Я пахну, как боязнь смотреть тебе в глаза Как много лет искать слова, но так и не сказать Пахну оголённым проводом Паникой без повода Депрессивным городом
Монеточка: "Селфхарм"
Каникулы. Если честно, Цзянь никогда их не любил. Как и лето, в целом. После того как он пятилетним осознал, что в общем-то особенно никому в этом мире не нужен, и вечера на кухне в компании самого себя стали совсем отстойными, он возненавидел каникулы. Потому что в другое время школа давала хотя бы какой-то социум и возможность общаться, а летом необходимость ходить туда отпадала. И Цзянь, взбалмошный многословный мальчишка, который никогда не имел больше одного друга, оставался в полном и беспросветном одиночестве. Даже его единственный друг Чжэнси в это время уезжал в деревню к бабушке и сестре. В общем, каждое лето И шатался, как неприкаянный, по городу, иногда находя путешествия на непоседливую голову. И с возрастом, как ни странно, ничего не поменялось. Только один год в старшей школе, когда судьба дала побыть ему обычным подростком, они тусовались вместе с Рыжиком и Тянем и веселились. Тогда Цзянь думал, что он – самый счастливый человек в мире. А потом счастье кончилось. Сначала уехал Тянь, потом со злости замкнулся в себе Шань, а после и самого И увезли на тот непонятный остров... вот где было действительно одиноко. И жарко. Вечное лето и вечные каникулы, хули. Конечно, сейчас ему удалось вернуться назад в родной город, где была знакома каждая улочка и, как казалось, каждый прохожий. Но и тут одиночество, обвившее, как пауки прячут в кокон свою добычу, не отпускало его из своих крепких пут. Цзянь виделся и с Чжанем, и его сестрой, и даже с Рыжим – пару раз в кофейне за углом – но глобально сути дела это не меняло. И в итоге даже этим летом он слонялся по улицам в одиночестве, прибиваясь то в одно, то в другое место, как корабль, потрепанный штормом и потерявший всякий смысл своего плавания. А потом на улице становилось слишком жарко, и он направлялся в единственное свое пристанище – тихую гавань на кухне чужой, теперь уже окончательно чужой, квартиры. Чжэнси не имел особого желания делить и без того маленькую жил.площадь с кем-либо, но и выгнать его не мог – то ли от совестливости, то ли по старой дружбе. Обычно, середину летнего каникулярного дня Цзянь проводил либо в ванной, либо в гостиной, обдуваемой вентилятором. Работал он в вечернюю смену, которая начиналась в шесть вечера, и никакого смысла тешить себя бесполезным фланированием под палящим солнцем или осточертевшими книгами, сериалами или играми, не было. Поэтому всё заканчивалось тем же, что и сейчас. Серой кафельной плиткой, белым потолком и голубой шторкой. Водой, недобранной до острых колен, банкой содовой и тихим шумом музыки где-то на фоне. Прохлада несколько успокаивала разгоряченные нервы и голову, а счета за воду они делили по мере использования. Так что, ничего не мешало И топить свою тоску здесь каждый жаркий день. По обыкновению пол часа позалипав в потолок, И медленно засыпал, зачастую вспоминая яркие школьные деньки или же представляя себе всякое – совсем как в детстве, когда приходилось ждать возвращения матери с работы возле входной двери пару часов. Сегодня особенно ярким представлялось ему море. Не безлюдный серый пляж острова, а ухоженный, оборудованный для купающихся, городской. Как-то раз, еще лет в семь или восемь, он был на таком вместе с матерью, проездом, правда. Но удивительный пейзаж, открывающийся с откосного берега, яркое солнце и искрящаяся в его лучах голубоватая вода запомнились ему навсегда. Славно было бы когда-нибудь побывать там вместе с Чжанем... Он полностью опускается под воду, задерживая дыхания, и представляя, как мог бы так нырнуть в ту прозрачную морскую синь. И так хорошо на душе. Спокойно. Совсем не хочется подниматься, возвращаясь в эту тоскливую серую реальность, сейчас состоящую только из работы и нелепой попытке вернуть былую дружбу – хотя бы так. А может, к черту это всё... Кислород медленно кончается, и Цзянь практически теряет сознание, думая, что продержаться осталось всего ничего. Но тут тело предательски вспоминает о наличии инстинкта самосохранения, и он резко поднимается из воды, судорожно хватая воздух ртом. – Утопиться – дурацкий способ, чтобы умереть – Чьи-то весьма сильные руки помогают ему подняться выше, дергая за плечи, как провинившегося котенка. – И не особо действенный – И кивает, соглашаясь с знакомым "незнакомцем", и вытирает кулаками собравшуюся возле глаз воду (или это слезы?). – Ты сегодня рано – – Почувствовал, что нужно вернуться – Чжань пожимает плечами, тускло усмехаясь. – И долго ты собирался так лежать? – – Я уснул – Цзянь нагло врет, но особенно и не пытается это скрыть – смысла, как будто бы, уже нет. Какая ему разница, в конце концов. – Пошли на кухню – Чжэнси наклоняется ближе к ванной, протягивая ему широкую ладонь с знакомым тонким шрамом на пальце. – Я купил холодный морс – Через пятнадцать минут И в одних трусах и футболки плюхается на диванчик рядом с плитой, прямо на Чжэнси. А нехер было мешать топиться. Пусть теперь отдувается. Чжань только поднимает руки, позволяя лечь на него, как вздумается, и продолжает играть в эту глупую игру, заключая его в импровизированные объятья. – Чай на столе – – Ты же сказал, что купил морс – Цзянь фыркает ему в футболку, распластавшись на нем пластом, как будто бы Чжэнси – песок, а он выброшенный на сушу кит или скат. – Перепутал. Он с лаймом и ромашками. Попробуй – Чжань, должно быть, не знает, но от его волос так сильно пахнет идиотским ромашковым чаем, что Цзянь уже должен был, наверное, возненавидеть эти светлые цветочки и этот запах. И приподнимается, хватая прозрачную бутылку с зеленой этикеткой – глаза от яркости мозолит – и выпивает треть от той залпом. Чжань принимает у него бутыль, попутно заглядывая в глаза – с упреком и грустью – так смотрят на детей, разбивших коленки, или провинившихся щенков. – Так зачем ты..? – – Знаешь, ты пахнешь как ромашковый чай. Или шампунь без слез – Цзянь выпаливает это неожиданно даже для самого себя, продолжая неприкрыто пялится на него. И сразу же прикусывает щеку изнутри, чтобы не сболтнуть чего лишнего. Чжэнси смотрит на него вопросительно. Экран отложенного мобильника гаснет. – И как четверг. Или четыре часа вечера. Или как покой, дом, забота, и всё такое. В общем, ты понимаешь – И сконфуженно продолжает, чувствуя, как в комнате опять становится слишком жарко и неприятно, особенно из-за чужого взгляда напротив. – Я не знаю, как пахнет четверг – Чжэнси усмехается и, думая, что незаметно (но на самом деле очень блять заметно), берет его за руку, нежно поглаживая кожу запястья большим пальцем. – Как ты, очевидно – И фыркает, не зная, куда себя деть, хватает бутылку. – Ладно, я учту – Грусть в его глазах со злобной и трагичной сменяется какой-то более мягкой и лиричной, что ли. Хороший он, на самом деле. – А ты пахнешь как селфхарм, обкусанные губы, расцарапанный экран, недолеченный невроз, парочка детских травм, неловкая пауза и о-очень плохой план – Чжань заправляет ему выпавшие пряди за ухо, цепляя кожу на щеке пальцами. – Но, смотри, я еще здесь – – Это потому что мы снимаем квартиру вместе – Цзянь нервно смеется, закрывая глаза, и шарится ладонью по дивану в поисках пачки сигарет. – Эх, Цзянь – Чжэнси легонько толкает его в плечо, заставляя снова заглянуть себе в глаза. – Ты не одинок – – Да ну, и кто же у меня есть? – И зло усмехается, царапая пачку ногтем и сдирая серый мятный слой наверху. – Сгоревший чайник. И фикус – Чжань вздыхает, отчего-то начиная рассматривать собственные пальцы, оплетающие чужие. Цзянь искоса смотрит на него, и, кажется, понимает, о каком фикусе и чайнике он говорил на самом деле. И на душе сразу становится легче…