Свобода выбора

ㅤ ㅤ ㅤ ㅤ       Вместе с классическими нарицаниями человека как Homo sapiens, Homo esperans, Homo faber etc., есть такая его сущность, как Homo eligens — человек выбирающий. Полагают, что прежде чем человек явлен как разумный, надеющийся, творящий, он — выбирающий.       Выбирание совершается ежедневно, ежечасно, и выбор тогда есть характеристика самая постоянная и самая человеческая, лежащая в основе всего людского познания и всей людской деятельности. Выбор… Вечный спутник судьбы, плетельщик жизненных узоров, ведущих по многоликим дорогам бытия, определяя траектории судеб.       Лэйн ну совершенно не любила выбирать! Сам акт выбора, этот мучительный процесс сравнивания чего-либо, факт наличия разновидных вариантов и невозможность выбрать их всех разом ей претила и создавала мысль о как бы упущенной выгоде: разве практично предпочесть что-то одно — всего-всего одно! — большому множеству предлагаемого.       Выбор не только возможность, но бремя. Бремя необходимости нового и нового хода по полю шахматному, бесконечная партия, в которой самый же ценный результат мог быть достигнут только умной и умелой комбинацией, хитрым обходом необходимости выбора. Лэйн не боялась выбрать и ошибиться, наоборот: отказ от выбора был не трусостью, но прозорливостью. Ценности убиты, всё разломано, мир неустойчив, — и вы предлагаете делать выбор? Определить свою долю, сыграв одной лишь логикой призрачных альтернатив?       Лэйн такое не подходило; невольно определилась она как Homo zwischens — а то есть человеком колеблющимся. Характер этого осторожного, а оттого еще более замечательного состояния, отлично подходил такой актуальной растерянности всех ценностей, мельчанию целей, резкости потребностей, и состоял в непрерывном выбирании подходящих под случай интересов, позиций, — выбор без выбора, выбор постоянный; и выбор такой идеи о выборе был сильно удобен и, собственно, стирал необходимость выбирать.       Лэйн не столько колебалась, сколько неподвижной оставалась в смерче-вихре возможностей, отвергая ненужную совсем ношу лишнейшей сейчас ответственности. Veritas non est eligendi — истина не в выборе. И ни в отрицании, и ни в согласии, но в безразличии: все выборы становятся равнозначными, и потому — бессмысленными.       Ведь разве смысленно выбирать, когда оба они такие?..       Борис — зимнее солнце — яркое, ослепительное, обещающее тепло, но едва греющее, оттого почти бессмысленное, даже неуместное, этак портящее флер такого приятного темного холода и славного мороза.       Дмитрий — летний ливень — неожиданно освежающий, но рушащий планы о сухих и жарких песках, зато приходящий, чтоб освежить землю, зноем утомленную и взмаливающуюся о прохладе.       Безобразно несовершенные врозь, но вместе — симфония.       Так не стоит же и выбирать, когда опция уродлива в своей одиночности. Выбор есть самоограничение, глупейше-добровольное сужение горизонтов, обеднение собственной души!.. Лэйн выдохнула блаженно, чувствуя, сколь хорошо и как почти нежно-влюблённо кто-то из этих двоих сейчас целует ее плечо. Так спокойно, безмятежно ей, не ведая ни нежновлюбленностей, ни страстей, ни мирских забот. В этом ведь и есть высшее предназначение. Возвыситься над суетой, не зная ни зависти, ни ревности, ни прочих низменных чувств… Ибо что есть выбор, как не проявление этого самого низменно-слабостного страха не рисковать, оставить себе хоть что-нибудь, спасовать, не разыграть карты, забрать банк на крохотной сумме!..       Ну уж нет…       Что-нибудь — кусочки объедков, достающиеся только выбирающим. Лэйн доставалось всё. Лэйн нежили все те руки, которыми она хотела, чтоб ее нежили; ее целовали все губы, которыми она хотела, чтоб целовали. Лэйн не видела и не сказать, что хотела видеть, кто из них и где ее трогал, только знала, что делали они это очень правильно и умело-симбиотически: опустились по кровати по разные стороны от женских форм, выцеловывали вздымающиеся груди, талию, бока, поделив как будто между собою ее тело пополам по линии живота и негласной договоренностью условившись не заходить на чужую территорию; каждый свою половину — фронт на поле битвы — заставлял батальонами солдат-поцелуев, а затем приставлял и арьергарды: опалял тонкую кожу розоватыми следами то чересчур рьяными сжимающими пальцами, то таким же ртом.       Пыльный радиомагнитофон сквозь противные помехи играл старомодный блюз, что когда-то звучал под потолками модно-дорогих американских джаз-клубов, сейчас — в стенах порушенных реальностью домов. Трещал камин. Тяжелый комнатный воздух пропах дымком паленых поленьев, мылом свежестиранных простыней и патокой раскинутых по ним тел.       Лэйн выдохнула и глубоко вдохнула; руку протянула, челюсть огладила и определила чья она, нащупав на ней колючую щетину, и Дмитрий, точно ждавший этого разрешительного касания, рукой проник под длинную юбку, стянуть захотел, для чего вынужден был сделать некоторые дипломатические шажки к переговорам:       — Не могу дотянуться до застежки. Она с твоей стороны. Расстегни. — Донесся до Бориса приказ, задумывавшийся наверняка грозно-командирским, но прозвучавший до смеха мальчишески. Романов оскалился в ухмылке, пальцами дополз до этого своего выигрышного фланга, подцепил пуговицу и вытянул ее из петельки, неторопливо теперь стягивая вязаную ткань ниже по долгим поджарым ногам; Дмитрий потянулся к ним тоже, гладя по всей их роскошной длине и подбираясь выше и выше, нагло даже заходя на чужой тыл и трогая там, где секунду назад сжимались пальцы Романова, а иногда и задевая эти пальцы непосредственно своими, тут же брезгливо морщась от этого определенно содомитского касания.       А Борис и не злился — напротив шел на территориальные уступки; безмолвно предложил сотрудничество, и Лэйн ахнула и наконец раскрыла глаза, когда они, оставив прения и объединившись теперь против общего врага — ее трусиков, рывком стянули их с нее и резко да широко раздвинули ее потрясывающиеся ноги. Уместились головами между, толкаясь, выцеловывая теперь их с внутренней стороны, каждый вновь стремясь занять наиболее удачную позицию.       Впервые за этот чудный вечер она почувствовала что-то прежде не чувствованное: смутилась и даже захотела прикрыться, лишь бы не разглядывали ее так… но смогла только с тихим выдохом облизать губы, да пособлазнительнее, лишь бы правдивой эмоции ее не уловили.       Борис Дмитрия опередил: провел языком между скользких ее складок, умело эмоцию эту раскусил и даже нарочито теперича подогревал: исподлобья глядел смущаемой прямо и безотрывно в глаза, быстро и мокро облизывал вверх-вниз, и она сначала приняла этот вызов поиграться в гляделки, да быстро сдалась: случайно зажмурилась и умоляюще хныкнула, и так же умоляюще тазом двинула вниз, когда губы его плотно сомкнулись на клиторе, почти кусая.       Дмитрий Романова потеснил завистливо, схватился за девичью коленку и завел ее чуть выше и чуть в сторону, разводя ноги шире и освобождая между ними поболе места, которого уж не хватало для двух больших мужчин. Протиснулся затем рукою в это сплетение тел и, задевая челюсть соперника, нащупал горячую влажность; его жилистые и широкие пальцы в нее углубились, но с сопротивлением, отчего Лэйн дернулась и стиснула зубы. Тогда Дмитрий не спешил, понял, что не готова еще; решил и свой язык в ход пустить, по внутренней стороне бедра жаркими и ненасытными поцелуями спустился к половым ее губам и оставил такой же на одной (до которой доставал), вдруг морщась от того, что языком своим там же нечаянно-неудачно ощутил скользкий язык другого мужчины. Романов тихим шепотом рассмеялся и добродушно другому уступил, под новые девичьи прерывистые стоны в скромной передышке расслабляя язык и кроткими касаниями целуя круглые абрисы ее холодного тела.       Да уж, только подумайте: какой-то подлый олух (и наверняка он затем слыл в истории мудрецом…) придумал когда-то необходимость выбирать, и все теперь стадом этой необходимости следуют. Нет… здесь дело не в скупости и ни в коем случае не в ней, замыслилась Лэйн, я не жадна до людей и с готовностью их пущу, коль захотят достаться кому-то другому. Но разве хотят, когда трогают и целуют меня там так рьяно и так усердно, позабыв даже о своей грызне, а позабыв о ней, позабыли следом о прежнем смущении при беглом взгляде на голые тела друг друга и при случайном касании одного мужского тела с другим мужским телом (это ведь неправильно, унизительно для мужской чести, да неуставно же, в конце концов!..) Устав давно был предан и больше, казалось, не волновал того, кто волновался об этом пуще всех.       Лэйн стало интересно: а вот когда они на миг, на маленькую секунду отрываются от ее ублажения и переглядываются, о чем думают сами и о чем думают их взгляды: сравнивают ли умения, снова соревнуясь, а может друг другом любуются даже?.. Такими складно-выточенными плечами не любоваться — грех. И Лэйн вдруг обратилась безгрешницей, ведь разглядывала эти фигуры с таким рвением и с такой ранее избегаемой страстью, что больше не сдерживалась, не закрывалась: одной рукою поощряюще хваля гладила плотные и напряженные от долгого стояния на локтях плечи Бориса, а дрожащие пальцы ладони другой запустила в темные пряди Дмитрия и поддразнивающе потянула на себя и ближе к себе, а он в ответ на вольность такую, не прекращая ласк языком, вновь вошел в нее пальцами — на этот раз грубо, глубоко, до самых костяшек, не обращая внимания на ее возмущения и жалобные постанывания.       — Тебе больно? — оторвался и спросил он сухо и как будто лишь для отчета, в действительности не заботясь особенно о ее состоянии, и Лэйн, заметив этот нелестный ей тон, не смела в ответ показать слабости и мотнула головой, пробормотав сквозь неутихающие вздохи что-то вроде «просто непривычно…», и он спросил ещё: — А так приятно?       Стало и правда приятнее: прежде наказывающие пальцы утихомирились малость, сделались нежнее и правильнее, дали к ним теперь привыкнуть, заполняли, елозя по чувствительным стенкам; язык он тоже вернул на место, и Лэйн скрипнула стиснутыми зубами, пытаясь не сдаться на новый — и признавший бы его победу — стон.       — Да… но Вы можете сделать еще приятнее… — пробормотала она, сжимая белесые волосы на другом затылке до боли: отвлекала нервные руки.       — Могу. Есть особые пожелания?       — Целуйте его.       Лэйн взглядом указала на Бориса, и Дмитрий опешил. Ускорился в ней, точно проучить спешил за такое грубое оскорбление его достоинства. Эту глупость ему не хотелось даже и комментировать, но он ответил кратко:       — Не стану.       — «Могу»?.. Не говорите «могу», когда не можете. Настоящему мужчине негоже-е… — сорвалась Лэйн на хриплый стон, когда он сильнее сжал губами чувствительное местечко, — …пустословить.       — Лэйн, я отвечаю. — Он вновь оторвался от занятия. — Но куда негожей мужчине мужчину…       Дмитрий не договорил: прерван был и вместе с тем заткнут жаркими, совершенно негожими губами Романова, мокро ласкающими теперь генеральский принципный рот, языком жарко проникая между влажных губ Дмитрия и бесстыдно слизывая с них вкус Лэйн.       — Слушай ее. За словечки-то отвеча-ай… — передразнивая обоих, с наглой усмешкой протянул Борис, глядя, как легко ломались убеждения не столько пресловуто-консервативные, сколько желчные и пропитанные ненавистью к явлению, которое ненавидеть среди настоящемужчин было правильно и популярно, а раз популярно — значит надо.       Дмитрий шокировался, оттолкнуть целующего силился, отвращаясь тому, как его тело среагировало на эти, конечно, абсолютно гадкие и премерзкие губы: твердый член предательски дернулся, почти до боли упираясь в брюки. Щедрый генерал, пусть нехотя, но готов был разделить с ним девушку, но не себя ведь! Так отчего теперь он целовал и сам, вымещая злость, кусал сладковатую нижнюю губу Романова, оттягивал, больнее сделать пытался хотя бы так… По всем мужским кодексам был почти униженный, но унижения своего не замечал: слишком быстро оно растворялось в этой неге, и не оскорбил Дмитрия теперь даже ехидничавший смех Лэйн. Сколь довольна она была послушными мужчинами, а с тем и вдруг задумалась, что не выбрала бы никогда ни одного из них. Целым называется то, у чего не отсутствует ни одна из тех частей, состоя из которых оно именуется целым от природы, а также то, что так объемлет объемлемые им вещи, что последние образуют нечто одно, — это аж Аристотель писал в своих давних метафизических поисках, и писал совершенно верно, ведь убери (выбери…) Лэйн всего одно частное — не получилось бы сейчас этого превосходного целого.       — Слушаться женщин — удел таких, как ты, — отрываясь наконец от мужских губ недобро, якобы с намерением разбить тому лицо, прыснул Дмитрий и брезгливо вытер рот рукой. Лэйн на пару с Борисом насмехнулись.       Было в Дмитрии что-то такое гротескно-мужское, что было интересно ломать. За добрую версту пах он самым мужским образом: просроченным советским одеколоном, своею кожаною кобурой, а с тем в одни дни — можжевеловым джином, в иные — карамельным бренди. Закаленный в горниле войны, он был мускулист, суров, постоянно нахмурен и закрыт — весь, в общем, выточен в самых правильных шаблонах солдатского воспитания: строили его нерушимой и неприступной крепостью. Твердым, безразличным, уважаемым. Никак не целуемым мужчиной…       А Борис был неизбежно избалован громкой фамилией. С младых ногтей взращенный во благе, познавал он мир через призму желаний и новых роскошей, не ведая ни тягот, ни лишений. Да, богатствами он не кичился и часто даже скромничал, хотев, возможно, слыть благородным аскетом, но когда чего-то хотел, то брал без разрешения и не стесняясь. Как дитя малое тянет пухлую ладонь к запретным сладостям, так и Романов, когда загорался прихотью (особенно недоступною), к утехам уже не знал преград. Сегодняшние сладости сытили его особенно сладко.       — Да я и не возражаю… Такому уделу я только рад, — признался он, расплылся в довольной улыбке и приник ею к влажному лону, игриво куснув движущийся в нем палец Дмитрия, закатившего теперь глаза раздражительно. Борис добавил: — Смотри, как это радует женщин.       Лэйн вздрогнула, осознав, что Романов решил продемонстрировать это наглядно: юрко пробрался языком выше дмитриевой ладони, провел им по клитору и принялся им в ритме быстром и безжалостном выводить новые и новые круги, отчего дрожащие женские ножки так и норовили свестись, но правую удерживала рука Дмитрия, левую — Бориса, который издевательски теперь уточнил у метающейся по постели и вряд ли что-то соображающей сейчас Лэйн:       — Ну, радует ведь?..       Умело обрадованная, она выгнулась, кончая с громким и в мантре бесконечно рвано-повторяющимся «да-да-да-…», глотая воздух и силясь отстранить от себя мужчин, которые вопреки ее дрыганьям не останавливались, удерживали крепко и только продолжали свои уже ставшие почти болезненными ласки. Борис лакомо и жадно вылизывал ее и, пальчиками бегая, услащал касаниями усыпанный испариной впалый живот, то сжимал талию, то опускался ими ниже и проказливо-бесстыже пошлёпывал ладонью по упругим бокам.       — Хватит, я… х-хватит, остановитесь, я сейчас-с… — Лэйн, еще не успевшая отойти от первого оргазма, невольно доводимая до следующего, пыталась вымолвить что-то внятное, но только почти скулила под двумя телами; растерявшая всю гордую холодность, обреченно теперь и покорно терпела эти вообще-то едва ли терпимые ласки.       — Интересно, ты, Лэйн, была бы такой же говорливой, будь тут только один из нас? Или от одной пары рук так не течешь? — Дмитрий добавил третий палец, довольный тем, как легко он проник; не щадил, двигал ими внутри нее с настоящим военным пылом, и Лэйн уже ответить не могла: истомленная тут же нахлынувшей второю волною удовольствия, вынужденно проигнорировала неотесанные речи грубияна, изгибаясь между крепких тел, заводяще влажных от жаркого пота.       — Не нервничайте так, генера-ал, — не без насмешки протянул Борис и плечом осуждающе толкнул коллегу по занятию за такую хамскую неуважительность к общей женщине, — и поменьше сравнивайтесь, это может укрепить ваш комплекс…       Тот Бориса пихнул в ответ; Лэйн, одыхиваясь и за волосы оттягивая их, сцепиться готовых, друг от друга, задумалась, не лишняя ли она уже здесь. Щедро одаренная двумя славными оргазмами от двух славных мужчин, привстала и нащупала на покрывалах свою скомканную юбку, и, встряхнув ее, потянулась одевать. Уже почти светало, пора было идти, — успеть, пока рассвет не стер сладость ночи и не обнажил ее неловкость.       Она вытянула ногу, чтоб просунуть в юбку, а Дмитрий, осерженный уже этим всем, выхватил ее и бросил со всей меткостью в огни камина; вязаная ткань полотнища вспыхнула в топке, на миг освещая комнату ярким отблеском пламени; Романов рассмеялся себе под нос; Лэйн и пискнуть ругливо не успела, как разом все сильные руки ухватили ее и потянули обратно под одеяло.       Пошел дождь. В окно билась какая-то раненая уродливо-мутировавшая птица. Завоняло горелой шерстью.       Лэйн поморщилась, а затем, пальчиками пролезая под пояса мужских штанов, вмиг ухмыльнулась. Задумалась. Каждая грань мироздания, даже самая неказистая, — неотъемлемая часть великого строя бытия, и, это осознав, позволяешь себе роскошь обладать всем, что мир мог предложить. И Лэйн, исполненная этого осознания, позволяла теперь и обладала: вновь раскрывалась навстречу двум жаждущим ртам, позволяла им касаться своего тела жадно, вбирая в себя их дыхание, давала обоим владеть собой, с тем вместе не отдаваясь в абсолютное владение никому из них. Не выбирая. Выбор ведь есть не только акт предпочтения одного над другим, но и отказ от всего того, что мог бы дать вариант отвергнутого.       Стало быть, свобода выбора есть свобода от выбора. ㅤ ㅤ ㅤ ㅤ