***
В мертвой комнате раздался грохот: Виктор упал с кровати. Холодный пот стёк с него водопадом, а сердце отстукивало ритм тяфкающего пулемёта. — Как меня заебал этот сон… С тяжестью в ногах инженер сел на край кровати и посмотрел в окно. Ночь казалась очень светлой, благодаря «Ромашкам» и фонарям. Их свет как будто боялся проникать в чёрную-чёрную комнату во избежание лицезрения скелетов, прячущихся здесь. Одного из таких Виктор хранил в прикроватной тумбочке, иначе его бы поставили под трибунал ещё месяц назад. Месяц его сердце ныло. Сколько ни ходи к врачу, лучше не становилось. Какие только препараты ни были ему выписаны. Но есть ли препарат от любви? По крайней мере, Виктор был уверен, что это любовь. Душа просила, сердце ревело, а мозг сходил с ума, потому что не знал, как угомонить первых двух страдальцев, из-за которых Петрову приходилось по несколько раз переписывать алгоритмы, потому что если не несколько, то один раз точно он записывал абракадабру. «А важно ли это сейчас?» — подумал Виктор, и достал из тумбочки фотографию с автографом. С фотографии Витю созерцал артист, внешностью отдаляющий куда-то в романтизированное средневековье. Мужчина настоящей королевской внешности, а до чего хороши глаза. Не зря говорят, что глаза — зеркало человеческой души. Он идеален во всём: гладкое и утончённое лицо, словно фарфоровое, яркие пшеничные волосы, уложенные в бальной причёске и светящиеся солнечными лучами глаза. Широкая улыбка, какая часто сияла на советских плакат, всё-таки отличалась от тех улыбок, что рисовали на плакатах или натягивали в кино. От этой улыбки кровь бегала по жилам быстрее и изнывала вся грудная клетка. В углу красовался автограф, угловатый, размашистый. Петров скорчился и прижал фотографию к груди как можно сильнее. Горячие щёки вмиг покрылись влагой: слёзы ручьями стекли по лицу и начали капать на колени. Дыхание участилось. — Почему всё так? Почему?.. Ревя белугой, Виктор рухнул на кровать и поджал колени к груди, перевернувшись под тяжестью тела на бок. По спине пробежали мурашки, а затем по нервам рассеялось тепло. Виктор утёр кулаком слёзы и искривился в улыбке. — Чего бы мне ни стоило, я окажусь рядом с тобой… Это будет замечательно… Да… Замечательно…***
Нечаев вздохнул полной грудью. Воздух так свеж, будто он стоял на берегу моря, а не в деревушке, к которой примыкал один из научных комплексов. Молекулы атмосферы будто прилипали к коже и насыщали организм через поры — такие были ощущения после последней операции. Модернизированные импланты конечностей как новые конечности сломанной куклы: как родные, даже времени на приживаемость не потребовалось. Осталось ещё несколько операций. Острый слух зафиксировал чьи-то тихие, но шуршащие шаги. Скорее всего, ондатра или какая-нибудь куница подкрадывалась в поисках пищи. Правда голос царевны из русских сказок, обволакивающий ушную раковину, добавил ещё один возможный вариант. — Медитируешь, Нечаев? Сергей повернулся. Перед ним стояла Катя с банданой на голове. Она придавала объёма её ярким русым волосам, похожим на кору самого красивого дерева. — Мгм, нирваны пытаюсь достигнуть, — отшутился майор и обнял жену за талию. — Как ты? — Да как на бригантине. Штормит немного, — она положила ладонь на плечо. — Прорвёмся, Серёж. Дмитрий Сергеевич сказал, что нам осталось ещё несколько операций. — Раз уж Дмитрий Сергеевич… — шутливо возвышенным голосом произнёс Сергей, затем засмеялся и поднял Катю ввысь. Он закружил её, словно они сейчас на сцене театра исполняли сцену из балетной постановки. Изящная Катя расправила руки, словно самый прекрасный лебедь. — Ладно-ладно, пусти меня, Нечаев, — звонкий смех Кати эхом звучал в голове. — Как прикажете, генерал Нечаева, — улыбаясь, Сергей исполнил приказ и отпустил красавицу на землю. — Генерал? Когда ты успел меня повысить? — Тогда, когда я познакомился с тобой, генерал моего сердца… Кроткий поцелуй в губы возвысил майора Нечаева до незыблемых высот. Он макушкой доставал до мягких, будто сладкая вата, облаков. Воздух наполнился ароматом горных цветов. Их запах тонкий, со вкусом мёда, сделанного самыми трудолюбивыми пчёлами. Самыми красивыми и милыми, самыми юркими и элегантными, какой была Катя. Екатерина мягко улыбнулась мужу. — Романтик ты, Серёжа. Был им и остался. Радует это. — Только для тебя, Катюша. Любовную оду прервала связь. Как полагалось ответственному и эффективному руководителю, Сеченов интересовался состоянием своих подопечных спустя несколько дней после операции на травмированные участки организма. Он всегда так спокоен, как сытый удав, что иногда это даже беспокоило: учёные редко проявляют эмоции. Он услышал то, что хотел услышать: состояние у обоих агентов стабильное, импланты Нечаева даже не прижимались, а встали как родные, а новые нейротехнологии удачно восстановили целостность мозга Нечаевой, точнее удачно подлатали те шероховатости, которые остались после самой первой операции. Внутренний перфекционист Сеченова ликовал и кричал «Эврика!». Его правда перебил так называемый «отец», который сейчас требовал от Нечаевых побольше отдыхать, конечно же, с пользой. — Я хочу, чтобы вы отошли в отставку на какое-то время. Для вас уже подготовлена программа отдыха. Сергей вопросительно посмотрел на Катю, а Катя точно также на Сергея. Конечно, отпуска были делом приличным в «Аргентуме», особенно если они длиной в месяц, что был редким максимумом, и отпуска, которые обычные рабочие называли «больничными» тоже предусмотрены при тяжёлых ранениях. Но чтобы прописывали отдельную программу отдыха… Создавалось ощущение пионерского лагеря. — Первый этап вы уже прошли. Отдых в госпитале — это профилактика возможных побочных эффектов, и я искренне рад, что всё обошлось без них. Второй этап — культурный отдых. Дайте, дети, отдохнуть головам. Я отправляю вас на отдых в Германскую ССР. Сергей оскалился, но звука не подал. Разочаровать беспричинными рявканиями начальника было бы самым постыдным поступком, в том числе для советского гражданина, в том числе для Сергея. — Дмитрий Сергеевич, но почему туда? Нам и Кисловодск подойдёт какой-нибудь… А Кольские леса какие шикарные, — майор искусственно понизил тон и сгладил углы. — Я вас не в Германию отправляю, Серёжа. К тому же вы с Катей уже во всём СССР были, кроме этого клочка Запада. Катя, внимательно слушая академика, наблюдала и за мужем. Его нелюбовь к ГССР оправдана, но стремиться что-то изменить это бесполезно. Серёжа такой человек: всё понимает на практике, теория для него так, методичка. Однако ожидания Кати оправдались. В Вальхармской АССР она когда-то бывала. На её памяти отложился хвойный аромат улиц, простота народа и невероятной красоты обычаи, которые подавить не получилось ни советской, ни нацисткой властям. Поражала стойкость вальхармского народа. В чём-то Вальхарм был похож на Россию. Сеченов уведомил о том, что в ГССР их доставит надёжный человек, с которым Дмитрий Сергеевич познакомился во время войны. По его словам, они сражались с одним калибром на двоих. Только после этих слов Серёжа смягчился в лице и задумчиво нахмурил брови.***
Невроз Эмериса одолевал уже около часа, ещё во время игры в театре. Он всё это время прокручивал в голове те неловкие ситуации, которые могли бы с ним произойти по приезде. Сомнения остаются, но большая вероятность, что возможность возникновения этих ситуаций сведена к нулю процентам. С каких это пор он стал думать, как математик? В прачечной его навестил начальник. Застал он артиста во время глажки костюма с кодовым названием «для особых случаев». Фраку этому было уже несколько лет, а особых случаев происходило не больше, чем свободного времени. Правильнее назвать этот фрак счастливым, потому что он Эмериса никогда не подводил. Что самое характерное, именно во время приведения в порядок этого фрака к господину Бэстрому кто-то да явится. Какого веса событие, таков вес и статуса этого человека. Важность сегодняшнего мероприятие настолько высока, насколько высок статус начальника Эмериса, господина Эреха-Ганса фон Форальберга. — Всё готово, Эмер? — холодный как сталь голос вызывал тучу мурашек по спине. — Так точно, господин Форальберг, — он уже отвечал на автомате. — Все вещи готовы, документы упакованы. Осталось только мне привести себя в порядок. Начальник тяжело вздохнул. Он сложил руки на груди. — Сколько раз мне говорить, для тебя я Эрех, не господин Форальберг. — Я привык к официозу, простите. Мне так комфортнее. Эмерис догладил фрак и повесил его на плечики. Эрех прикусил губу и прошёл внутрь. Белоснежная рубашка с длинными манжетами, красный классический галстук и смольный фрак. На столике, где обычно жители общежития складывали всю чистую выглаженную одежду, лежали медали, среди которых красовался орден Красной звезды, и значок с красным флагом. У входа, что Эрех уже успел заметить, стояли до блеска чистые туфли. — Хвалю твою ответственность, — господин Форальберг улыбнулся. — Не зря я порекомендовал тебя товарищу Сеченову. — Мне отрадно это слышать, госпо… Эрех, — Эмерис неловко улыбнулся. — Кстати, отчёт о моём выступлении в СССР уже пришёл? — Да, пришёл. Господин Штокхаузен сказал, что Ласточкин зубами скрипел, но дал о тебе хороший отзыв. Видимо, боится, что его заменят. Ты режиссёр талантливый, как и актёр. Неловкая улыбка Эмериса расширилась. Раздался нервных смешок. — Плохой актёр — плохой режиссёр. Давать характеристику товарищу Ласточкину не буду, не в моих это компетенциях. Эрех кивнул головой и сжал предплечья в ладонях. Каждое слово Эмериса отзывалось уколом в грудь, больным таким, будто он перед прививкой очень сильно напряг руку. Особую злость вызывала мысль о постоянных посылках, которые должны были доходить до комнаты Эмериса. Совесть не позволила промолчать в третий раз. — Эмер, я тебе в комнату занёс посылки из большого Союза. Не знаю, от кого, но есть у меня ощущение, что это поклонник твой. Новый. Эмерис засмеялся. — Ой… Поклонник… Ладно, я посмотрю. Спасибо вам. Эрех ничего не ответил, лишь отвернулся и нахмурился. Бэстром сглотнул. — Всё хорошо? — Не обращай внимания, — начальник махнул рукой. — Одевайся и пулей на поезд. — Слушаюсь, герр Форальберг. Стоило Эреху покинуть здание общежития, как с Эмериса начал стекать холодный пот. Он раньше никогда не разочаровывал начальника настолько сильно. Старый фрак довоенного времени смотрелся как совершенно новый. Аккуратный и утончённый Эмерис Генрих фон Бэстром был готов отправиться встречать советских гостей.