***
Всюду пылает огонь. Садлер говорит — говорит так много, о вере, об отступлении от неё, предательстве, и с каждым словом Леон желает уничтожить его всё больше. Он меняет обойму за обоймой — пули метят в огромные желто-красные глаза, в разросшееся до небывалых размеров тело, и Леон снова и снова уворачивается от ударов изломанных конечностей, думая о том, что хочет разорвать Садлера изнутри, отстрелить каждый миллиметр его плоти. Леона не беспокоят случайные травмы, хлещущая из рассеченной руки кровь, нет — его слепит ненависть, такая жгучая и неистовая, что могла потопить в себе весь этот дрянной островок и всех, кто оказался здесь по воле случая. — Леон! Это Эшли — а ведь он сказал ей уйти подальше, спрятаться, но зачем-то она бежит к нему, глупая, маленькая девчонка. С пистолетом в руке — и испуганно кричит, когда огромное шупальце направляется к ней, пытаясь схватить. Леон действует молниеносно — отстреливает, перекатывается и стреляет снова, буквально вырывая Эшли из мерзких рук Садлера. Он толкает её: за ящики, не слушая бессвязный лепет, игнорируя попытку остановить кровь — испугалась, что он умрёт и потому выбежала, пытаясь помочь. Глупая добрая Эшли. — Уходи! Быстрее! Леон оставляет её за спиной, уворачиваясь от удара — хоть кого-то сегодня он должен спасти. Садлер видит укрытие Эшли и пытается достать — Леон лихо бросает в устремившееся к ней безобразное щупальце гранату, но упускает момент, когда другое подкрадывается к нему самому. — Леон! Нет! Его поднимают в воздух — стремительно, а потом также быстро ударяют о металлические перекрытия, и оглушенному Леону кажется, что в его теле переломались все кости. Но это не так — он жив, и когда Садлер скалится, склоняясь над ним, Леон с трудом выхватывает нож, не позволяя щупальцу схватить себя за горло. Силы не равны — и сталь медленно приближается к Леону, зависая прямо над его шеей — Садлер давит постепенно, с садистским удовольствием наблюдая за потугами Леона противостоять ему. — Перестань сопротивляться мне. — Мерзкий голос режет уши, резонируя в груди тупой болью. — Подчинись!!! — Ты убил Джека… — Леон собирает все свои силы, останавливая движения лезвия. — А теперь… сдохнешь сам. — Такова была его судьба. Слабые не выживают в этом мире, и он окончил свой путь, служа мне! — К трём щупальцам добавляется ещё одно, и Леон ощущает неуклонное движение ледяной стали к коже, понимая, что уже не сможет её остановить. — Служа праведной цели и моей пастве, как теперь послужишь и ты! — Пошёл… к чёрту… — Ты заблудший агнец! Ты отрёкся от веры, но я верну тебя на путь истины! Вот и всё — изуродованная конечность летит к нему, целясь точно в грудь, туда, где от прежнего Леона не осталось ничего. Кричит Ада — страшно, отчаянно зовёт его по имени, но он не в силах ответить ей и вообще никому — кончено, и он хочет лишь, чтобы быстрее стало всё равно. Опуская веки Леон видит его лицо: жесткий изгиб губ, сведенные брови, горящие глаза — пусть Джек встретит его на пороге в ад, и они войдут туда вместе. — Вставай, Леон. Он слышит свист — прямо над собой, и голос, которого здесь не должно быть. Леон распахивает глаза, содрогаясь: нож падает в миллиметре от шеи, а на груди извиваются щупальца, отрубленные чужой измененной рукой — она знакома ему, потому что её обладатель пытался убить его всего час назад. Леон не верит — не может того быть, и потому задирает голову, оглядываясь назад. Джек. Живой. Его отбрасывают — Краузер оттаскивает за себя, и закрывает от нового удара обезумевшего Садлера, отрубая тому ещё одну конечность. Леон наблюдает за ним, будто в замедленной съёмке — кажется, он умер, и у него начались галлюцинации. Ведь сердце Джека уже не билось. Не билось ведь? Низкий вскрик приводит его в чувство — Садлер насаживает руку Джека на свою, будто мясо на шампур, и Леон молниеносно выхватает оружие, разряжая в ближайший глаз чудовища половину обоймы. Садлер отшатывается, дезориентированный, и это даёт передышку Краузеру, а Леону возможность вернуть себе контроль — последни патрон винтовки отправляется точно в цель. — Не-е-ет! Чудовище орёт, не видя их, и Леон бежит к Джеку, опускаясь рядом. Рана на руке регенерирует, но уже не так быстро — в том месте, где Леон оставил свой след, видны едва сросшиеся сухожилия и мышцы. Думать некогда — он протягивает Краузеру руку, помогая, и едва сдерживает себя, ощущая его тепло и тяжесть, когда тот поднимается, опираясь на него. Его взгляд: глаза в глаза, без слов, и Леон понимает — он пришёл сюда, чтобы покончить с Садлером, и сейчас на его стороне. Будет биться за Леона. — Эй, вы, там! Быстрее! Это кричит Ада, зацепив ослепшего Садлера свисающим крюком: того подтягивает, будто на цепи, не позволяя сорваться в сторону, и в отчаянии тот раскрывает своё самое драгоценное — сердце паразита. Это их шанс — и Леон вдруг понимает, что станет идеальным оружием в его руках. — Джек! Леон указывает направление, и Краузер понимает без слов — его конечность резко вытягивается, подчиняясь воле хозяина, и ракетница приземляется ровно в руки уже готового Леона. Секунда, чтобы перехватить, вторая — чтобы направить, и в оглушающем взрыве он устремляется вперёд, всаживая в сердце паразита его же оружие. — Твоя святая плоть слаба. Он проворачивает посох с мстительным удовольствием — и Садлер неистовствует, крича от раздирающей его боли. Его трясет, конечности дёргаются сами собой, и Леона подбрасывает в воздух, но смертельного падения не происходит — Джек перехватывает его на лету, и помогает встать, пока то, что ещё осталось от Садлера, стенает, падая в бездну. Леон смотрит, как извиваются щупальца в отчаянной попытке удержать своего хозяина, как хлещет в разные стороны жёлтая, дурно пахнущая кровь, и как огромная туша медленно соскальзывает вниз, утратив последние силы бороться. Кончено. В ад ему дорога. — Леон. Он оборачивается на голос: Ада и Эшли стоят у края металлической платформы, а за их спинами медленно поднимается вертолёт — Леон даже не удивлён тому, что кто-то прислал его сюда в самый подходящий момент. За спиной раздаются многочисленные взрывы — обрушаются лаборатории, укрытия, храмы, и Ада кивает ему и Джеку, без слов приглашая следовать за собой. — Поторопитесь. Леон не отказывается — как и Краузер, и оба благополучно покидают разрушающийся остров, с высоты наблюдая за тем, как огонь пожирает всё, что осталось от логова плагас. Пусть сгорает дотла.Часть 1
1 июня 2024 г. в 22:42
— Хороший бой… Леон.
Адреналин ещё бурлит в крови, когда он рывком достаёт нож, на неверных ногах отшатываясь назад. Это неправильно: холодной стали не место в переплетении мышц, в стучащем о рёбра сердце — инородное, чужое, ненужное, и Леон должен был избавить Джека от этого. Широкая грудь вздымается в последний раз и останавливается, но теперь навсегда, не оставляя ни единого шанса на другой исход, надежды, что это лишь временно. Закрываются глаза, расслабляется приподнятый изгиб губы — так, как бывает только у тех, кто умирает, засыпая вечным сном, покидает реальность, чтобы больше не вернуться в неё никогда. У Леона дрожат руки: в отражении ножа незнакомый ему человек смотрит прямо в душу, шепчет самые тяжелые на свете слова — ты действительно убил его.
По-настоящему.
— Хороший…
Он вздрагивает, роняя нож, и хватается за голову, не в силах осознать произошедшее. Почему, почему Джек заставил его пройти через это, почему не оставил выбора ни себе, ни им обоим? Как он мог сойти с того пути, которому учил Леона, и почему выбрал именно его своим убийцей, тем самым всадив нож и в его сердце? Идиот, кусок собачьего дерьма — не мог же он умереть на самом деле?
— Вставай… — Не устояв, он падает рядом, касается неподвижного, но ещё теплого тела. — Краузер, слышишь? Вставай немедленно!
У него срывается голос и влага в глазах мешает видеть — неужели этот чертов лас плагас так слаб и не может спасти хоть одного своего носителя?! Джек должен, должен подняться, должен осознать, что наделал, и всё исправить — пока ещё не поздно, пока есть шанс, и они могут вернуться туда, где разошлись их пути.
— Вставай же!
Наверное, это называют истерикой — когда вот так кричат, бесмысленно, просто выплескивая боль, колотят бездыханное тело, зная, что это ничего не изменит. Леон зол, зол безумно: за то, что Джек сделал, за то, что не попытался искать его помощи, за то, что провёл между ними черту. Он никогда не хотел быть его врагом, нет: Леон слушался, учился, восхищался, и что ему осталось теперь?
— Ты ведь знал?! — Он ударяет что есть силы, прямо туда, где засел паразит. — Знал, правда? Я ведь равнялся на тебя, во всём старался подражать тебе! Чертов ублюдок, я… я ведь любил тебя!
То, чего он никогда не произносил вслух, впервые срывается с губ, и от этого ещё больнее и легче одновременно — будто содрал истлевшую повязку со старой раны, дав ей дышать. Вот только Леон захлебывается — от тяжелого, давящего чувства, от камня, что навечно поселился в его груди, там, где раньше была невысказанная привязанность и хрупкая, едва ощутимая надежда. Теперь ему осталась только тоска, но не та, в которой для сердца найдётся утешение, нет, она чёрная, вязкая, приправленная едким чувством горечи и вины.
Каково это — убить собственными руками того, кого любишь?
— Нет! — Он зажимает уши, не желая слышать этот голос. — Нет!
Теперь ему некуда деться — он всё равно встанет, пойдет и будет мстить, но эта боль пойдет вместе с ним и будет убивать его каждый день. Медленно, приходя во снах и воспоминаниях, будет подтачивать, сжирать кусок за куском, пока не останется ничего, и он не пустит себе пулю в лоб, сдавшись окончательно.
Пока не поймет, что остался без него навсегда.
Ноги едва гнутся, когда Леон поднимается, подбирая нож — он знает, в кого всадит его и провернёт с огромным с удовольствием, хотя это и не принесёт ему облегчения. Садлер пожалеет, что родился на этот свет, что дотянулся до Джека своими щупальцами — впервые, даже зная, что так нельзя, Леон намерен жестоко мстить.
Он не оставит в живых никого из этих тварей.