вините женщину во всем

Мужчина ничего не стоит, если в нем нет чего-то дьявольского. Джейн Эйр Бронте Шарлотта

— Маръя краса, где коса! — растекаясь в нахальной, насколько ему это удается, улыбке, восклицает Хольт, едва входная дверь издает предсмертные звуки, оповещающие о приходе нежданной незванной гости. В глазах у нее льдинки зимней Невы, об которые мерцающее пламя смеющегося взгляда Августа глухо исступляется. Ненависть и любовь — одно и то же с разных сторон; девушка устраивает перевал на равнодушии, но на покалывании ладони от соприкосновения с мужской. — Как вам отпуск? — напускно любезно интересуется Мария, заправляя прядь волос за ухо и игнорируя нелепую реплику, напоминающую об умственных способностях собеседника и, видимо, его желании их скрыть. Как отпуск? Как разрушенная мечта о детском оздоровительном лагере, где кормят невкусно, заняться нечем и какие-то малознакомые люди бесконечно лезут со своими таблетками. Хольт впервые счастлив, что отец не отпускал его в подобные; в государственной больнице приятного мало, особенно, когда ты являешься наследником многомиллионной корпорации, особенно, когда ты под следствием. Особенно, которое возглавляет Архипова. — Ничего, конечно, но Канары предпочтительнее. Отправитесь со мной? В палате душно. Мало было ночных гостей в лице комаров, с которыми не справляются даже новейшие системы звукового отпугивания, пришла эта кровососущая; кровь всегда пьет только самка. — Вам только Нары светят, мистер Хольт, — она придвигается ближе, как змея, готовая напасть, — вы спонсор терроризма и убийств. В этой как будто несерьёзной словесной перепалке девушка нападает, нападает, обороняясь от собственного страха перед Хольтом, даже прикованным к куче медицинского оборудования остающемся оружейным магнатом, от страха перед чувствами, которые допускать не хочется, и от страха перед собой, идущей на поводу у этих же чувств. — А вы — его пособница. Бежали за мной три дня, чтобы сказать, как меня ненавидите? Я очарован, Мари́! — едва не мурлычет на французский манер. И Август как всегда прав, ведь это она, как влюбленная девица подросткового возраста, прибежала аки серьёзная шахматная дама в обход других дел в палату к подозреваемому и треплется черт пойми о чем и зачем. Дьявол носит Прада, а она подаёт ему руку, не уверенная, что ее ей не оторвут. Хочется задеть, подколоть, он все еще отчётливо помнит подставу самоутверждающейся Архиповой с дронами и проверками доблестной и отважной, но позвоночник механический у него, а стальная и непробиваемая — она, железная леди, снежная королева петербургская. По-русски он говорит одновременно ужасно плохо и ужасно хорошо, и ей, от этого прорывающегося в каждом мягком гласном звуке акцента, самой ужасно плохо и ужасно хорошо. Её хочется винить в том, что он барахлит, как идеально новая розетка, закоротившая от попадания капель воды; радужка у нее ярко-голубая, но холодная, словно именно ей льдинка из сказки попала и в глаз, и в сердце. И по голове. — Что? — негромко, но возмущённо выдает Мария, кажется, совсем глупо, смущенно и по-дурацки хлопая ресницами в растерянности. Хольт отворачивает голову к окну, как будто разговор ему изрядно опостылел, и в глубине души радуется этому небольшому проявлению женских эмоций на лице робота-замминистра. Ничего-ничего, лет пять и он ее и улыбаться человекоподобно заставит, а не механически, как заученный набор команд. — Прочитал в открытой книге, которую вы бросили на столе. — не то чтобы заинтересованно пожимает уголками губ. Август ликует, не подавая виду; его любимая кукла барби-генеральша понемногу оживает и не в силах сдержать недовольство. Это, конечно, не в коллекцию; такую поставить на полочку да лелеять, пока тыква не станет каретой, а Архипова обычной женщиной. — Как вы смели трогать мои вещи? Так хочется, чтобы все подумали, что мы с вами спим? — А вам тоже обидно, что это не так? Она шумно вдыхает, жадно глотая воздух и задыхаясь от все еще не высказанного недовольства, резко встаёт и порывается было заехать по его бледной щеке, как Август картинно поднимает брови, ужасаясь. — Ударите беспомощного? Как вы можете, бессердечная стража закона. Его мелко коротит, а из носа уже выступают первые капли крови, которые он встречает с усталой усмешкой, не отрывая взгляд от Марии, и ей, повинуясь внезапному приступу эмпатии, приходится взять кислородную маску и грубо накинуть ее на лицо Августа, вымещая всю злость. — Шерше ля фам. Он заглядывает ей в глаза, пытаясь заплыть в омут цвета Невы под слоем прозрачного льда гораздо глубже, чем это позволяет натянутая маска шута-мажора. Архипова по неведомым ему причинам закусывает губу до крови, и Август останавливает взгляд на алой капельке, подавляя преступное желание слизнуть ее кончиком языка и размазать по своим губам. Из-за одного недопоцелуя остаться без света в больнице, где он лежит привязанный к десятку приборов работающих от электричества, будет, конечно, не очень приятно, поэтому он принимает решение повременить. — Идиот. Мария, высокомерно и громко цокая каблуками, выходит из кабинета, непозволительно для безэмоциональной госслужащей хлопая входной дверью, прежде чем Хольт сквозь маску успеет негромко прохрипеть: — Все взаимно, my darling. А она облокачивается на входную дверь с другой стороны, прикрывая лицо руками и — нет уж, ей, в сером, в чёрно-белом Петербурге, ходить с румяными щеками почти что моветон — чувствуя, что даже не отдав ни одного приказа и не сделав в ее сторону ни шага, Август все равно загоняет ее, словно кошка мышку, в угол; и она вновь сбегает, и он вновь позволяет, потому что может и, кажется, даже хочет. Что ж, ничего, и кактус цветет, если к нему подход найти.