***
Incubus, или «Реванш» Дракулы (Ночь на постоялом дворе)(to Libertille)
***
― Карл, давай уже гаси свою свечу и ложись. Хватит меня утешать и поддерживать. У тебя глаза слипаются, и ты клюёшь носом, зачем-то борясь со сном. Я тоже уже буду ложиться, ― сидя на кровати, обратился Ван Хельсинг к сидящему в постели у противоположной стены комнаты товарищу, которого одолевал сон, но который тем не менее старался продолжать разговор, не желая оставлять охотника одного со своим горем. ― Да… наверное… надо, ― согласился послушник и в очередной раз зевнул во весь рот, зажмурив глаза, пошатываясь. ― Просто… чертовски хочу спать… хоть ещё не поздно. Засыпаю, сидя… ― Я думаю. Ты устал. Ложись. ― Ложусь… а то просто… свалюсь. Держись, а? ― Я в порядке. Давай спать. Нам обоим нужен отдых. Тяжело вздохнув, Карл склонился, закряхтев и потерев занывшую от сделанного им движения поясницу, к стоящей на столике у его кровати почти догоревшей свече, загасил её и лёг: ― Спокойной ночи, Ван Хельсинг. ― Спокойной ночи, Карл. Чувствующий себя разбитым, с непривычки снова ужасно уставший после нескольких часов, проведённых в седле, так что у него болели все мышцы и ломило кости, послушник-учёный, лёжа на спине, почти засыпая, скороговоркой кое-как, механически отбарабанил шёпотом начальную фразу молитвы, не вдумываясь в смысл слов, повернулся на бок и закрыл глаза. Через пару минут свеча Ван Хельсинга тоже потухла, погрузив комнату в темноту. И уже уплывая к берегам царства Морфея, Карл сквозь сон неясно услышал жалобное поскрипывание кровати, производимое укладывающимся спать товарищем, старающимся устроиться поудобнее на коротковатом и узковатом для него ложе постоялого двора. Послушник уснул, скоро начав издавать блаженное посапывание, к вигиланту же сон не шёл. Он лежал с открытыми глазами, закинув руки за голову и расположив её в ладонях, сцепив пальцы в замок, но видел перед собой не комнату и предметы обстановки, различаемые в полумраке, создаваемом лучами луны, пробивающимися сквозь неплотно задвинутую занавеску, а то, что произошло с ним в Трансильвании. Картина за картиной вставало перед его внутренним взором недавно пережитое там. Анна… Ван Хельсинг крепился перед Карлом, но сейчас, когда он остался наедине с собой в ночной тишине, его сердце болезненно сжалось и к глазам подступила влага. Нахмурившись и сжав зубы, мужчина заставил её высохнуть, предупредив наполнение ею глаз и не дав ей скатиться по щеке. Если бы он был один, он, возможно, дал бы волю своему горю и не сдержал слёз, как там, в зазеркальной Ледяной крепости Дракулы, когда он обнимал тело убитой им, вервольфом, цыганской принцессы, рыдая и прижимаясь губами к её мёртвому лицу, но послушник спал чутко, а он не хотел, чтобы что-то выдало его душевные страдания. Судьба подарила ему шанс распрощаться с холодом одиночества в объятиях этой потрясающей девушки, красавицы-воина, ответившей ему взаимностью, которая была бы ему не просто любимой, но и другом, и товарищем ― и он собственноручно загубил его, отправив её к праотцам… Жандарм, увидевший его стоящим на краю собора Парижской Богоматери, после того как он расправился с мистером Хайдом, прокричал ему: «Убийца!». То же, что он слышал от своих жертв. Он поправлял их, когда они называли его убийцей, возражая им, говоря, что он не убийца, а охотник на чудовищ и уничтожитель нечисти. Но все они были правы. Он ― убийца. Убийца не только в силу выполняемой им работы, но по сути… Потому Ватикан так рад, что заполучил его себе на службу, и именно поэтому ни за что не желает отпускать его, столь ценную, безотказную машину для истребления монстров, всегда обеспечивающую нужный результат, ― убийцу по призванию, по своей природе… Который убивает даже тех, кого любит… Ван Хельсинг прижал ладонь чуть дрожащей руки к глазам… Карла, никогда прежде не бывавшего за пределами ватиканских стен, нужно было благополучно доставить обратно, и он не мог позволить себе напиться вдрызг до потери сознания в попытке утопить душевную боль в алкоголе. Не оставалось никакого другого средства кроме как последовать его примеру и провалиться в сон, найдя в нём кратковременное тяжёлое забытьё. Что толку в горьких сожалениях, жалости к себе, роптании на несправедливость судьбы или Бога, яростном протесте против жестокого устройства бытия, душевных терзаниях и бессильной злости, которую было не на кого излить, кроме себя? Они бессмысленны и бесплодны. Изменить ничего нельзя. Убитая им Анна теперь в Раю вместе со своей семьёй, избавленной от Чистилища. Случилось чудо, и он увидел их счастливых на Небесах, когда они с Карлом предали тело мужественной девушки огню погребального костра на обрывистом краю морского побережья, намереваясь развеять её прах по морю, увидеть которое она так мечтала. Как она сказала? «Мы, трансильванцы, смотрим на светлую сторону смерти…» Ван Хельсинг горько усмехнулся. Да, остаётся только это ― смотреть на её светлую сторону. Даже если её нет… Никакого другого способа для попытки утишить невыносимую, разрывающую душу боль для тех, кто остался продолжать жить, потеряв любимых, попросту не существует… Перестав всматриваться невидящим взглядом в темноту, вигилант закрыл глаза, пытаясь хоть ненадолго забыться сном. Но обуреваемый тяжёлыми мыслями всё никак не мог этого сделать, беспокойно ворочаясь в кровати и то и дело открывая глаза. Прошло довольно продолжительное время, прежде чем, наконец, бог Морфей смиловался над ним и смежил его веки…***
Ван Хельсинг находился в каком-то месте, которое, видя, не видел и не смог бы описать. Душа его была растеряна, как будто чего-то ожидая, и встревожена предчувствием неизвестного. И вдруг перед ним из ниоткуда возникла Анна. Она была ещё краше, чем прежде. На девушке был какой-то неописуемый наряд невиданных цветов, который незаметно менялся на ней, превращаясь в другой, столь же прекрасный, подчёркивая её удивительную красоту. Принцесса была озарена мягкими, словно ласкающими её лучами, исходящими из яркого источника света позади неё, создававшими ореол вокруг её фигуры. ― Анна… ― охваченный внезапным счастьем, Ван Хельсинг кинулся к ней, протянув к девушке руки, но не смог коснуться её, а она сказала: ― Я пришла, чтобы ещё раз попрощаться с тобой и попросить тебя не горевать обо мне. Прошу тебя, не печалься, не мучь и не казни себя, не сожалей ни о чём. Нам всё равно было не суждено быть вместе. Ты ведь не человек. И не смог бы связать свою судьбу со смертной, быть счастливым с ней, жить жизнью обычного человека, иметь семью и детей, вырастить их, дожить до старости в любви и согласии с женой и умереть с ней в один день. Я хочу поблагодарить тебя от имени всей нашей семьи, всего нашего рода за то, что ты сделал для нас! Мы счастливы на небесах так, как невозможно быть счастливым на земле, пребывая в невыразимой вечной радости и блаженстве Рая, которые можно познать, но которые человеческий язык бессилен описать, потому что посмертную блаженную жизнь душ нельзя передать словами! Всем этим мы обязаны тебе, небесный князь, наш спаситель… И прежде чем Ван Хельсинг смог попытаться воспрепятствовать этому, девушка, вдруг преклонив колени и став осязаемой, взяла его руку, поднесла к губам и поцеловала. ― О боже! Анна! ― охотник попытался обнять поднявшуюся принцессу, но его руки встретили лишь пустое пространство. Она же с той же чарующей улыбкой, которую он видел на её лице, представшем ему в облаках, в то время как её тело было объято пламенем погребального костра, удаляясь прочь от него медленно уплывающим вдаль видением, вытянула руку в преграждающем жесте. ― Анна! Анна! Прошу тебя, не покидай меня! Не уходи! Вигилант бросился следом за нею, но девушка исчезла в лучах ослепительного света, который тут же потух, и он оказался в кромешной тьме, в которой ему не хватало воздуха. Она была живой и липкой. Набросившись на него со всех сторон, она душила его щупальцами спрута. Но, когда он уже думал, что задохнётся, осязаемая тьма, вдруг рассеявшись, превратилась во внутренность католического храма, в котором Ван Хельсинг обнаружил себя коленопреклонённым у исповедальни. Он поднял склонённую голову, ожидая увидеть за забранным решёткой окошком священника, но за ним показалось незабываемое лицо убитого им кровожадного властителя «проклятого края», Трансильвании. Устремив на него большие горящие глаза, демон издевательски ощерился. ― Ты??? ― услышал охотник свой удивлённый вопрос, резко отшатнувшись. Он хотел отступить, но, поднявшись с колен, окаменел и не смог сделать и шага. ― Тот, кем ты на самом деле являешься, не должен ничему удивляться, ― сообщил ему граф, блистая золотом серёг, смеющимися глазами и ехидной улыбкой. ― К тому же это сон, а во сне ведь всё возможно… ― С отличавшей каждое его движение грацией, он, поднявшись, величаво выступил из исповедальни и оказался рядом с ним, горделиво красуясь своим статным станом. Охотник хотел увеличить расстояние между ними, но, оцепенев, словно превратился в живое изваяние и был не в силах пошевелиться, как ни напрягал волю, как это порой бывает в сновидении. ― Виделся с Анной? ― криво ухмыльнулся демон. ― Она чудесна, но, как она верно сказала тебе, всё же не более чем простая смертная и не была предназначена для тебя. Я для тебя, Левая рука Господа… Такой же, как и ты, Правая рука Сатаны… Внутри Ван Хельсинга как будто, сорвавшись с высоты, с грохотом обрушилась в бездну глыба, вызвав в нём душевное сотрясение… ― Ч-что??? Что ты несёшь, демон?! Демон, элегантным движением отбросив с лица прядь волос, выбившуюся из его стильной причёски, в ответ лишь загадочно улыбнулся, сощурив на него мерцающие драгоценными камнями глаза. ― Чего ты хочешь? Что тебе нужно? ― сквозь зубы, зло процедил охотник. ― Что мне нужно? Не догадываешься? ― сверкнув глазами, ответил вопросом на вопрос граф, не отпуская с лица издевательскую улыбку, буквально пронзая охотника взглядом, как огненным ножом. ― Ах да, ты же всё ещё пребываешь в досадном, но в то же время спасительном беспамятстве… Ах, Габриэль… Ты был так жесток со мной… Безжалостен… О, Габриэль! О, Габриэль! ― И Дракула, паясничая, патетически-театрально заломил свои холёные руки и, подняв взор горе, закатил бездонные глаза, выражая претерпеваемые им, невыносимые страдания. ― Ты дважды убил меня, изгнал из земного мира сюда, откуда я не могу вырваться и где мне так плохо, так больно, так печально, так одиноко, так холодно… Будет только справедливо, если ты, причинив мне столько боли и зла, теперь утешишь меня, несчастного… ― Прекратив представление, он снова вперил в него свой пронзающий взгляд, горящий адским огнём. ― Что???!!! ― Да, именно так, Габриэль. Я этого пожелал, и так будет. Я нашёл, как это осуществить. После того как ты убил меня четыре столетия назад, я не искал встречи с тобой. Я тебя не звал, но ты снова пришёл ко мне. За мной… А теперь настал мой черёд. Ты сам этого захотел. Ты дважды одержал надо мной свои желанные победы, но мне ведь тоже нужна победа… Хотя бы одна… Хотя бы небольшая, ― бесовски-лукаво прищурившись, ухмылялся граф своими породисто тонкими губами, неприлично яркими и чувственными, буравя охотника насмешливым взглядом синих глаз, в которых скакали черти, исполняя бешеные пляски. ― В том числе для врачевания раны, нанесённой моему самолюбию. Утешительный приз. Некоторая приятность. Если хочешь, реванш… ― Пляшущие в его глазах черти, взметнувшись искрами ввысь, заполыхали языками пламени. ― Ну не могу же я всё время проигрывать! Это нечестно… ― кривляясь, демон надул губы, изображая обиженного ребёнка, а затем, довольный своим паясничанием и тем эффектом, которое оно произвело на негодующего зрителя, отбросив голову, дьявольски расхохотался. Предвкушающе ухмыляясь, он подошёл своей грациозной походкой к охотнику вплотную, а тот не смог сделать и шага прочь, вновь вдохнув едва уловимый аромат жасмина, исходящий от вампира. ― И так неприятно… ― докончил Дракула, охватывая Ван Хельсинга своим пылающим взглядом, словно вбирая его им в себя, так что он ощутил излучаемое им притяжение. ― Не бойся, Габриэль, не бойся… ― вдруг без всякой издёвки повторил граф тем же тоном те же слова, с которыми обратился к нему в его зазеркальной Ледяной крепости, успокаивая своего незваного гостя, когда объявил ему, что намеревается вернуть ему его жизнь и память. Ухмылка демона превратилась в почти ласковую улыбку, а глаза, приглушив свой пламень, тепло заблистали. Тогда, во время его судьбоносной схватки с ним, вигилант не услышал заботы и даже нежности, которые звучали в голосе Дракулы, и теперь был до крайности удивлён, услышав их и увидев их отражение на его лице. ― Я говорил тебе, у нас с тобой такая история! ― продолжил вампир, и выражение его лица снова изменилось. ― Такая история, Габриэль! История великой любви и не менее великого преступления против неё ― предательства и убийства… ― осклабился он, а взгляд его сверкнул стальной молнией разящего клинка. ― Сердце мертво не у меня. Оно осталось живым, несмотря на то что благодаря тебе остановилось четыре века назад и с тех пор не бьётся. Сердце умерло у тебя… Однако мы снова разожжём его и оживим… ― хитро сощурившись, усмехнулся Дракула. ― Мы не виделись четыреста лет, и ты не дал мне обнять тебя в замке Франкенштейн. А теперь я обниму тебя так, как захочу, и не ограничусь объятиями… Ты не пожелал выслушать меня. Ведь ты можешь поспорить в своём несносном, в своём монументальном, в своём чёртовом упрямстве с самим Сатаной! ― засмеялся демон. ― Но довольно вступительных речей, ― ехидно ухмыльнулся он, прерывая самого себя, ― у нас не так много времени. Перейдём к делу. ― С этими словами граф протянул руку и кончиками пальцев нежно коснулся щеки вигиланта, при этом глаза его потемнели и странно влажно заблестели, став похожи на прекрасные очи лани, и взгляд из издевательского превратился в томный, подёрнувшись пеленой. Прикосновение носферату, не-мёртвого, живого мертвеца, должно было быть хладным, и Ван Хельсинг был удивлён тем, что коснувшиеся его длинные и тонкие, аристократические пальцы оказались так теплы. В смятении он хотел отбросить руку графа прочь, но его тело всё так же отказывалось повиноваться ему, и его протест смог выразиться лишь вопросом, произнесённым встревоженным голосом, предательскую дрожь в котором он не смог скрыть: ― Что… что ты… творишь?.. Адский вельможа, по-видимому, был сверх меры удовлетворён замешательством и тревогой бесстрашного героя, которые явно отразились на его красивом лице. Дьявольски сверкнув взглядом, он довольно заулыбался: ― Всё ещё не понял? Так и отказываешься понимать? Будешь продолжать изображать не разумеющего? Не надоело? Хорошо, не стану томить тебя ― у нас нет времени на такие игры ― и скажу прямо. Я хочу, чтобы ты сделал мне приятно, хоть немного загладив твою ужасную вину передо мной, доставил так давно не испытываемое, но незабываемое, ибо несравненное удовольствие, которое я больше не могу получить ни с кем. Хочу заняться с тобой богопротивным противоестественным делом, «мерзостью» содомской, ― мужской любовью, за которую милосердным Господом иудеям предписывалось побивать камнями предавшихся ей… Услышавший такое вигилант обомлел, словно громом поражённый, так что у него отнялся язык. А в следующее мгновение в нём поднялся шквал возмущения и гнева такой силы, что заставил его задрожать, однако удивительным было то, что его первоначальное ошеломление продлилось всего лишь какой-то миг и теперь, будучи в бешенстве, он почему-то больше совсем не был ошарашен тем, что Дракула захотел такого «утешения» и такого «реванша». Его шок исчез, и непостижимо для самого себя он, бурля злостью, вдруг стал воспринимать такое желание демона как естественную для того вещь… Более того, он весь вспыхнул не только от яростного негодования, но и от необъяснимого чувственного волнения… ― То, чего тебе возжелалось, кровосос, неисполнимо! ― рыкнул охотник, словно всё ещё был вервольфом. Черты его замечательно привлекательного лица исказил гнев. ― Этого никогда не будет! ― В ответ на его взрыв Дракула, насмешливо улыбаясь, снова коснулся его лица, едва дотрагиваясь подушечками пальцев до кожи. ― Н-не смей прикасаться ко мне, демон! ― А то что, Габриэль? ― широко улыбнулся Владислав, демонстрируя в ослепительной улыбке свои идеальные зубы. ― Если бы ты не потерял память, вернее, если бы тебя её милостиво не лишили, ты был бы осведомлён о том, что я не выполняю ничьих приказов! Это и послужило причиной произошедшей между нами ссоры четыре века назад, приведшей к окончанию нашей… дружбы. И ты ошибаешься насчёт неисполнимости этого. При определённых условиях исполнимо всё! В этом сне ты беспомощен, друг мой. Ты не можешь воспрепятствовать мне и не можешь проснуться… А я могу делать с тобой всё, что захочу. Я хозяин твоего сна и твой повелитель… Словно от мощного удара под дых, у Ван Хельсинга перехватило дыхание от ярости. Он разомкнул губы для ответа, но негодование его было так велико, что свело ему горло судорогой, и, сглотнув, но запнувшись в бешенстве о собственный язык, он не успел справиться с этим и найти подходящие слова для выражения того, что хотел, прежде, чем вампир снова заговорил. ― Да, да, это именно так, ― предупреждая его ответ, заполнил мгновения паузы граф. ― Ты можешь негодовать, гневно сверкать своими очаровательными глазами (которые столь хороши, что в свете фонарей их можно принять за совершенно обворожительные женские, блистающие натуральной красотой, когда твоё лицо затеняют поля шляпы и маска позволяет видеть только их) и грозно метать ими испепеляющие молнии сколько тебе угодно, это ничего не изменит. Здесь ты полностью в моей власти… Я знаю, что из-за твоих заблуждений и упрямства всё в тебе восстаёт против того, что сейчас происходит, что ты в диком бешенстве, но ты бессилен что-либо изменить. Я умею получать то, что хочу, и успешно уловил тебя сюда. Да, я понимаю, как это неприятно. Великий Ван Хельсинг, прославленный герой с опережающей его повсюду славой, легендарная личность, непобедимый небесный воин ― и вдруг в таком жалком, недостойном не только небожителя, не только героя, но и просто мужчины положении! Разве не досадно? ― издевался вампир. ― Но что поделаешь? Все сталкиваются с нежеланным. Ты в том числе. Так как оказалось, что, несмотря на твоё происхождение, в этом ты не исключение. Сейчас тобой управляешь не ты ― не твой разум, а твоё тело. Посмотрим, что оно скажет, ― цвёл издевательской улыбкой демон. Его красивая рука, на миг замерев кончиками пальцев на лице беспомощного вигиланта, в ласке прошлась по его щеке к мужественному подбородку, и пальцы графа очертили его чеканную линию. Внутри ласкаемого Дракулой Ван Хельсинга сорвался и забушевал настоящий ураган, лишив его необходимого в его работе хладнокровия, с треском сокрушая все основы выдержки и самообладания, переворачивая всё в его сознании. А душа закружилась в вихре странных, необъяснимых чувств ― прикосновения демона не были ему неприятны, и непостижимо казалось, что он ощущает их не в первый раз… Однако вигилант не мог признать это и, несмотря на его реакцию, выражение его чуть зардевшегося лица, красноречивое без слов, и полыхнувший злостью взгляд явили его крайнее неприятие происходящего. Граф убрал руку от его лица и по-юношески, звонко и заливисто, удовлетворённо расхохотался, откинув голову, а затем сказал, лукаво прищурившись: ― Хорошо, чёртов упрямец. Уговоримся так: твой разум мы в расчёт принимать не будем, но если и твоё тело, та часть тебя, что отвечает за плотские желания, твоя чувственность, которую ты, «святой убийца», подавляешь, согласятся с ним и отвергнут меня, скажут «нет» моему обществу, моим ласкам, я не стану настаивать на своём «реванше» и отпущу тебя отсюда. Чего ещё ты можешь желать? Разве я не добрейшее, не прекраснейшее существо, гм? Другой бы не выставил такого благородного условия и вообще не удовольствовался бы тем, чем по старой дружбе удовольствуюсь я… ― с этими словами Дракула вдруг молниеносным и резким движением обвил рукой со стальными мускулами стан рыцаря Святого ордена, осуществив захват его тела, и прижал его к себе так, что их бёдра слились, а длинные, обладающие точёной формой ноги, красоту которых подчёркивали сапоги, оказались тесно переплетены. Ван Хельсинг при этом смог лишь сделать судорожный вдох, захватив дополнительную порцию воздуха в лёгкие. Не будучи способен воспрепятствовать действию графа и оказавшись в таком положении, он сделал попытку освободиться от навязанной ему, нежеланной близости, но, как и прежде, потерпел неудачу в управлении собственным телом: его намерение осталось лишь мысленным, не воплотившись в действие, ― тело не выполнило посланную мозгом команду разума и осталось крепко прижатым к Владиславу. Не сумевший вырваться и принуждённый оставаться в объятиях противника, охотник чувствовал его тело своим: его атлетизм, его силу, то, как оно горячо, ощущая пахом, как меж бёдер графа нарастает его желание… Против воли вигиланта, щёки которого заалели от ярко вспыхнувшего на них румянца, его сначала обдало, будто ему внутрь плеснули горячей патокой, а затем окатило всего, с головы до ног, жаром ответного возбуждения. Дыхание мужчины сбилось, словно его вдруг подрезали подсечкой, в голове полетел застилающий сознание, лёгкий шум, а мерно бьющееся даже в минуты опасности сердце, внезапно подскочив в его груди, как спящий зверёк, которого вспугнули, яростно застучало в ней дробью барабанщика, отдающейся гулкими ударами биения пульса в висках, так что ему казалось, он слышит эхо от них… По позвоночнику внезапно глубоко и часто задышавшего охотника пробежала покалывающая дрожь, ещё, ещё и ещё, а в животе вдруг заворочалось, словно там заскользили, волнуя его, мощные кольца свернувшейся, проснувшейся змеи, щекочуще тяжко-сладостное, сладко-ноющее томление, рождая чувственный трепет естества. Обхватив своими жаркими объятиями его поясницу, сведя приятным спазмом низ живота, оно хлынуло горячей, затопляющей волной к промежности, и, погрузив нижнюю часть его тела в полыхающее пламя сладости, заставив задрожать ноги от стонущего напряжения её мышц, бурным потоком, сорвавшимся с обрыва, ринулось вниз безудержными толчками воспламенённой крови, и он почувствовал, как, дёрнувшись, шевельнулась от пульсации между бёдрами его отозвавшаяся, пробуждённая к действию мужская плоть, с каждым мгновением наполняясь желанием всё сильнее… Не на шутку испуганный бесстрашный герой, которому из-за перехваченного волнением дыхания вдруг не стало хватать вдыхаемого лёгкими воздуха, сделал ещё одну отчаянную попытку оттолкнуть Владислава ― безуспешно. Он был словно закован в кандалы собственным телом, предательски ставшим сообщником его противника. Содержа его в себе, оно будто отделилось от него и стало независимо, заживя своей жизнью, так что, находясь в нём, он лишился возможности управлять им. В его подчинении и власти осталась лишь голова. Обхватив ещё крепче охотника за талию, зажав её в железное кольцо руки, Дракула сильнее прижал свои бёдра к его бёдрам, чтобы они могли ещё лучше ощущать взаимное возбуждение, разделяемое тканью одежды, и задышал ему в лицо, опаляя его огненным дыханием, и его густые волнистые ореховые волосы зашевелись, словно обдуваемые порывами самума: ― Видишь, Габриэль? Вернее, чувствуешь их ответ? Они хотят меня… Вопреки тому, как ты относишься к этому факту… Ты не хочешь этого, тебя возмущает желание твоего тела, но оно хочет меня… Ты хочешь меня назло самому себе… ― Граф трепетно коснулся пальцами шеи мужчины, с нажимом провёл ладонью по его мускулистому телу, наслаждаясь ощущением развитых, выпуклых мышц, от шеи по груди и прессу вниз, а затем опустился ею ему меж бёдер, скользнув между их телами, и сжал его забеспокоившийся пах. Ван Хельсинг не мог помешать этому. Не в силах освободиться, он постарался справиться с нежеланной реакцией своего тела, попытавшись усилием воли унять волнение крови и подавить возбуждение, загасив объявший его плоть сладострастный пожар. Тщетные старания. Дракула был прав: он вместе с его собственным телом, его чувственностью одержали над ним победу. ― Или это неправда, Габриэль? ― ухмылялся вампир, обжигающе дыша ему в лицо, сжимая и поглаживая его эрекцию. От внутреннего напряжения на лбу охотника выступила испарина. Как он мог избавить себя от этого? Просьбы прекратить не возымели бы никакого действия, вызвав лишь насмешки и издевательства у демона, к тому же по-женски беспомощно просить об этом было более унизительным, чем терпеть. И Ван Хельсинг каким-то чудом ухитрился в ответ пронзить вампира полным ненависти взглядом. ― Гневаешься? Неправда? Почему же тогда твоё «оружие» восстало, готовое к «бою», гм? ― удовлетворённо-торжествующе улыбался демон, не только не обескураженный его взором, но довольный им. ― У тебя всегда стоял на меня. И ты ничего не мог поделать с таким конфузом, что у тебя стоит на мужчину. Единственного… Отняв руку от паха охотника, он расположил руки по бокам его талии, после чего они медленно поднялись, скользя по его свитеру, вверх по спине к плечам, возбуждающе её гладя, рассыпая целые ворохи искр плотского удовольствия по телу мужчины, усиливая его отклик на его ласки. ― Приятно, правда, Габриэль? Спина ― твоя эрогенная зона. Не удивляешься, откуда я это знаю? ― улыбался граф. Проделав ласкающими руками обратный путь по спине вигиланта вниз от плеч к талии, вампир опустился ими по его бёдрам к коленям, а затем с чувственным нажимом снова провёл по ним вверх, огладив их. Потом затёк руками на его ягодицы, обхватил их и, сделав несколько массирующих движений, сжал упругие полушария, и, грациозно двигая бёдрами, потёрся пахом о его пах, заставив их обоюдные желания, чуть содрагаемые толчками крови, ещё лучше почувствовать пламенную твёрдость друг друга. Слегка откинув голову и прикрыв веки, Владислав выразил своё чувственное удовольствие сладким стоном. Вынужденный принимать недопустимые эротические ласки графа, лишённый возможности пресечь их, Ван Хельсинг прикусил губы, в самый последний момент сумев удержать едва не сорвавшийся с них такой же стон… Взяв руку охотника, которую тот не смог вырвать, в свою, вампир прижал её к своей налитой, поднявшейся мужской плоти, рвущейся на свободу и к действию, и сделал ею несколько поглаживаний, лаская ею себя: ― Чувствуешь, как сильно я хочу тебя? Разве тебе не лестен тот факт, что я так реагирую на тебя ― единственного из всех мужчин в мироздании? Некоторые из них, и их немало, были бы счастливы оказаться на твоём месте, но, увы, оно предназначено только для тебя… Только и единственно для тебя… А теперь поцелуй, Габриэль… ― отпустив его руку, страстно выдохнул Дракула. ― Ах, сколько я тебя не целовал… Не знал твоих губ… Не брал их своими… Столетия… Глубокие, пылающие похотью глаза вампира затуманились дымкой предвкушения. Приблизив к охотнику своё лицо, он легко, едва дотронувшись, коснулся его губ своими ― и того навылет, словно болтом из его арбалета, пронзило ощущение, что они абсолютно неожиданно оказались не только горячи, но и нежны… Невероятно нежны… Изумительно нежны… Нежнее губ Анны… Ван Хельсинг хотел сжать губы и воспрепятствовать поцелую демона, но было уже поздно: они, ощутившие эту ошеломившую его нежность его уст и невольно чуть разомкнувшиеся от этого, давая вход, уже впустили его предприимчивый язык туда, куда он стремился. Скользнув им меж чуть дрожащих губ вигиланта победителем, граф медленно провёл по ним его кончиком, а затем властно, со смачным звуком засосал их, словно он был их владельцем, а отпустив, дерзко ввёл язык глубоко ему в рот. Их языки встретились. Коснувшись языка Ван Хельсинга своим, Дракула обвил его им, захватив в сладостный плен умелых скольжений и поглаживаний. Поласкав его, он всосал его в свой рот. Охотника сотрясало знойным ознобом. Голова его пошла кругом, словно в ней бешено завертелась карусель, он едва удерживался на ногах и, будучи захвачен пронзительной яркостью сладострастных ощущений, даже не подумал, что в его власти воспротивиться, что он может отвергнуть поцелуй демона и не дать ему хозяйничать в своём рту. Выражая получаемое им удовольствие блаженными постанываниями, вампир беспрепятственно ласкал губы и язык вигиланта своими, добираясь своим искусным языком до самых дальних уголков его рта. Пил и пил сочные поцелуи из его уст, то нежно посасывая его губы и язык, то беря их грубыми засосами. Охотник же, будучи брошен своим телом в омут сладострастия, лишь безуспешно пытался ставить барьер приятности ласк графа, запрещая себе получать недозволенное удовольствие от них ― и млел от нежеланного наслаждения, мучаясь этим… Поистине это была пытка, которой его подвергнул демон, когда тело хотело, но сознание должно было противиться… Брюки вигиланта стали тесны для его до предела налившегося возбуждения… Вдоволь насладившись и, наконец, оторвавшись ото рта прерывисто дышащего, распалённого мужчины, чьи красиво очерченные, природно яркие губы запылали совершенным рубином после его страстных поцелуев, Дракула погрузился своим горящим взглядом в его глаза, полуопущенные веки которых чуть подрагивали, заставляя его густые и длинные ресницы трепетать: ― Не старайся противиться, Габриэль. Этим ты только сам себя мучишь. Сейчас над тобой, над твоим телом властвует твоя чувственная часть, а она, как видишь, вернее, чувствуешь, хочет меня… Давай же, ответь на мой поцелуй! Не будь прекрасной живой статуей! Ты же желаешь этого! Ты же мужчина и не можешь удовольствоваться лишь принятием ласк от того, кто тебе люб, ты хочешь ласкать его в ответ. Так какой смысл истязать себя? Ведь это всего лишь сон… Уступи своему желанию, отдайся ему, самому себе! Сделай то, что ты хочешь плотью вопреки тому, что думает на этот счёт твой упрямый разум и как к этому относятся твои чёртовы принципы и убеждения, вопреки деспотическим религиозным запретам и глупому мнению общества! Они не для нас ― не для высших существ! Неужели даже во сне ты не можешь позволить себе это, видя, что сейчас ты не в силах, не властен бороться с самим собой, и понимая, что никто не узнает об этом? — И Дракула опять впился в губы охотника неистовым поцелуем. В помутнённом возбуждением сознании, с головой утонувший в приятности сладострастных ощущений и забывший, что он получает их от запретных мужских ласк, Ван Хельсинг снова не помешал этому, не только позволив графу вновь ввести ему в рот свой пламенный язык, но и непроизвольно, как бы помимо самого себя, ведомый импульсами своего тела, ответил на его ласки, сначала несмело, а затем уверенней: когда язык Владислава гладкой лентой горячего атласа проник меж его губ, чувственно скользнув по ним, и, пройдясь по стенкам его рта, облизав их, занялся его языком, обвившись вокруг него, он встретил его небезучастно, соединившись с ним во влажном переплетении игры взаимных ласкающих скольжений… Добившийся своего, торжествующий вампир доминировал в поцелуе, входя языком глубже и дальше в рот охотника, едва не доставая им до его гланд, буквально пожирал его рот, разоряя его звучными, смачными, напористыми ласками, обжигая огнём своей страсти, но и охотник, хоть и уступая ему в активности, в этот раз не остался бездеятельным, не только охотно принимая его ласки, но и лаская его в ответ… Некоторое время мужчины были всецело поглощены страстными поцелуями, запуская языки во рты друг друга. Полностью погрузившись в приятное занятие получения плотского удовольствия, они самозабвенно сливались губами, сплетаясь языками в пьянящем танце поглаживаний. Когда же, исчерпав в упоённых ласках весь воздух, были вынуждены пополнить его запасы и Ван Хельсинг открыл глаза, то нашёл себя и демона находящимися в ином месте. Море горящих в окружающей их темноте свечей позволяло ему видеть только стоящего перед ним, обнажённого по пояс графа. Взгляд Ван Хельсинга сам собой оценивающе пробежал по его великолепному, атлетическому торсу, не уступающему его собственному в совершенстве пропорций и развитии мускулов, могущему тысячелетия назад послужить моделью древнегреческому ваятелю, желающему создать статую олимпийского бога, воздающую дань красоте мужского тела, которую эллины как воинственный народ с царящим в их обществе культом силы ценили выше женской: по рельефным плечам и рукам, по выпуклым половинкам лепной груди, по резным кубикам пресса. Владислав обладал пленительной, даже колдовской внешностью, могущей заворожить жертву, так что, невзирая на парализующий ужас, который он наводил на людей, они, трепеща его, называли его «неимоверно красивым» и «смертельно соблазнительным». Сейчас же, будучи наполовину обнажённым, щеголяя магнетизмом драматически привлекательного лица и совершенством тела, с глазами, сверкающими то сапфирами, то агатами ярче золота его серёг, отражающего огонь бесчисленных свечей, он выглядел просто неотразимо, ещё более притягательным и желанным, представляя собой живой образ плотского соблазна. Невольно любуясь его пронзительно яркой, демонической красотой Ван Хельсинг, словно пребывая под гипнозом или во хмелю, перестал воспринимать его как мужчину, а только как какое-то волшебное, обольстительное существо, воплощение чувственного наслаждения, которое хочется ласкать и испытать его ласки, с которым хочется заняться любовью, чтобы слиться с ним, впитать его в себя, какого бы пола оно ни было, дабы насладиться им… То, к какому полу оно принадлежало, было совершенно неважно… Блистающий самодовольно-торжествующим взглядом демон протянул руку и коснулся груди охотника. Ощутив его прикосновение кожей, вигилант вздрогнул, обнаружив, что его торс тоже обнажён. Ладонь графа легла на его грудь, мягко прижавшись, едва не пропалив его кожу своим жаром. Ван Хельсинг чувствовал, как она горяча, пребывая в затуманенном чувственностью сознании, возобладавшей над ним… Подержав ладонь на его груди, Владислав почти нежно толкнул его, и он, упав, оказался лежащим на спине на роскошной кровати со спадающим по её сторонам пунцовым балдахином, ощущая обнажённой кожей приятное прикосновение шёлка постели. На его теле остались лишь брюки. Его уникальные, сделанные на заказ сапоги на шнуровке с обвивающими голенища ремнями исчезли, как и ещё раньше свитер. Падение и эта позиция прояснили сознание вигиланта, выдернув его из гипнотического состояния, и вернули ему понимание происходящего. Положение, которое он не смог изменить, как ни напрягался, роль, которую ему предназначил демон, были нестерпимо мучительны своей унизительностью для мужской чести и достоинства, а для мужественного мужчины тем более. Это буквально сводило с ума! Но ничего поделать охотник не мог. Проклятый вампир всё же нашёл, как отомстить ему! Поистине, это была искусная месть, достойная развращённого сына Дьявола! Будучи не в силах повлиять на безумную и невыносимую ситуацию, в которой он оказался, Ван Хельсинг, яростно блистая своими прекрасными глазами, взгляд которых был весьма красноречив насчёт того, что бы он сделал с демоном, если б мог, нахмурился и сжал челюсти так, что они хрустнули, и гневно перекатил над ними мышцы. Это было всё, что он мог предпринять в качестве выражения своего протеста против творившегося. ― Что? Снова недовольство и неприятие? ― вопросительно изогнул свою идеально очерченную, словно наведённую тушью бровь граф, чарующе улыбаясь. ― Полно, ангел мой. Довольно упрямиться. Если бы вместо меня была какая-то другая из твоих многочисленных жертв… Мистер Хайд, например, ― лукаво прищурился Владислав, блеснув бесовским взглядом, а затем в характерном для него движении откинул голову, хохоча во весь голос. ― Прости, Габриэль, не мог удержаться, представив себе эту очаровательную картину. Тогда это было бы действительно ужасно для тебя, ― издевательски продолжил он, ― совершенно неприемлемо и имело бы все основания привести тебя в отчаяние, ― улыбался граф. ― Но ведь это не кто-нибудь, а я! ― Улыбка демона стала почти ласковой, успокаивающей. ― Твой бывший и скоро настоящий любовник, дважды убитый и забытый тобой. Твой единственный мужчина… Тебе будет совсем не трудно утешить меня и позволить получить такой вожделенный для меня реванш, как бы ты к этому ни относился. Напротив. Твоё тело подтверждает это. Тебе понравится. Разве я не воплощённое добро, что удовлетворюсь этим, после того, что ТЫ сделал со мной? Просто отдайся своему телу, Габриэль! И не трать больше энергию на предпринимание бесплодных попыток бороться с ним, с собой… Она тебе понадобится на гораздо более приятное занятие… Ты же видишь, что это бесполезно, а значит, бессмысленно. Не противься нам, мне и самому себе, и моё утешение, столь необходимая мне победа над тобой станет твоим наслаждением… Не омрачай наше обоюдное удовольствие… ― Издевательски-предвкушающе улыбаясь, блистая смеющимися глазами, Дракула, сняв сапоги, забрался на кровать к не могущему ему помешать охотнику. Ван Хельсинг на несколько секунд в злости закрыл глаза, никак не прореагировав на это, понимая, что его бессильные ругательства, протесты, угрозы или проклятия будут смешны и только повеселят проклятого вампира, заставив его снова расхохотаться, и лишь послужат приправой к его «реваншу». Никогда он не чувствовал себя в таком психологически нестерпимом положении: в то время как его тело против его воли возлежало на постели графа, готовое выполнить всё, что он захочет, готовое отдаться ему, ― душа была словно разложена на пыточном столе… В своей беспомощности великий герой в борьбе с порождениями Ада вызывал жалость, но, конечно, её было тщетно ждать от торжествующего, упивающегося своим реваншем Дракулы. Встав на колени по обе стороны бёдер оказавшегося лежащим под ним красавца рыцаря Святого ордена, прикованного собственным телом к кровати и не способного изменить это положение, Владислав, возвышаясь над ним, опёрся на ладонь, расположив её над его плечом. Мускулы его руки, напрягшись в поддержке тела, демонстрировали свою великолепную форму во всей красе. Лёжа под вампиром, охотник почувствовал, как его, как одеялом, накрыло исходящим от его тела жаром. Склонившись к пылающему, ставшему ещё более привлекательным лицу вигиланта с блистающим взором очаровательных глаз и горящими краской, красивыми губами, граф утонул в нём месмерическим взглядом. ― Да, ты не хочешь, не можешь признать это даже во сне, ― сказал Владислав, погрузившись в медово-зелёные глаза ватиканского эмиссара, вспыхнувшие изумрудными звёздами вокруг его расширившихся зрачков, касаясь в ласке его лица, ― но твоя чувственность хочет меня, твоё тело истосковалось по мне, и сейчас они рады, что вырвались из-под власти жестокого диктата твоей воли, подавляющего их, держащего их в оковах разума, и благодарны мне за освобождение от его тирании хотя бы на короткое время… Продолжая опираться на одну руку, Дракула, чуть приподнявшись, другой выдернул шипы из своего являющегося произведением искусства зажима для волос, удерживающего его волосы собранными в щегольской хвост, и отбросил их прочь, разрушив свою искусную причёску. Чеканная основа стильного аксессуара, соскользнув вниз, с мягким стуком упала на постель, а потрясающие, длинные и густые, выпущенные на свободу волосы Владислава, рассыпавшись потоками гладких прядей, накрыли, источая аромат жасмина, его скульптурные плечи тёмным, блестящим пологом, переливающимся в отражаемом им свете множества свечей, заскользив по его коже, лаская её… При виде этого зрелища Ван Хельсинг, вдыхая жасмин, вновь отрешился от своего нестерпимого положения и заворожённо смотрел на представшую перед ним картину, снова подпав под излучаемое вампиром дьявольское очарование. ― Однажды ты назвал меня самым пленительным созданием… Сказал, что задумывался над тем, в чём заключается тайна моей неотразимой обольстительности, и не смог разгадать эту загадку. Кажется, я с тех пор совсем не подурнел, ― блистая самодовольной улыбкой, бесовски-лукаво заметил граф. ― Тебе так нравились мои волосы… как и всё остальное во мне… каждая черта моего лица, каждая линия тела… Ты был околдован мной… Взяв руку охотника в свою, он провёл ею по своим роскошным волосам, великолепию которых могли позавидовать многие женщины. И у Ван Хельсинга побежали мурашки наслаждения кожи, когда он ощутил их ласкающее, прохладное прикосновение. ― Нравится, Габриэль? ― не переставал самодовольно улыбаться вампир, продолжая гладить свои волосы рукой вигиланта. ― Нравится, я знаю, пусть ты и не признаешь этого… Несмотря ни на что, я не перестал тебе нравиться. Из всех мужчин ты реагируешь так только и единственно на меня… Я ― исключение для тебя… Да, это нежеланно тебе. Да, ты не хочешь этого. Не хочешь, чтобы так было, как не хотел четыре столетия назад. Да, ты сам в себе отрицаешь это. Но это так. Это правда, которую ты не желаешь и не можешь принять, которую ты отвергаешь из-за заблуждений, твоего чёртового упрямства и твоей несвободы. Не повторяй же снова свою ошибку, борясь с желаниями твоей плоти даже в сновидении. В этом нет никакого смысла. Просто отдайся ей, получи наслаждение, ведь всё это тебе снится, это всего лишь сон, а тебе приятны мои прикосновения, мои ласки, они доставляют тебе удовольствие, ты хочешь меня… Ты не помнишь, как мы уединялись, чтобы насладиться друг другом, как, лаская меня, ты забрасывал мне на талию свои прекрасные ноги, с красотой которых не сравнятся самые ладные женские. И ты снова это сделаешь сейчас. Вот увидишь. Мы созданы друг для друга, Габриэль, ― склонившись ещё ниже к пламенеющему лицу тяжело дышащего охотника, почти касаясь его своим, внезапно глухо проговорил Дракула с изменившимся лицом ― и оно вдруг отразило непостижимость Вселенной. ― У нас может быть сколько угодно женщин, но мы единственные мужчины друг для друга. Нас неодолимо потянуло друг к другу, едва мы увиделись. Мы полюбили друг друга и, наплевав на всё, стали любовниками (правда, прежде чем это произошло, ты изрядно потрепал нам обоим нервы и хорошенько нас поистязал! Без чего вполне можно было обойтись), плотски познали друг друга, как это называется в Святом Писании, ― бесовски ухмыльнулся вампир, ― предавшись содомскому греху, хоть ни у кого из нас не было и намёка на малейшую склонность к мужчинам (я, как и ты, испытывал презрение и брезгливость в отношении мужеложцев), потому что мы с тобой были встретившимися разделёнными до начала времён и нашедшими друг друга половинами целого и умирали, так хотели друг друга! И мы остаёмся ими! Несмотря на острый, режущий драматизм нашей истории, несмотря на то, что мы находимся по разные стороны игральной доски, принадлежа к враждующим лагерям, и стали противниками, несмотря ни на что! Мы с тобой составляем половины целого, одного из единств противоположностей. Хоть мы и не такие разные. У нас есть общее. И немало. Мы во многом похожи. Например в том, что мы, сами будучи половинами, никогда не довольствовались половиной чего-либо, в чём-либо, стремясь заполучить всё! Достичь безоговорочного успеха! Триумфа! О том, что нас обоих не удовлетворяет половинчатость, я сообщил Анне на балу, заверив её, что у меня нет намерения обменять её. Я сказал ей, что прекрасно тебя знаю и потому понимаю, что твоё согласие на нашу сделку «монстр в обмен на принцессу» было лишь отвлекающим манёвром с твоей стороны и ты, точно так же, как и я, отнюдь не собирался её выполнять, планируя вернуть девушку, не отдав мне детище Франкенштейна, тогда как я не думал возвращать её тебе, завладев чудовищем. Платон понял, что эти составляющие целое половины могут быть не только разнополыми, но и принадлежащими к одному полу. Он не постиг только одного ― такими половинами могут быть не только люди… И ни с одной женщиной, как бы прекрасна она ни была, нам не может быть так хорошо, как друг с другом… Я знаю, что ты в своей заблуждающейся, упрямой непоколебимости не можешь принять это ― даже если б тебя об этом громом оповестил глас с небес, ― засмеялся демон, ― но это правда, Габриэль… Ван Хельсинг не верил ни слову из того, что говорил ему сын Дьявола, памятуя о том, что его отец, как известно, является также отцом лжи, но сказанное им заставило возникнуть у него мысль: зачем извращённому демону было сопровождать своё торжество над ним во время осуществления его «реванша» ― садистски тонкой и изощрённой мести ему, достойной отпрыска Сатаны, которую могло измыслить только такое порождение Тьмы и воплощение порока, ― этими выдумками, проповедями и увещеваниями, если он хотел сполна насладиться его унижением? Зачем ему было уснащать всем этим свою победу? Вампир, с присущей ему грациозностью, плавно опустился на охотника, соединив их тела, прижавшись прессом к его прессу, грудью к груди, бёдрами к бёдрам. Дракула блаженно выдохнул, а Ван Хельсинг, сжавшись в противлении, молча весь затрепетал, будучи не в силах унять этот чувственный трепет, ощутив обнажённым торсом тело графа, своей кожей его горячую, гладкую кожу, постлавшуюся на неё пламенным атласом, чувствуя упругую твёрдость его желания своей, и как бешено пульсирует кровь у него меж бёдер, с такой силой ударяя о стенки сосудов, что он ощущал их сотрясения, пылая в слившемся огне их тел… Резко обхватив ладонями голову Ван Хельсинга, Дракула атаковал его рот новыми ярыми поцелуями, властно ворвавшись в него своим горячим, влажным языком, обжигающе лаская его им. Смакующе засасывая язык и губы охотника, он менял тактику, делая это то порывисто и грубо, то медленно и нежно, демонстрируя ему свою виртуозность в этом деле. Лишённый возможности прекратить всё это Ван Хельсинг дрожал. В голове вигиланта разостлалась тяжёлая, непроглядная пелена, помрачив его сознание и заглушив способность думать и отдавать отчёт в своих действиях. Чувства плоти, подавив последние попытки сопротивления его сознания, взяли над ним верх, всецело овладели им, совершенно затуманив его разум, и он не устоял: забыв и о том, что не должен получать удовольствие от запретных мужских ласк, и обо всём остальном, будто был в бреду или пьян, он перестал внутренне противиться происходящему с ним, не желая признать то, что ласки красивого вампира были ему чертовски приятны, хоть он всей душой не хотел, чтоб это было правдой. Его побеждённое сладострастием сознание, будучи не в силах продолжать битву с желанием тела, сложив оружие, прекратило отвергать его и, отрешившись в забытьи от унизительности положения, в котором он оказался, слилось с чувственностью, позволив ей властвовать в нём, и он сделал то, чего хотел демон, ― просто отдался наслаждению, испытываемому в его объятиях, не думая ни о чём другом и более не пытаясь запрещать себе получать удовольствие от его ласк… Когда это произошло, захмелевший от желаний плоти вигилант ощутил, что вернул власть над своим телом и снова может управлять им, ответно лаская Владислава. И в свою очередь обняв его, он ответил на его опаляющие поцелуи с равной страстью, зная, что делал это когда-то очень давно, в другой жизни, и чувствуя, что целовать его, заниматься с ним любовью ― единственным из мужчин ― это исключительно и естественно для него и не имеет никакого касательства к его отношению ко всем другим представителям мужского пола… Отбросивший все оковы сознания и предавшийся тому, чего хотело его тело, разрешив себе греховное плотское наслаждение, Ван Хельсинг обнаружил, сделав открытие, что владеет искусством поцелуя, не уступающим умению вампира в этом занятии, что он и продемонстрировал ему в полной мере к его вящему удовольствию. Слившись ртами в единое целое, мужчины долго и проникновенно, упоённо целовались, умело, сочно лаская друг друга, выглаживая языком рот партнёра, погружаясь им в него, как в чашу с пьянящим вином, ведя «дуэль» губами и языками с равным мастерством, так что никто не сдавал позиций и не выходил из «схватки» победителем, полня пространство смачными звуками страстных поцелуев, сопровождаемых непроизвольными чувственными постанываниями. ― Вот так, правильно, великий Ван Хельсинг… ― с совершенно сбитым дыханием после их жаркой поцелуйной «баталии» сказал граф, облизав свои пылающие карминные уста, когда они, растеряв весь воздух в лёгких, были вынуждены выпустить губы друг друга для его пополнения. ― Раз твоё величие ничем не может тебе сейчас помочь и ты не в силах ничего изменить, к чему истязать себя, противясь неизбежному и запрещая себе получать удовольствие, если вместо мучения можно отдаться наслаждению? Ты же небесный князь, значит, должен быть мудр… ― похвалил демон служителя Церкви. Одобряюще-торжествующая улыбка адского вельможи была полна ехидства, но тёмные звёзды его глаз, в глубине которых прятались тайны иного мира, при этом счастливо сверкали. ― Пора переходить к следующему ― главному ― акту ― объявил он. Поднявшись, он уделил внимание последнему предмету одежды, ещё оставшемуся на теле охотника, занявшись освобождением его от него. Довольно обтягивающие брюки Ван Хельсинга, не скрывавшие красоту его длинных ног, сжимали его налитое желание, сильно оттопыриваясь в паху и причиняя ему немалый дискомфорт, и он был помимо воли благодарен вампиру (хоть его благодарность и осталась немой), когда он расстегнул их и выпустил его возбуждённое мужское достоинство из заточения, позволяя ему гордо предстать во всей красе его формы и идеальной соразмерности телу. Взметнувшись вверх, оно поднялось стройной колонной в оплётке из узора набухших вен, увенчанной капителью лепного навершия. ― Сколько я его не видел, воплощения твоего желания, Габриэль, ― стащив с охотника брюки, сказал граф, устремив свой пылающий взгляд, чей огонь, словно веерами, прикрыли стрелами ресниц его полуопущенные веки, на вздымающуюся мужскую плоть своего принуждённого любовника, очевидно любуясь ею. ― Но не забыл, как он красив, как совершенен твой «скипетр любви», Габриэль. Так же, как и всё в тебе… Коснувшись возбуждения охотника, он, сомкнув вокруг него ладонь, провёл по нему в ласкающем, плавном движении от основания к вершине, наслаждаясь ощущениями, пустив по его телу сладострастную дрожь. После чего тоже избавился от брюк, представ перед вигилантом также полностью обнажённым. Взгляд Ван Хельсинга, скользнув по телу вампира, остановился меж его бёдер, оценивая сосредоточие его желания, вздыбленное готовым к бою копьём, упруго покачивающееся при его движениях. Владислав заблистал улыбкой: ― Сравниваешь, забеспокоившись, не уступает ли твоё «оружие» моему? Твоя тревога напрасна. Они у нас почти что близнецы и равны друг другу в красоте и пропорциональности нашим телам, обладая соответствующим им размером, ― больший был бы уродством. И сопоставимы по боевой мощи… Расположившись над охотником с упором на колени по обе стороны его бёдер, Дракула склонился и коснулся своей вздымающейся плотью, обладающей совершенной формой, словно её собственноручно вылепил какой-то ведающий любовной сферой языческий бог, напряжённого мужского достоинства Ван Хельсинга, не уступающего ей в красоте и размере, заставив их «поцеловаться». Охотник, ощутив прикосновение к своему желанию заключённый в нежную кожу пламень желания Дракулы, дёрнулся, прикусив губы, словно получил сладострастный ожог… ― Мой любезный друг, прекрасный «нефритовый жезл», как именуют в древних китайских новеллах эту часть тела, скучал по твоему, Габриэль… Даже когда им занимались, всевозможно его ублажая, мои бедняжки безвременно погибшие вечные невесты, которым никогда было не суждено стать жёнами, ― довольно блистая глазами, улыбаясь, сообщил вигиланту вампир. ― Уверен, что и твой тоже тосковал по моему… ― Обхватив ладонью их красующиеся друг перед другом «жезлы», он, двигая бёдрами, заставил их тереться друг о друга, при этом лаская их рукой. Ван Хельсинг, опираясь на локти, полулежал, кусая губы, словно поджариваемый на решётке сладострастия, уже не пытаясь унять пронизывающую его огнём, чувственную дрожь, которую не мог скрыть от вампира. Сделав несколько поглаживаний, ласкающая их возбуждения рука отстранилась, а бёдра графа застыли. Прошло несколько мгновений, и их сменили бёдра охотника: приподнявшись, они продолжили обоюдные ласки их напряжённой плоти. Дракула, удовлетворённо сверкнув взглядом, засмеялся, присоединив движения своих бёдер к непроизвольно совершаемым Ван Хельсингом и вернул на прежнее место поглаживающую руку. ― Хорошо, правда, Габриэль? ― сказал он, продолжая ласкать их желания. ― Видишь, а ты упрямился… При свершении моей победы над тобой хорошо нам обоим, не только мне… Не то, что при твоих надо мной… Так кто же из нас Зло? ― лукаво приподняв бровь, со смехом осведомился вампир. Остановившись, он провёл рукой по обильно увлажнившемуся «скипетру» охотника. ― Ты так страстен… С такой готовностью отзываешься на мои ласки, на нашу близость, что нам не понадобится никакой дополнительной смазки. Хватит той, что источает твоё пылкое желание заняться со мной, твоим врагом, противоестественным сексом… ― ухмыльнулся демон. Подхватив эту прозрачную, вязкую влагу, он перенёс её на своё «оружие», распределив по нему. ― Он будет умопомрачителен… Каким и всегда был… Я знаю, ты хотел бы, чтобы я уделил особое внимание твоему красавцу, ― улыбался граф, купая невольного любовника в своём пылающем взгляде. ― Возможно, в другой раз… Сейчас я больше не могу заставлять ждать своего. Он уже порядочно заждался и просто изнемогает, так что это уже становится мучительным. Я же собираюсь казнить тебя, а не себя… ― расхохотался он. ― Пора переходить к главной части действа… Нашего Таинства… ― с бесовской ухмылкой сказал вампир. ― А для этого нам нужно удобнее расположиться, мой ангел. ― Отстранившись от охотника, он взял одну из пышных подушек постели. ― Приподними свои точёные, обладающие таким изящным изгибом бёдра, мой прекрасный… Никто не может быть таким ценителем твоей красоты, как я… Охватывая безупречное тело обнажённого мужчины горящим взглядом, обтекая его им, так что Ван Хельсингу казалось, что он физически ощущает его, демон словно поглощал его им, вбирал в себя его образ, ожидая выполнения своего повеления. Охотник, не собираясь этого делать, в ответ метнул в него стилетом испепеляющий гневом взгляд. Как только граф перестал касаться его и они потеряли чувственный контакт, его затуманенное плотским вожделением сознание снова прояснилось настолько, что напомнило ему, что происходит и какая роль ему предназначена его противником. Но его тело, тут же выйдя из его подчинения, сделало то, что приказал вампир, помимо его воли, и Владислав, торжествующе-насмешливо улыбаясь, подложил под приподнявшегося охотника подушку. И пышущий злостью отчаяния, но не способный как-то повлиять на ситуацию вигилант вопреки своему желанию послушно опустился ягодицами на неё, так что нижняя часть его тела оказалась приподнятой над постелью. Мучительнейшее для достоинства положение, в которое был уловлен охотник, сводящее с ума состояние нахождения в плену у собственного тела, предавшего его на волю вампира, сомкнули его уста, и он был нем уже довольно продолжительное время, молча либо переживая происходящее с ним, когда им владела чувственность и он бездумно погружался в плотское наслаждение, либо претерпевая его, когда его сознание просветлялось и он осознавал постыдность его реакций и позорность роли, не в силах вырваться из оков, в которые угодил, понимая, что слова совершенно бесполезны, ибо что бы он ни сказал в своей унизительной беспомощности, это бы лишь потешило демона. ― Вот так, мой ангел, ― удовлетворённо прокомментировал граф послушно совершённое охотником действие. ― А теперь разведи свои красивейшие ноги в стороны, и пошире… ― прозвучало новое повеление вампира. В отчаянной попытке воспрепятствовать своему телу в его выполнении Ван Хельсинг напряг всю свою волю так, что у него по краям лба, над висками выступили, едва не лопаясь, вены, но она оказалась такой же напрасной, как и предыдущая: его длинные, стройные, обладающие идеальной формой с утончёнными очертаниями ноги с готовностью раздвинулись перед Владиславом, раскрыв для обозрения ту интимную часть его тела, находящуюся меж ягодиц, которую никто не должен был видеть и тем более иметь к ней доступ. Мужчина с ужасом почувствовал, как совершенно расслабились её мышцы, понимая, что сжать их для него невозможно, ибо тело его было на стороне демона, желая того, чего желал он… Он ощутил, как его похотливый взгляд, вонзившись в неё огненной стрелой, прилип, прикипел к ней… ― О этот вожделенный вход в тугой бархат твоего жара, мой ангел, к которому могу иметь доступ только и исключительно я… ― словно пребывая в трансе, промолвил вампир. ― Узкие ворота в Рай, как сказано в Святом Писании… Наконец я снова вижу их… Наконец они снова раскроются передо мной и приимут меня… Я не верю, что это реальность… Ван Хельсинг горел, пылал, как сжигаемый на костре Инквизиции грешник. Его красивое лицо пламенело огнём краски так, что она затекла на шею и даже грудь, что доставляло демону дополнительное удовольствие. Этот полыхающий румянец был результатом совместного действия трёх причин: мучительного стыда, беспомощной злости и непреодолимого возбуждения… В то время как его тело против его воли, словно существуя независимо от своего хозяина, получало сладострастное удовольствие, реагируя на соблазнительного демона и то, что он делал, разум и душа вигиланта мучились психологической пыткой невыносимого унижения. Не в силах видеть себя обнажённым и возбуждённым в позорной позе с широко разведёнными ногами перед таким же возбуждённым вампиром, расположившимся между них и готовящимся взять его, как какую-то из одалисок его бывшего гарема, Ван Хельсинг в моральном терзании откинул голову и закрыл глаза. ― Потерпи, Габриэль, сейчас ты забудешь о всех своих ничтожных и пустых душевных муках, обещаю тебе. ― Придвинувшись вплотную к раскинувшемуся перед ним охотнику, охваченный бешеным возбуждением демон, с дико горящим взглядом взял своё «оружие» в руку. Направив его в цель, он коснулся её его вершиной. Ван Хельсинг ощутил это прикосновение разрядом разом чувственного и нервического тока, в который раз дёрнувшись. В его сознании и душе творилось крушение, настоящий апокалипсис его внутреннего мира, но, собрав весь свой дух, он изобразил на лице что-то подобное тому, что должно было выражать презрительное отвращение и отвернулся. ― Разве я, исчадие Ада, порождение Тьмы, Зло в вашем понимании не добрейшее создание в сравнении с вами, а, Габриэль? ― улыбаясь его «демаршу», сказал вампир, прожигая его насквозь своим пылающим взглядом. ― Ты, явившись ко мне, чтобы снова убить меня, засадил мне в грудь свой заготовленный для не-мёртвых серебряный кол. Ты не смог убить меня таким способом, но причинил мне этим жесточайшую боль! Я же сейчас засажу тебе меж ягодиц свой «кол», однако не один из тех, что я применял для казней заслуживающих этого, в том числе и тех, кто посягал на мою жизнь, но «кол», предназначенный для любви. Он не только не убьёт тебя, а подарит тебе наслаждение! Вот увидишь. ― И сложно было сказать, чего было больше в сияющей улыбке графа, сопровождающей его слова, ― издевательской насмешки, бесовской иронии или торжествующего удовлетворения. ― Сейчас, мой прекрасный убийца, я свершу твою «казнь» за твои многочисленные преступления, ― ухмылялся демон, насмешливо прищурившись, устремив взгляд в глаза Ван Хельсинга, когда тот был вынужден поменять положение головы, ― в процессе осуществления которой нам будет хорошо так, как ни от чего другого не может быть хорошо… «… и будут двое одна плоть. Тайна сия велика.» ― процитировал он Новый Завет, хохотнув. ― Итак, приготовься, твоя «казнь» начинается… ― И с этими словами он атаковал своим «оружием» беззащитный «арьергард» рыцаря Святого ордена. Ван Хельсинг стиснул зубы и сжал губы, ожидая режущей, разрывающей боли, но, к его удивлению, не ощутил её. Его тело, это место, предназначенное совсем для другого, словно в то же время было создано, чтобы принимать в себя вампира. Граф надавил навершием на его «створки», и они, легко поддавшись под его напористым требованием входа, с готовностью раскрылись и приняли «гостя» в свои объятия, плотно обхватив, словно только и ждали его. Преодолев их и скользнув глубже внутрь тела охотника, вампир легко вошёл в него до самого упора, погрузившись на всю длину, сделав их тела одним целым. ― О-о-о-о-о… Габриэль… ― сорвалось с губ учащённо дышащего графа. ― Мой Габриэль… Оказавшись в теле вигиланта, чувствуя, как его пламенный, узкий жар крепко сжал его заждавшееся возбуждение своими упругими стенками, обвив его в горячий, тугой бархат, он, переполненный ощущениями и чувствами, приоткрыл рот и блаженно закрыл глаза, на несколько мгновений замерев… А охотник едва не издал чувственный возглас, ёрзнув, но успев закусить губы: таким ярким было пронизавшее его навылет сладострастное ощущение, побежавшее током по его телу к самым кончикам пальцев на руках и ногах, когда вампир, войдя в него, тронул что-то расположенное где-то там у него внутри, дарящее столь пронзительное наслаждение, что у него завибрировал позвоночник… Ван Хельсинг и не подозревал, что можно испытать такое острое, захватывающее дух, плотское удовольствие, что он способен ощутить такое… Открыв сияющие наслаждением и торжеством глаза, похожие на бездонные тёмные озёра, поверхность которых отражала мерцание мириадов звёзд, Дракула, сначала медленно, а потом постепенно наращивая темп, принялся совершать методичные толчки в тело Ван Хельсинга. Охотник, судорожно собрав шёлк постели в кулаки, сжал его и сцепил зубы не от боли, а чтобы удерживать рвущиеся из его груди стоны от испытываемого его телом неожиданного удовольствия, выбивающего из головы разум… Двигаясь в нём, демон задевал что-то у него внутри, лаская его своей горячей плотью, прикосновение к чему порождало взрывы чувственного фейерверка меж его бёдер, летящие миллиардами стрел в каждую клеточку его тела, разжигая в ней пожар, заставляя трепетать всё его существо, ― и по его жилам бежала не кровь, а сжигающий огонь наслаждения… Из открывшегося неизвестного ему источника в глубине его тела выплеснулась и разлилась по внутренностям целым океаном, затопив его всего и погрузив в себя, пламенная сладость, и на нём поднялась буря, накрывая его цунами жгучей чувственности, завертела его в водовороте, вливаясь в высящееся колонной возбуждение… Ван Хельсинг чувствовал, как в этом захватившем его, чувственном шторме дрожат заключающие его меж собой бёдра, как сладкая дрожь, прошивая нутро и само его естество, взрывается петардами наслаждения плоти в голове. Бурное дыхание вздымало и опускало задыхающуюся грудь вигиланта волнами бушующего моря, чуть не проламывая кости грудины и рёбер. Сердце же, казалось, билось где-то в горле… Одуряющее плотское наслаждение захлестнуло охотника с головой, притупив, а затем совершенно одурманив сознание, и оно, впав в блаженную прострацию, полностью утонуло в нём, и он забыл об унизительности творящегося с ним, попросту отключившись от этого. Вигилантом всецело завладело получение телесного удовольствия. Он словно оказался, неожиданно сделав такое открытие, в себе другом, прежде неведомом ему, но быть в которым было так приятно… И где-то там, в потёмках его бессознательного жила мысль о том, что роль, которую он был принуждён исполнять сейчас против воли его разума, не была унизительна в любви, а он любил его… Возможно, если бы он вспомнил об Анне, это остудило бы пыл плоти, охвативший его наперекор ему, но мысль о ней даже не проблеснула в его помрачённом чувственностью сознании, полностью отдавшемуся во власть сладострастным ощущениям и желаниям тела и вручившему им бразды правления над собой. Охотник горел… Охотник сгорал в объятиях демона… Дракула, имея великого Ван Хельсинга, всем своим видом излучал, что он испытывает сейчас величайшее наслаждение. Оно было одновременно телесным и моральным. Моральное было двойным: от унижения прославленного героя, непобедимого борца со Злом, и от того, что он при этом, как ни противился сам себе, был побеждён чувственным влечением к нему, что разум его пал пред желанием тела и он получал физическое удовольствие во время свершения противником своего «реванша» над ним… Почти выходя из тела охотника, а затем снова до основания упоённо вгоняя в него «кол», на котором он так сладко его «казнил», трудящийся в поте лица демон, чьё тело спустя некоторое время заблестело от испарины в головокружительной, но требующей немало энергии работе, выделяя в свете свечей каждый мускул в его пластичной игре, буквально сиял от соединения всепоглощающего физического и психологического удовлетворения, так что это окружающее его сияние испускалось в пространство почти видимыми лучами, как свет. В один из моментов, в очередной раз почти выйдя из тела рыцаря Святого ордена, граф задержался в этом положении, не двигаясь. Его напряжённое лицо с пылающими углями глазами красноречиво свидетельствовало о том, как нелегко ему было это сделать, какой дикой силы выдержки это у него потребовало. В то же время в пламенном взгляде его очей, устремлённом на лицо принуждённого любовника, сумасшедшим огнём горело ожидание. И оно не было обмануто: Ван Хельсинг, не в силах терпеть заминку, почти не сознавая своих действий, будучи побеждённым желаниями своей плоти и пребывая под их властью, непроизвольно сделал своими скульптурными бёдрами движение навстречу замершему в нём «колу», а затем ещё одно, ещё и ещё, сам продолжив ласкать себя «инструментом казни», ритмично насаживаясь на него. ― Да, Габриэль… О, да… да… ― выдохнул Владислав. ― Помоги мне… казнить… тебя… Поработай… своими прекрасными… бёдрами… Он возобновил толчки в его тело, присоединившись к движениям бёдер вигиланта, которого он успешно вовлёк в процесс осуществления его «казни», заставив перестать быть пассивным и предпринять активные действия в их противоестественном плотском соединении. Быстро найдя удовлетворявший обоих ритм и установив темп, вампир и охотник, всецело поглощённые своим отключающим от всего остального занятием, теперь вместе неутомимо изгибали бёдра в любовной работе, совершая согласные движения ласкающих друг друга, ставших одним целым, слившихся тел. Их учащённое, громкое, срывающееся дыхание наполнило собой окружающее их пространство. Слышащий его, но не видящий происходящего мог бы предположить, что кто-то занят изнурительным физическим трудом, если бы оно не служило сопровождающим фоном сладким стонам, которые то и дело срывало наслаждение с губ самозабвенно занимающихся любовью мужчин, ― то коротким, то протяжным, то разделяющимся по времени, то звучащим в унисон, подражая их соединённым телам. Проведя ласкающей рукой по вздымающейся мужской плоти своего невольного любовника, горделиво покачивающейся в такт их движениям, вампир, склонившись, опустился на него, продолжая двигаться в нём и теперь лаская её своим телом, усилив получаемое им удовольствие. И Ван Хельсинг принял его в свои объятия… Рука вигиланта скользнула в ласкающую прохладную густоту великолепных волос графа, в то время как другая, пройдясь по его живописной спине, обвила его тонкую талию, прижимая его к нему сильнее, а его длинные, красивые ноги, обхватив её, сомкнулись над ней в перекрестии. Вампир слил губы с губами охотника, погрузив язык ему в рот так же, как он погружался иной частью тела ему меж ягодиц. Вигилант охотно встретил его язык своим, не менее страстно заскользив по нему в ответной ласке. Двигаясь, мужчины жарко целовались, с трудом разрывая губы, лишь когда недостаток воздуха принуждал их сделать это, дабы восполнить его. В какой-то момент в паузе между поцелуями что-то заставило охотника чуть повернуть голову и бросить взгляд в сторону, и он упал на появившееся рядом, огромное зеркало, в котором отражались переплетённые в близости, прекрасные своей скульптурностью, атлетические мужские тела, равные друг другу в силе и красоте. Ван Хельсинг не удивился тому, что вампир тоже отражается в нём, а вместо этого небосклон его опьянённого чувственным наслаждением сознания метеором перечеркнула мысль: как это странно, что «мерзость» содомская, противоестественный мужской секс выглядит не только не отвратительно, а напротив, смотрится так благородно, гармонично и эстетично, представая взору живым образцом высокого искусства в прославлении человеческого тела, и намного естественнее, чем диспропорциональное и из-за поразительной неравности участников представляющееся нелепым соединение мощного, мускулистого мужского тела и изящного, детски тонкого и хрупкого женского, лишённого рельефа мышц… Охватив взглядом всю картину, Ван Хельсинг на пару мгновений, прежде чем вернуться к поцелуям с Владиславом, задержался им на отражении нижней части его тела, невольно залюбовавшись пластикой движений неустанно трудящихся, точёных бёдер, осуществляющих механику любви, ритмично, волнообразно изгибающихся в проникновениях, качаясь в размеренном темпе, позволяя ягодицам графа красоваться своей совершенной формой… ― Ван Хельсинг! Ван Хельсинг! ― вдруг раздался у него в голове далёкий голос, словно с трудом пробивающийся к нему с другого края космоса или оборотной стороны мира… ― Ван Хельсинг! ― Став настойчивей, голос усилился, становясь громче и громче, а затем заглушил собой всё, зазвучав оглушительным набатом, вырывая его прочь из того места, где он находился. ― Ван Хельсинг, да проснись же!!! Ван Хельсинг!!! ― Перед глазами охотника вспыхнул ослепительно белый свет, погас, и всё померкло, когда он провалился куда-то…***
Подскочив на кровати, словно ужаленный ядовитым гадом, мужчина пробудился: ― А?! Ч-что?! Что т-такое? Рядом с ним был встревоженный и запыхавшийся Карл. Он держал его за плечи, только что перестав их трясти со всей силы. Ван Хельсинг посмотрел на него отсутствующим взглядом, поведавшим о том, что он не понимает, кто он, где он и кого видит перед собой. И лишь спустя несколько мгновений, придя в себя, он, прижав руку к горлу и судорожно сглотнув, хрипло произнёс с появившейся осмысленностью в глазах: ― Карл? ― Слава Богу, наконец ты проснулся! ― обрадованно воскликнул послушник, переведя дух. ― Я уже испугался. Никак не мог разбудить тебя, как ни тормошил! И просто выбился из сил! Прости, что вот так внезапно и неприятно выдернул тебя из сна, но я вынужден был это сделать. Меня разбудили твои стоны вместе со звуками, которые издавала твоя громко скрипевшая, ходившая ходуном кровать. Сначала, ещё не вполне проснувшись, я подумал, что тебя терзают кошмары, но твои стоны были совсем не похожи на мучительные, они звучали как те, что издают, испытывая острое плотское наслаждение… А когда я зажёг свечу, то увидел… эм… ― Карл запнулся, опустив взгляд и смущённо почесав за одним из своих забавно оттопыренных ушей. ― Короче, ― снова посмотрел он на охотника, ― я предположил, что тебя… эм… оседлал суккуб. Хоть он, вернее, она должна находиться под своей жертвой, а не сверху, что следует из названия. Но никак нельзя было подумать, что тебе просто снится эм… эротический сон. Ты, будучи возбуждённым, выгибался и извивался на кровати, словно на пыточном станке, так что было удивительно, как ты с неё не свалился, делая бёдрами такие движения… Я не мог не разбудить тебя, ведь суккубы выпивают жизненную силу из людей и человек может даже умереть. После пробуждения от сновидения со столь постыдным для него сюжетом, в котором он выполнял такую позорную роль, Ван Хельсинг, слушая объяснения Карла, залился краской до корней волос. Сознание такого пережитого им унижения было мучительно для любого мужчины, а для мужественного ― пусть даже это унижение он испытал не наяву ― было настоящей моральной пыткой! Лицо охотника заполыхало огнём разом от злости и стыда, буквально обжигая ему кожу. Он не мог заставить себя посмотреть на товарища, словно это рассказало бы ему, чем и с кем он занимался в своём ночном видении. Всё ещё будучи в возбуждённом состоянии, он понял, почему Карл, разговаривая с ним, тактично уводит взгляд в сторону. Охотник натянул на себя одеяло и поменял положение тела, скрывая небезмятежное состояние мужской части своего тела. В бешенстве он при этом с таком силой ёрзнул в кровати, что она затрещала, будучи давно не новой. Мужчина смачно выругался. Его красивое лицо исказилось от ярости. ― Э-э… Ван Хельсинг, осторожнее, ты сломаешь кровать! ― Карл с некоторым удивлением смотрел на друга. ― Почему ты так зол, что от тебя натурально скачут искры, как от электрической машины, и ты едва не поджигаешь пространство вокруг себя? С суккубами, конечно, знакомство лучше не водить. Это не только неполезно, но и смертельно опасно, но тебе должно было быть хорошо… Ведь они ― несказанные красавицы с восхитительными формами… ― Глаза послушника масляно заблестели, на его лице проявилось мечтательное выражение, выдавая то, что он, несмотря ни на что, всё же был бы весьма не прочь от рискованной встречи с этим ночным демоном, принимающим облик обольстительнейших дев. ― Замолчи! ― внезапно вскинувшись, зверем рыкнул на него вигилант с лютым видом, будто собирался броситься на него. Тот непонимающе воззрился на него, уже крайне удивлённый его поведением. ― Ван Хельсинг! Ты сейчас совсем как вервольф… Ой! ― поняв, что сболтнул лишнее, Карл прижал пальцы ко рту. ― Анна… Прости! Пожалуйста, прости меня! Я идиот, сам не знаю, что несу… не проснулся как следует… сплю наполовину… ― Это ты меня прости, Карл, ― остывая, сказал Ван Хельсинг, постаравшись взять себя в руки. ― Ты меня разбудил, спас, а я набросился на тебя… Сам не знаю, почему я так взбесился. Тоже ещё не совсем проснулся. Эта проклятая поездка явно не лучшим образом сказалась на моих нервах… Ты понимаешь. Извини. Я не помню, что мне снилось. Но ничего приятного. И никаких неописуемых красавиц. Гадость какая-то, ― бросил он в сторону, скривившись в отвращении, избегая смотреть на товарища. ― Не знаю, что со мной творилось и почему моё тело так реагировало… Ни черта не помню. Но, наверное, ты прав. Что ещё со мной могло произойти в этих чёртовых местах, объясняющее то, что ты услышал и увидел? ― ему удалось состроить улыбку, больше похожую на гримасу от боли. Взяв недопитую бутылку абсента, он приложился к её горлу и сделал несколько больших глотков, осушив её уже на две трети, и отёр рот, уже совсем внешне овладев собой. ― Думаю, да, ― с готовностью кивнул послушник, перечитавший множество книг бездонной ватиканской библиотеки (исключая тайные писания, хранящиеся за семью замками, доступ к которым ему, как и большинству других жителей Ватикана, естественно, не был предоставлен) и любящий блеснуть перед героем своим умом и обширными познаниями в различных областях. ― Мы ещё не покинули эти дикие, тёмные края, где обитает нечистая сила, где она так сильна, а всем остальным мужчинам суккубы предпочитают святых или иных известных служителей Бога. Ты, может, не совсем святой, ― улыбнулся Карл, ― хоть народ тебя таким считает, но за время, что ты служишь Риму, ты стал прославленной, даже легендарной личностью, тебя называют великим Ван Хельсингом, ты уже превратился в персонаж фольклора, и, конечно, ужасно привлекателен для них. К тому же… ― он, слегка смутившись, осёкся. ― Не смущайся, договаривай, Карл, ― подбодрил его охотник, выдавив из себя кривую усмешку, глядя мимо него. ― Думаю, что этот ночной дух похоти и разврата смог атаковать тебя потому, что ты ведь… ― Ватиканский учёный кашлянул и продолжил более уверенно: ― Ты едва успеваешь хоть немного отдохнуть и отоспаться после выполнения очередного задания, как они гонят тебя на следующее. Твоя холодная, необжитая комната в Ватикане, которая ещё более аскетична, чем монашеская келья, почти постоянно пустует. Не будучи монахом, ты, наверное, всё это время жил, как монах, в отношении того, что касается греховных, плотских утех, и тогда в этом ты точно святой! Вряд ли при такой жизни ты мог находить время на женщин. А у здорового тела, особенно у мужского, есть потребности, поэтому ты… ― смущённо почесал он в затылке, приведя в совершеннейший беспорядок свои и так торчащие во все стороны со сна светлые вихры. ― Стал лёгкой добычей для суккуба, ― закончил за него охотник, сумевший и внутренне восстановить равновесие настолько, насколько это было возможно после того, что с ним случилось в столь необычном сне, ― накопив много нерастраченной мужской энергии, которая дополнительно привлекла его, ― мужчина скривился, словно раскусил что-то нестерпимо кислое, ― вернее, её ко мне и благодаря которой я во сне оказался в её власти, так как она связала меня ею. Всё логично, как и должно быть у учёного, Карл. Ты-то свои потребности удовлетворил со спасённой тобой из лап чудовищ, хорошенькой трактирщицей, так что тебе она была совсем не страшна. Оказалось, что ты у нас не только гений, но и герой! Хоть ни в какую не хотел сопровождать меня, заявляя, что не делаешь такой работы. И, судя по тому, что ты мне поведал, можно смело держать пари, что ты оставил в Вазерии влюблённую в тебя жительницу. Карл чуть покраснел, не сумев при этом удержать удовлетворённую улыбку, расплывшуюся по его лицу растопившимся маслом, и видом стал схож с довольным котом, который до отвала наелся любимого лакомства после того как порядочно проголодался. ― А-а… это… Ну, да… ― смущённо буркнул он с невольно появившимся у него глуповатым победоносным выражением. ― А мне так не повезло… ― грустно усмехнулся в ответ охотник. Его скривившиеся в горькой усмешке губы едва заметно дрогнули, и он отвернулся. ― Ван Хельсинг, ― Карл мягко положил руку на руку товарища, сочувственно её сжав, ― мне ужасно, ужасно жаль… ― Я знаю, Карл, ― вигилант признательно накрыл его руку своей. ― Хотя бы не вини себя. Ты не виноват, ― глядя полным участия взглядом на охотника, со вздохом сказал Карл. ― И повторю, что главное, что нам чудом удалось выполнить почти невыполнимое условие сделки Валериусов с Богом, и они больше не вынуждены находиться в Чистилище. И Анна теперь вместе со своими родственниками в Раю. Я знаю, что от этого тебе не легче, что понимание этого не облегчает тяжести твоей утраты, но всё же попытайся поддержать себя сознанием, что она счастлива в другом, блаженном мире. Ты же видел её улыбающееся лицо на небе, а потом её встречу с семьёй в просвете облаков в том представшем тебе удивительном видении, когда я читал молитву у её погребального костра. И я уверен, что это действительно так! ― Да, Карл, я знаю. Тебе не нужно это повторять. Ты прав. Спасибо тебе… До рассвета ещё несколько часов, ложись и поспи ещё. Нам снова предстоит утомительный путь, и тебе нужны силы. Я же просто полежу. Поговорим утром. Карл со вздохом опустил веки, сочувственно кивнув. ― Думаю, суккуб тебя больше не потревожит. А если всё же снова атакует, я тебя разбужу. Я обычно сплю чутко, а так как уже поспал, то точно не провалюсь в глубокий сон и услышу. Так что ты тоже поспи, ― сказал он. ― Тебе ведь тоже надо хорошо отдохнуть. Как бы ты ни был силён и вынослив, но ты всё же не отлит из железа… ― Хорошо, Карл. Послушник вернулся в свою кровать, загасил свечу, и скоро охотник снова услышал его мирное посапывание. «Ты ошибся только в одном, Карл, ― думал Ван Хельсинг, вглядываясь в темноту. ― Ибо, само собой, не мог предположить, что это был не суккуб, а инкуб…» Он почувствовал, как на его щеках снова запламенел румянец. Его прошиб пот. Чертыхнувшись, он решил во что бы то ни стало не дать себе больше уснуть, опасаясь оказаться в том же сновидении. (Если бы кто-то сказал ему, что, сознательно не желая и даже страшась этого, он при этом бессознательно этого хотел, он бы не раздумывая убил его на месте.) Внутренний голос предупреждал его, что это возможно. Как назло сон теперь не бежал от него, а атаковал его, стремясь захватить в плен. Веки мужчины отяжелели, будто на них навесили груз, ресницы норовили сомкнуться, словно их тянуло друг к другу магнитами, однако усилием воли ему удавалось не поддаваться желанию уснуть. Он чувствовал, что весь дрожит какой-то мелкой, нервической дрожью так, что у него временами едва не постукивали зубы, чего никогда прежде с ним не случалось, и он был не в состоянии подавить её. Охотник испытывал такое в высшей степени странное состояние впервые. Во всяком случае, он не помнил, чтобы что-то подобное с ним бывало раньше. Ван Хельсинг пытался не думать о том, что ему привиделось (позорная роль, которую он исполнял в нём, была поистине невыносима, переворачивая ему все внутренности!), постаравшись успокоиться и попросту выкинуть это из головы. Однако сделать это было не так-то просто. Вернее, совсем не просто. Сновидение было совершенно не похоже на обычный сон и казалось не ночным видением, а эпизодом из реальности. Приподнявшись, мужчина, слыша, как гулко в тишине бьётся его сердце, протянул руку и взял бутылку, собираясь сделать ещё несколько глотков, но тут у него мелькнула мысль, что такое необыкновенное сновидение каким-то образом могло стать следствием действия полынного напитка, и он не стал пить, опустив её обратно. Охотник хотел думать, что виноват абсент. Он постарался направить свои мысли на его прежние миссии, стал вспоминать совершённые им путешествия в разные страны, выполненные задания и все жизненные перипетии, коих было немало, связанные с его семилетней беспорочной службой в организации по борьбе со Злом, которой официально не существовало, стараясь не уснуть. И за этими стараниями не заметил, как снова соскользнул в сон…***
И оказался там же ― в том же месте обнажённый и в объятиях сына Дьявола. ― Прости, Габриэль, это была моя ошибка, ― встретил он его сияющей улыбкой и лучезарным взором. ― Охваченный нетерпеливым желанием организовать нашу встречу здесь, я не учёл того, что шут сможет помешать господину получать так необходимое ему удовольствие. Что этот распутный монах-поджигатель сможет вырвать тебя прямо из моих объятий… ― Взгляд демона на мгновение стал далёким, словно устремившимся в иное место. ― Знаешь, ты был просто восхитителен в том костюме благородного дворянина на моём балу! Он так шёл тебе, превосходно подчёркивая твою красоту. Впрочем, ты хорош в любом облачении, а ещё лучше без, как сейчас… ― возвратившись мыслями и взглядом в настоящее, Дракула плотоядно облизал губы. Его горящие похотью глаза заскользили по великолепному телу охотника, так что он кожей ощутил пылающий в них огонь. ― Не беспокойся, мой прекрасный ангел, я принял меры, нас больше не прервут. Мы ведь ещё не закончили с тобой, вернее, не кончили… ― блистал улыбкой вампир. ― Твой надоедливый спутник ― чёрт бы его побрал! ― вмешался в наше наслаждение друг другом, когда мы с тобой были на полпути к достижению вершины нашего Эвереста… ― Склонив голову, Дракула приложился опаляющим поцелуем к плечу Ван Хельсинга и чуть не прожёг им ему кожу.― Раз нам помешали, давай ознаменуем это сменой позы, мой красавец. Разнообразие никогда не мешает. В любви в том числе. Недаром у индусов существует «Камасутра», в которой этому уделено немало места. Повернись теперь ко мне своей чувствительной спинкой. ― С каменным лицом охотник в ответ бешено сверкнул глазами. ― Опять недовольная мина? ― заулыбался демон. ― Вернулся на исходные позиции? ― усмехнулся он. ― Экая досада… А всё из-за этого чёртового монаха-шута… Вот ведь наглец, а? Жаль, что я его не осушил после его мерзкой проделки с факиром или хотя бы просто не зашиб… Однако не смеши меня, мой сладкий ангел… Кому ты снова демонстрируешь своё противление? Кроме меня и тебя, здесь никого нет, а я знаю, что тебе нравилось то, чем мы с тобой только что занимались, так же, как и мне. Если не больше… ― бесовски-лукаво прищурился он, глядя в глаза мужчины, и расхохотался. ― И ты знаешь, что я это знаю. К чему же это нелепое выражение неприятия? Довольно упрямиться. Это попросту глупо после того, что между нами уже было. Давай же, повернись ко мне спинкой и продолжим. У нас осталось не так много времени, чтобы успеть достичь самого желанного… Ван Хельсинг, оказавшийся в том же сне после своего пробуждения от него, вновь стал восставать против творившегося с ним в нём и не собирался подчиняться вампиру, но, как только он оказал внутреннее сопротивление происходящему, мгновенно снова потерял возможность управлять своим телом, и оно само, помимо его воли, выполнило просьбу демона, которая была приказом. Став на колени и приняв упор рельефными руками на изголовье роскошной кровати, тело охотника расположило его спиной к графу, соблазнительно прогнувшись в пояснице. ― Вот так… Дьявол! Как же ты хорош, мой Габриэль… ― восхищённо промолвил Дракула. ― Самой прекрасной женщине не сравниться с тобой… Эти слова, прозвучавшие вырвавшимися у него помимо его воли, отчего-то вызвали у Ван Хельсинга мурашки душевного удовлетворения… Владислав с зачарованным выражением лица мягко коснулся охотника и медленно, чувственно, едва касаясь кожи провёл ладонью по его спине, образующей изящный изгиб. И мужчина в который раз непроизвольно дёрнулся от переполнивших его сладострастных ощущений… ― Да, я знаю, как чувствительна твоя прекрасная спина… ― глухо обронил граф и, обхватив вигиланта, занялся этой частью его тела. Жарко поцеловав его плечи, он стал спускаться по ней поцелуями по позвоночнику, прикладываясь своими горячими губами то к выступам, то к впадинам суставов, при этом нежно её гладя. Одна за другой на охотника накатывали волны удовольствия, накрывая его с головой, вызывая чувственный трепет в каждой клеточке его тела и заставляя дрожать так, что он едва мог оставаться на месте. Волна за волной, волна за волной, волна за волной… Опираясь об изголовье кровати, Ван Хельсинг несколько раз ёрзнул, шумно задышав, не в силах бороться с остротой ощущений. Дойдя по спине вигиланта до ложбинки, разделяющей округлые, упругие полушария, вампир, снова поднявшись по ней, принялся целовать её, впиваясь в его кожу поцелуями, словно прожигающими огненными печатями, не оставляя не затронутым ласками пылающих губ ни один миллиметр. Демон целовал его спину, а охотнику казалось, что он покрывал пламенными поцелуями его душу и сердце… Вновь оказавшись у нижней части тела вигиланта, граф снизу вверх провёл обжигающим языком по его позвоночнику, заставив его выразить испытываемое им удовольствие громким выдохом. Немного отстранившись от объекта своих стараний, вампир с видом художника, тонкого ценителя прекрасной натуры, залюбовался его телом. С восхищением обхватив ягодицы охотника, он сжал их в руках с горящим взором. ― Ах, какая форма… Просто идеал… Эталон совершенства… ― Склонившись, он пустил жадный язык по краям соблазнительных выпуклостей, влажно очертив их, а затем принялся упоённо «есть» их алчными поцелуями, со смачным звуком, сочно всасывая кожу, оставляя на ней отметины своей страсти… Дрожь побежала не только по телу охотника, но и по его душе: он знал, что гордый демон ласкал бы так только того, к кому питал бы чувства… ― Разведи свои прекрасные ноги чуть шире, Габриэль, чтоб нам было удобнее и легче снова стать единым целым, коим мы с тобой и являемся вопреки всему… ― обцеловав ягодицы охотника, оставив на них страстные знаки, приказал ему вампир. Ван Хельсинг прекратил бесполезные попытки бороться со своим вышедшим из подчинения телом и не постарался воспрепятствовать ему в послушном выполнении очередного повеления Дракулы, зная, что оно будет делать то, что он хочет, и не выполнит того, что будет ему нежеланно, и повлиять на это для него невозможно. Когда он, выполняя его команду, сильнее раздвинул колени, его поясница сама собой ещё больше прогнулась, приподняв обладающие совершенными очертаниями, как и все остальные части его тела, ягодицы мужчины, словно предлагая графу не медлить и поскорее оказаться меж них… Охотник чувствовал, как его тело, жаждущее снова впустить в себя Владислава, опять максимально расслабило мышцы меж ягодиц, готовясь принять в свой жар его возбуждение, и он не попытался сжать их, закрыв демону доступ к желанному месту, понимая тщетность такой попытки… Демон сглотнул слюну. ― Дьявол, Габриэль, ― услышал вигилант за спиной от неровно дышащего вампира, ― я могу достичь пика… лишь глядя на это… Ей-богу, ради этого стоило дважды пройти через врата смерти, испытав муки агонии… Находящийся в предвкушении Ван Хельсинг (хоть он гнал от себя сознание этого) почувствовал, как его тела опять коснулось навершие напряжённой плоти графа, и в следующий миг, надавив на «преддверие», она снова скользнула ему внутрь, легко войдя в него, как меч в сделанные под него ножны, заполнив их собой… Вновь соединившись, вампир и охотник чувственно застонали ― один, не собираясь сдерживать себя в выражении испытываемого им наслаждения, а другой, будучи не в силах сдержать его, ― ощутив горячее сжатие мышц тесноты бархатного жара, вернувшего ему свои тугие объятия, и надавливание пламенной плоти на божественно чувствительное, сладострастное место, скрытое внутри его тела… ― У-у-у-м-м-м… ― О-о-о-о… да-а-а-а-а… Габри-э-э-эль… Вновь войдя в тело рыцаря Святого ордена, вогнав в него свой «кол», демон продолжил, ритмично изгибая бёдра, осуществлять его «казнь», совершая энергичные толчки в его жар, доставляя этим наслаждение не только себе, но и своему принуждённому любовнику против его воли, лаская его изнутри. Интенсивные проникновения вампира заставляли стоящего на коленях и упирающегося в изголовье кровати охотника упруго покачиваться им в такт каждый раз, когда он входил в его тело. Поначалу вигилант почти до крови закусывал губы, чтобы воспрепятствовать себе в выражении захлёстывающего его, физического удовольствия, если оно облечётся в звуки, ощущая ещё более ярко, чем прежде, как пронзающе-сладостные токи, рождаясь в этом отнимающем разум, бушующем источнике пронзительной сладости внутри его тела из-за движений в нём плоти графа, рассыпаясь там миллиардами искр, затем летят по его телу, прошивая его насквозь, заставляя его дрожать не только им, но и всем естеством, всем, что был он… Однако скоро будучи вновь буквально утопленным в умопомрачительности ощущаемого, полностью отдавшись ему и телом и душой, всецело поглощённый им Ван Хельсинг даже не заметил и не осознал, что он, не выдержав остроты плотского наслаждения разомкнул губы и его приоткрытый рот то и дело роняет чувственные стоны, мешая их с такими же выражениями наслаждения, получаемого вампиром, служащие сопровождением для беспрерывно звучащих, смачных шлепков плоти о плоть, производимых бёдрами графа, соединяющимися и рассоединяющимися с его ягодицами. Дракула чуть изменил угол проникновения в тело охотника, и он, непроизвольно вцепившись в изголовье кровати, протяжно и сладостно застонал… Владислав повысил скорость, участив хлопки кожи о кожу, совершая свои толчки в тело ватиканского эмиссара не только быстрее, но и энергичнее, увеличив их напор, словно штурмовал цитадель, которая была близка к падению. Касаясь рукой талии любовника, он занёс другую к его паху и заключил в неё его возбуждение, принявшись скользить ею по нему согласно ритму движений его бёдер. На его руку легла рука охотника и откорректировала её поглаживания, приняв руководство на себя, лаская его рукой вампира так, как ему было предпочтительнее. Полностью погружённые в процесс они наслаждались им некоторое время, приближаясь к финишу. ― Габ… риэль… я… бы… длил… это… вечно… но… больше… не могу… оттягивать… ― Выскользнув в пароксизме рукой из руки любовника, Дракула судорожно обхватил его за талию. И Ван Хельсинг почувствовал яростную пульсацию его плоти у себя внутри, предвещавшую его скорый финал. Он также был близок к нему. Ещё несколько интенсивных толчков в тело рыцаря Святого ордена, и граф достиг феерии оргазма, содрогающей тело в эйфорических спазмах экстаза, помрачающих разум, с равными интервалами омывая его внутренности горячим соком разрешившегося напряжения. Вигилант, лишившийся помощи графа и продолживший ласкать себя без участия его руки, отстал от него лишь на пару мгновений. После того как Владислав оставил своим вниманием его «оружие», он сам несколько раз передёрнул его «затвор» и довёл себя до ошеломительной разрядки, чувствуя, как Дракула изливается в него, при этом щедро увлажняя выстрелами молочно-белых струй удовлетворённого желания изголовье кровати и постель, видя перед глазами расплывающиеся разноцветные круги, в то время как его мышцы, обхватывающие «орудие казни» и периодически обильно омываемые его соком, ритмично сжимающиеся в ласкающей его кульминации, довершили своими сокращениями апогей наслаждения вампира. Когда все «боеприпасы любви» были залпами выпущены из «стволов», завершение, лишившее любовников сил, принудило их упасть на постель в блаженно помутнённом сознании. Испытавшие потрясающий апофеоз, шумно дышащие мужчины обессиленно лежали в неге в объятиях друг друга, постепенно восстанавливая нормальный ритм дыхания и приходя в себя после возвращения из упоительного путешествия в рай плоти. Дурман сладострастия, с каждым мгновением теряя свою власть над сознанием охотника, понемногу выветрился из его головы, проясняя её и протрезвляя опьянённые чувственностью понимание и волю, освободив их из её плена. Застилавшая его разум пелена плотского наслаждения была сдёрнута и отброшена прочь, представив ему чёткую картину случившегося. Он словно проснулся во сне, со всей ясностью осознав, чем он занимался, что с ним произошло, как он воспринимал это, как реагировал и что делал. И несмотря на испытываемое им расслабление истомы, его охватила ярость. Хоть ему далеко не было неприятно лежать в объятиях графа, но он приказал себе думать обратное. ― Габриэль, могу обрадовать тебя тем, что я вполне удовлетворён своим своеобразным реваншем, ― отдышавшись, сказал, ехидно ухмыляясь, обнимающий его демон. ― Твоя «казнь» на моём «колу» была просто феерична! Она доставила мне огромное удовольствие! И было бы кощунством сравнивать его с тем, которое я получал, карая посягавших на мою жизнь и трон четыре столетия назад, ― улыбался Дракула, сильнее прижав мужчину к себе. ― Оно не сравнимо даже с тем удовольствием, которое я испытывал от взятия вражеских крепостей. Конечно, до моей полной сатисфакции ещё далеко, но первый шаг в этом направлении сделан. Как сладко я засадил великому Ван Хельсингу… Кто ещё может похвалиться таким? Разве это не подвиг, стоящий твоих геройств? ― засмеялся вампир. ― Дважды… Благодаря твоему подручному… Поблагодари его за это, ведь ты получил от этого плотское удовлетворение, как я тебе и обещал, хоть сейчас твоя душа страдает от моей победы над тобой, блистательный небесный принц… Ей-богу, она стоит твоих двух надо мной! Ах, мой бедный Габриэль… ― Глаза Владислава, дьявольски взблеснув, приобрели лукаво-мечтательное выражение. ― Если б только твой почтенный кардинал, Святой орден в полном составе в придачу с папской курией вкупе со всеми остальными представителями жалкого человеческого рода на земном шаре могли быть зрителями совершённого нами захватывающего действа и увидеть, как легендарный герой с опережающей его повсюду славой, воплощение мужества, надежда человечества, посланец небес, служитель Церкви изгибался и стонал под сыном Дьявола, двигая бёдрами ему навстречу, помогая трахать себя… Как он, стоя на коленях, выгибаясь от нетерпения, подносил ему свою прекрасную задницу и с восторгом принимал в неё его член… Вот это был бы фурор! К счастью для тебя, это невозможно… ― издевательски ухмылялся демон. ― Иначе солнце твоей славы закатилось бы навсегда, а репутация была бы безнадёжно погублена. Повезло тебе, что никто из них не будет знать, как я великодушно, щедро напоил твою сладкую задницу, в которой всегда была моя сперма с тех пор, как мы стали любовниками, и изнемогавшую от жажды четыре столетия… Заключённому в объятиях графа вигиланту, не могущему избавиться от них и принуждённому слушать всё это, хотелось одного (даже если б это стало последним действием в его жизни!) ― со всей силы, которой он владеет, со всей мощи врезать в наглую физиономию проклятого исчадия преисподней, стерев с неё его невыносимые ухмылки и заставив заткнуться, разбить её, проломить кости черепа, размозжить, раздробить, пронзить его грудь десятками серебряных колов, испещрить его тело сотнями арбалетных болтов, разрубить его на тысячу кусков, поджечь, бросить в чан со святой водой, которая была для носферату серной кислотой… Пусть бы даже это не убило бесстыжую тварь, но он хотя бы насладился зрелищем её страданий, тем, как она корчится от боли, а не кривляется, издеваясь! Но, продолжая быть узником у собственного тела, не позволявшего ему делать то, что было нежеланным для вампира, он не мог даже в самой слабой мере удовлетворить своё дикое желание отплаты, хотя бы просто ударив его со всего размаха по лицу, и оно сжигало его изнутри, доводя до грани безумия… ― Ты так немногословен, Габриэль, ― улыбался Владислав, по-видимому прекрасно понимая, что творится с охотником, и наслаждаясь этим. ― Господь, лишив тебя за грехи памяти, теперь запечатал тебе уста? Впрочем, правильно. Как ты можешь прокомментировать произошедшее с тобой столь важное событие? ― захохотал вампир, продолжая беспрепятственно держать его в объятиях, прижимая к себе. ― Ты нем от восторга! Мы с тобой ещё встретимся здесь. Это будет нелегко сделать, когда ты оставишь мои родные края, но я найду, как это осуществить. Обещаю… Мы использовали не все способы и варианты занятия любовью. И ты ведь хочешь, чтоб в следующий раз мы поменялись ролями, гм? ― бесовски-лукаво, вопросительно изогнул он бровь, улыбаясь. ― Хочешь, не отрицай, ― сиял демон, сполна получивший желанное удовлетворение. ― Ведь ты мужчина. И мужчина мужественный. Герой, несмотря на то, что только что исполнил такую, неподобающую мужчине и герою, роль, ― издевательски засмеялся он. ― И исполнил великолепно! Браво! Великий Ван Хельсинг! А настоящий мужчина, с удовольствием принимая ласки от того, кто ему желанен, наслаждаясь их приятностью, в то же время просто не может не хотеть взять объект его страсти. Это следует из мужской сути и неотъемлемо от неё. Я знаю, ты зол на меня. ― Рука графа прошлась в ласке по щеке, шее, груди вигиланта. ― И на себя тоже, ― улыбался Дракула, наслаждаясь выражением лица охотника со сверкавшей в его глазах немой яростью. ― На себя, возможно, даже больше… ― расхохотался он. ― Вернее, ты в совершеннейшем бешенстве. ― Сияющая издевательским довольством улыбка вампира стала ещё шире. ― Так и должно быть. Не должен же наказанный, понёсший поражение противник быть доволен после взятого над ним реванша, ― смеялся демон. ― Но вопреки всему и несмотря ни на что я всё равно тебе нравлюсь и ты меня хочешь, Габриэль, хоть тебя и ужасно смущает тот факт, что я, как и ты, принадлежу к мужскому полу, и ты не можешь признаться самому себе во влечении ко мне. Не скучай, я сделаю всё, что в моих и не в моих силах, чтобы ты как можно скорее вернулся сюда, ко мне, и мы продолжили наше обоюдно приятное общение и развлечение в компании друг друга, скрасящее нам наше нелёгкое бытие ― тебе земное, а мне неземное… Наши члены и задницы, а также все остальные части тела созданы друг для друга… ― со смехом сказал граф. ― И если бы это зависело от меня, я бы не выпустил тебя из своих объятий, заточил бы здесь, сделал своим пленником… Увы, это не в моей власти и я принуждён расстаться с тобой… Пока… Ибо, как это ни прискорбно, время, которое я мог провести здесь с тобой, истекло. Последний поцелуй, мой ангел, перед тем как ты упорхнёшь от меня. Ненадолго… И Дракула бешено впечатался в губы Ван Хельсинга своими…***
При пробуждении охотника подбросило в кровати так, словно он был выброшен из сна какой-то силой, что он чудом не очутился на полу. Он был один в комнате. Утро уже вступило в полные права, и проснувшийся раньше, проголодавшийся Карл ушёл позавтракать. Испытывающий головокружение и лёгкую нервическую дрожь, слышащий звон в ушах, покрытый испариной, неровно дышащий мужчина, продолжающий ощущать на губах поцелуй вампира, не сразу пришёл в себя и осознал, что с ним случилось. Понадобилось несколько секунд для того, чтобы поволока с его понимания была сброшена, вернув ему способность ясного мышления. Когда это произошло, ярость, владевшая им в завершающей части его сновидения, перенеслась в реальность, овладев им наяву. Она была поистине безгранична! Однако объекты, на которые она должна была быть направлена, ― нечистая сила, властвовавшая в мире; само его устройство, позволявшее это; Бог, который был во всём этом повинен, ― были вне пределов досягаемости для его гнева. И, с шумом выдохнув сквозь зубы и постаравшись унять сотрясавшую его дрожь злости, он попытался взять себя в руки и хоть немного остыть и успокоиться, вернув себе хладнокровие, жизненно необходимое ему в его деятельности. Он не мог отменить привидевшееся ему, но мог приказать себе забыть о нём, как о кошмаре, улетучившемся при первых лучах рассветной зари. Однако сделать это было нелегко. Всё случившееся с ним во сне жило в его сознании, будто действительно произошло с ним. И не просто жило, а врезалось в мозг, словно вырезанное на нём резцом! Охотник с остервенением принялся до боли тереть губы, продолжающие чувствовать губы Владислава. Он дотёр их почти до крови, но это не помогло, и на них всё так же продолжал гореть его прощальный поцелуй. Мало того, он ощущал, что там, между ягодицами, побывало что-то, чему там было не место и что не должно было и не могло там быть! Это натурально сводило с ума! Как такое вообще могло быть возможным??? Это нельзя было объяснить лишь пагубным влиянием абсента! Причиной могло быть только то, что воздействием полынного напитка, могущего вызвать галлюцинации при его чрезмерном употреблении, воспользовались тёмные силы, эманациями которых, видимо, было наполнено пространство этих диких краёв Европы. С помощью этой его способности они проникли в его сознание во время его ночного отдыха, овладели им и погрузили его в какое-то особое, отличающееся реалистичностью сновидение, оставляющее фантомные физические ощущения после пробуждения, и таким образом ухитрились отомстить ему за уничтожение вампиров! И определённо достигли успеха в своей мести! Психологическая боль мучила его гораздо сильнее боли, причиняемой физической раной. Дьявол! Охотник забористо выругался. Исполненная им во сне позорная роль одалиски гарема сына Дьявола в совокупности с оставшимися после него ощущениями жгла его калёным железом так, словно ставя и на его теле, и на душе клеймо демона, клеймо позора, что приглушила остроту боли от его безвозвратной потери. Это было просто невыносимо! Он едва не терял разум от бешенства. Мысль же о том, как его телу, несмотря на унизительность его положения, при этом было хорошо, что позорность произошедшего с ним не помешала ему испытать умопомрачительное, ни с чем не сравнимое плотское наслаждение в объятиях своего противника, он при её возникновении в исступлении злости на самого себя загнал в такие глубины сознания, запретив ей снова появиться, что, устрашённая, она его больше не потревожила. Немного успокаивало охотника то, что, как бы ни был необычен этот сон, оставивший после себя мерзкие телесные ощущения, и как бы ни был позорен для него его сюжет, всё же это было только сном. Как бы он себя чувствовал, произойди это с ним в реальности? При этой мысли Ван Хельсинга окатил кромешный ужас. Однако осознание нереальности случившегося с ним не сильно помогало мужчине. Его достоинство и честь восставали в нём, вставая на дыбы, как впервые взнузданные горячие кони, испытывая почти такие же муки, как если бы случившееся с ним произошло на самом деле. Всё внутри ватиканского эмиссара рвало и метало, но что он мог поделать? Не приниматься же громить и крушить всё вокруг, чтобы дать выход душившей его, бессильной ярости, а потом пойти и в неистовстве броситься со скалы, как гордая девица, которую обесчестили, из-за того, что нечистой силе удалось, воспользовавшись его пристрастием к абсенту, наслать на него мерзкий необыкновенный сон, оставивший после себя физические ощущения, в отместку за истребление вампиров? Надо было взять себя в руки. «Так! Всё! Хватит! ― нахмурившись и сжав со скрипом зубы так, что они заныли, сконцентрировавшись, мысленно приказал себе охотник. ― Просто выбрось эту хрень к чертям собачьим из головы! Забудь и перестань это ощущать! Не думай, не обращай внимания ― и всё пройдёт! Если бы не злоупотребление абсентом, вызывающим безумные видения, чем и воспользовалось Зло, ничего бы этого не было! Правы те, кто советует воздерживаться от него. Я заменю его более безобидным напитком, не влекущим таких последствий, только и всего! Это был всего лишь сон! Сон! Мерзкий сон и больше ничего! Всё!» Отдав себе этот приказ, он резко поднялся с постели, оделся и пошёл освежиться с надеждой, что это поможет ему отрешиться от того, что с ним случилось во сне. Подойдя к столику со стоявшей на нём миской с кувшином воды, предназначенными для совершения туалета, он налил в ладонь воды и плеснул ею себе в лицо. Вытираясь, Ван Хельсинг бросил взгляд в висящее над столиком небольшое зеркало. Отражение его красивого лица в нём вдруг сменилось лицом успешно уничтоженного им вельможного вампира. ― Габриэль… О, Габриэль… ― вперив горящий взгляд в глаза охотника, ухмыляясь, тем же издевательски-зовущим тоном повторил он то же насмешливое обращение, прозвучавшее упрёком покинутого любовника, с которым адресовался к нему в его Летнем дворце во время грандиозного бала-маскарада упырей, организованного им с поистине королевской роскошью и размахом. ― Ты снова убил меня, однако наша удивительная история ― такая история! ― ещё не окончена. И она никогда не будет окончена… Поражённый вигилант в неконтролируемой ярости сорвал зеркало со стены, и оно, ударившись о стол, разбилось с жалобным звоном, словно упрекая его за то, что он расправился с ни в чём не повинным предметом, невольно послужившим проводником для потусторонних сил. При совершении этого действия Ван Хельсинг богохульно выругался, проявив в своих выражениях немало таланта и изобретательности. То, что он сказал, определённо заслуживало взыскания не меньше строжайшей епитимьи. К счастью, его непосредственный начальник кардинал и иные вышестоящие руководители этого не слышали, а лишённая дара речи комната не могла его выдать. Что касается чувств небесных сил, по-видимому совершенно равнодушных к жизням земных обитателей, то они его не особо волновали, и он мало заботился о том, чтобы не прогневить их, несмотря на то, что состоял в организации под водительством Святого Престола и формально выполнял все предписания, необходимые к исполнению истово исповедующему католицизм. Проходившая в это время по коридору мимо двери служанка, услышав звон уничтоженного зеркала, постучала: ― Сударь? Что-то случилось? ― Не волнуйтесь! ― крикнул ей через дверь Ван Хельсинг. ― Я случайно разбил зеркало и возмещу его стоимость! ― Вы одеты? Я войду, чтобы убрать. ― Нет, не одет. Не беспокойтесь, я уберу сам. ― Хорошо, сударь. ― Служанка ушла, с улыбкой мысленно пожелав, чтобы такие постояльцы встречались чаще. Тяжело привалившись к стене, Ван Хельсинг прикрыл глаза. Их веки нервически подрагивали. Галлюцинация… С таким успехом ему скоро понадобится врачебная помощь… Да, с абсентом, содержащим галлюциногенный туйон, надо было давно завязать, а не дожидаться такого! Эта чёртова поездка в Трансильванию оказалась для него поистине роковой… Он жаждал если не сорвать, то хотя бы приподнять завесу над тайной своего прошлого, мучавшей его столько времени, но получилось только хуже… Гораздо хуже, чем было раньше… Просто проклятие какое-то! Недаром от так не хотел ехать, но соблазнился посулами кардинала насчёт нахождения ответов на его вопросы, увидев тот кусок карты, на котором была изображена та же инсигния с драконом, что и на его перстне. Нет, не на его, а на его… Перед мысленным взором охотника возник образ настоящего владельца перстня, который он носил. Нахмурившись, он мотнул головой, желая прогнать его. Но это не помогло… Надо поскорее выбраться из этих чёртовых мест, где властвуют тёмные силы, вотчины этого чудовища, которое он, как и всех остальных до него, благополучно спровадил обратно в Ад, откуда оно вылезло. В этом месте в поток его мыслей, вынырнув из бессознательного на поверхность, влилась и всплыла такая, что он был бы совсем даже не против снова оказаться в таком сновидении в компании Владислава, если бы он при этом поменялся с ним ролью, чем демон его соблазнял, ибо был весьма не прочь отплатить ему той же монетой, в свою очередь его трахнув… Мужчина, зажмурившись почти до слёз, тряхнул головой так, что у него заныло в висках, и, затейливо выругав себя последними словами, мысленно отпустил себе знатную оплеуху. Что за хрень? Дьявол! Видимо, нельзя иметь дело с нечистой силой, с Тьмой и при этом избежать её воздействия на тебя! «Если её представитель так сексуален» додумал его мозг, за что незамедлительно поплатился лоб, за которым он находился, получив не воображаемый, а реальный и довольно чувствительный удар кулаком. Так! Всё! Хватит предаваться ненужным размышлениям! Скорее в дорогу! Карл займёт его внимание отвлекающими разговорами, и он забудет об этой гадости, об этой мерзости, которая ему привиделась на этом чёртовом постоялом дворе! Провались он под землю вместе со всем этим проклятым краем! И об уничтоженном им порождении Дьявола, некогда владевшем им! Он вернётся в Рим, и всё будет по-прежнему. О том, чтобы бросить вкалывать на орден, а по словам кардинала, нести служение во искупление грехов, дабы вернуть память, выполняя Господнюю работу, Ван Хельсинг больше не помышлял (так что для Джинетта его поездка в Трансильванию оказалась успешной вдвойне). Напротив, он хотел как можно скорее снова оказаться в Ватикане и получить следующее задание, которое отвлекло бы его мысли от связанного с его трансильванской миссией, с триумфом выполненной, как и все предыдущие, но оказавшейся, в отличие от них, фатальной для него… Переведя дух, стараясь не думать о Владиславе, охотник чуть дрожащими руками собрал всё, что осталось от зеркала, и замотал в лист позаимствованной у Карла бумаги. Надев плащ и шляпу и положив свёрток с осколками в карман, он рывком открыл дверь и пошёл искать своего товарища, торопясь поскорее отправиться в путь. Когда он шёл по коридору с летящими за ним крыльями полами плаща, гнущиеся под его стремительными шагами половицы жалобно скрипели, а со стен кое-где осыпа́лась штукатурка.***
В душе и сердце великого Ван Хельсинга была его возлюбленная, прекрасная принцесса Анна, а в голове (как ни старался он выкинуть его оттуда!) ― Дракула…