его оттолкнуть. — Девку так мять будешь... — недовольно проворчал тот, наконец спихнув его с себя. — Я поговорить с тобой хотел... а тебе одного только и надо... Тьфу на тебя... — Всё верно. Одного только тебя и надо, — серьёзно сказал Алексей. Снова улыбка. Ласковая, добрая. Алексей сполз немного и положил голову ему на грудь, чувствуя, как волос его касается и перебирает их рука Александра. Его мама в детстве так гладила по голове. И так странно казалось, что то же делает теперь Александр... И от нежности, от ласк его Алексею становилось одновременно так плохо и так хорошо. — Господи, за что мне счастье такое... — тихо произнёс он, закрыв в блаженстве глаза. Граф Аракчеев смотрел на медленно ползущую по вечернему небу тучу и слышал, как вдалеке гремит гром. Он видел крестьян, торопящихся с сенокоса, и то, как некоторые из них с опаской смотрели на него, одиноко сидящего в стогу сена. По руке полз какой-то жучок. Аракчеев поднёс руку к глазам и занёс палец, чтобы раздавить маленькое чёрное насекомое, но передумал. Странная мысль мелькнула в тот миг: «А ты бы, небось, так не сделал... Пожалел бы букашку... Ты мне гусеницу, помнится, не дал раздавить...» Сдув жучка, он с видимым трудом встал и медленно, как позволяли старые ноги, побрёл в сторону дома. Дождь по дороге его всё же застал, но заливающие в лицо капли дождя не раздражали. Он дождя как будто бы не замечал. Он вернулся в дом уже в сумерках. Поднявшись к себе, мимоходом велел нагреть воды и приготовить сухую одежду. У себя в спальне, переодевшись в халат, сел у окна и долго смотрел на холодный, не зажжённый камин. Днём было жарко, а ночью тепло, и в доме сегодня совсем не топили. Гремевшая гроза освещала темную комнату вспышками молний. Вошедшую со свечой девку-служанку Аракчеев тут же прогнал. Закрыв глаза, он слушал дождь, гром и ветер снаружи. Постепенно непогода затихла, комната погрузилась в кромешную темноту, а граф — в полудрёму. Он всегда приходил в одно время. Когда стрелка часов подбиралась к трём ночи, Алексей во сне ещё слышал тихий скрип шагов. Шаги эти медленно поднимались по лестнице, время от времени замолкая, как будто бы ночной гость останавливался, чтобы передохнуть. Постепенно спальня белеет из-за наполняющего её тумана. Пахнет дождём, землёй и почему-то полевыми цветами. Время будто бы замирает, и становится так тихо, что страшно вздохнуть. Вдруг делается очень холодно... Холод проникает повсюду, будто разом наступила зима. Сконцентрировавшись посреди комнаты, туман постепенно приобретает очертания знакомой фигуры. И вот уже перед Алексеем вновь стоит он... Призрак. Полупрозрачный, мерцая потусторонним серебряным светом, он присаживается в большое плетёное кресло у окна, где когда-то любил сидеть Александр. И в безмолвии этом призрак сидит так до утра. Скованный страхом, Алексей вопрошал много раз: «Зачем ты приходишь? За что так и после смерти так мучишь меня?» Лицо призрака в ответ делалось грустным, и вместо ответа он начинал ещё сильнее мерцать. Сначала Алексей думал, что призрак хочет отмщения. Он плакал, просил оставить его. Потом, смирившись, стал даже ждать его посещения. И однажды, проведя много ночей в этом молчании, Алексей вдруг понял ответ. «Я не пришёл к тебе, когда ты позвал меня... Теперь ты ко мне ходишь... Ты — вечный укор мне. Ты — моя епитимья...» Алексей подходил к нему и, встав на колени, склонял к ногам голову. И чувствовал лёгкое, прохладное прикосновение... Будто по волосам его пробирался влажный туман. «Я оставил моего ангела... Моего господина... Я тебя не уберёг...» — бормотал он, целуя холодные руки. Или ему только казалось, что он целовал? Теперь каждая ночь его испытание. Он ждал своего гостя и заранее страдал от того, что за ночью всегда наступает рассвет, означающий каждый раз новое для них расставание. Александр умер для всех, но не для него. Иногда они всю ночь проводят в молчании, а иногда Алексей говорит с ним. Иногда ему кажется, что призрак одним присутствием своим его упрекает, и тогда в беспомощной ярости бросал ему в лицо: «Я перед тобой виноват! Но и ты тогда тоже виновен! Ты звал меня, когда я был тебе нужен... и забывал обо мне, когда я нуждался в тебе! Я всё отдал... Я служил тебе верно. А ты... ты не был верен мне! Я знаю, что ты презирал меня втайне, как и все... Ты надо мной смеялся... Глупый, смешной Аракчеев... Твой верный пёс на поводке... Тебя нет уже... А я, как потерявшаяся собака, брожу и ищу: где мой хозяин? Где же ты... где? Иль в том мире загробном за грех наш тебя не принимают?» Здесь, в этой самой постели, он помнит, как Александр, ложась с ним в стыде, всегда снимал с себя крест. Он клал цепочку на тумбочку рядом и потом, с жаром ему отдаваясь, говорил, что, сняв крестик, как будто и перестает быть собой. И грех вместе с крестом с себя как будто снимает. Алексей же, предаваясь их страсти, свой крестик никогда не снимал. Что же с того, что он грешен? И каждую минуту, которую он Александра всем телом любил, он любил его и своей душой. А разве любовь вину его не искупает? Он и в ненависти своей и обиде, с крестом иль без него он оставался собой. «Какой бы ты мне ни был отравой, я и снова бы на всё это пошёл для тебя. Я ведь никогда не сомневался, что умру раньше. Теперь твой дух мне является, чтобы напомнить, каково это — жить без тебя? В этом и есть мое наказание». Призрак всё так же смотрит печально. И, чувствуя вину за свои злые слова, Алексей хочет обнять его, но в руках его остаётся лишь прохладный туман, растворяющийся с первыми лучами рассвета. С отчаянным стоном он смотрит в бледнеющее, ласковое лицо, и рыдания, поступившие к горлу, заставляют его горестно вскрикнуть. «Забери меня! Пошли за мной смерть! Ты — тень загробного мира! Забери мою жизнь или оставь меня насовсем! Зачем я вижу тебя, пустое воспоминание? Или это происки сатаны?» Призрак тихо вздыхает и, тая в руках его, исчезает. Алексей снова остаётся один. Зайдя утром тихо к своему барину в комнату, Иван обнаружил Аракчеева, спящего, сидя в кресле. Худая, сгорбленная фигура склонилась, как будто придавленная невидимой тяжестью. Стараясь не шуметь, Иван прикрыл распахнутое настежь окно. Граф тихо вздохнул во сне, и рука его дрогнула, как будто бы пытаясь ухватить что-то. Иван услышал, как он едва слышно произнёс: — Не уходи... Ангел мой... Ещё немного останься... «Настасью, небось, вспоминает... А ведь злая баба была...» — подумал Иван. Подумав немного, он заботливо прикрыл колени старика пледом и на цыпочках вышел, закрыв дверь. Утро. Предрассветный туман поднимался над имением Грузино. Свежий после грозы воздух заполнял постепенно просыпающиеся помещения, в которых нарастала привычная суета. И лишь один человек в доме не желал пробуждаться. Его Призрак растворялся с рассветом, унося с собой и счастье, и боль. И Алексей Аракчеев встречал новый день лишь с мыслью о том, что и тот скоро кончится. И любовь его, его Ангел, его Александр придёт к нему вновь. И, простив его, заберёт однажды с собой.