Пролог
1 июня 2024 г. в 12:42
Второе учебное полугодие началось неровно — после летних каникул, когда корпус филологов закрыли на ремонт, в уютном здании технарей значительно прибавилось народу. Студентов и преподавателей убеждали, что к зиме они обязательно починят крышу и шумные гуманитарии непременно вернутся к себе. Чуя только за первую неделю сентября несколько раз сталкивался с делёжкой аудиторий и, скрипя зубами, ходил разбираться в деканат. Третьей группе физики повезло, что им достался староста не из робкого десятка; иногда даже требовалось успокаивать разбушевавшегося Накахару, когда в коридоре кто-то особенно громко читал стихи. Образ зашуганного технаря-ботаника был настолько далёк от Чуи, что многие незнакомые люди по ошибке принимали его за какого-нибудь ошибшегося дверью музыканта. Порой это даже играло на руку, но чаще раздражало, особенно с нахлынувшим потоком этих самовлюблённых филологов.
Больше всего в жизни Накахару увлекало изучение гравитации — он легко мог потерять ход времени, зачитываясь теориями и поражаясь тому, какую огромную роль это явление имеет в структуре и эволюции Вселенной. Его любовь к физике оказалась даже сильнее чувства долга перед семьёй, в противном случае он бы сейчас учился не на третьем курсе любимой специальности, а протирал бы штаны в какой-нибудь заграничной школе. Три года назад вместе со старшей сестрой они уехали из Парижа, где их властная мать и немногословный отец оставались жить по сию пору. Мисаки Накахара обладала столь сильной репутацией в определённых кругах, что, вопреки традициям, дети носили именно её фамилию, отдавая дань уважения семье, построившей крупный бизнес в городах Японии и Европы. Её супруг, Поль Верлен, был французом с головы до ног и невольно привил детям утончённые повадки и любовь к прекрасному; в бизнесе он совершенно ничего не понимал, зато обладал весьма полезными знакомствами в аристократических кругах.
Неожиданно для всех семейным делом активно увлеклась Коё, старшая сестра Чуи, однако Мисаки рассчитывала разыграть дочь, как козырную карту, выдав её замуж за отпрыска других богатых родителей в Париже. Коё провела не одну ночь, бесшумно рыдая за запертой дверью, разочарованная жестоким потребительским отношением матери. А её младший брат понял, что всё это время родители делали ставку на него. На него, абсолютно не заинтересованного в этих скучных процессах крупного бизнеса. Ему было шестнадцать, когда он рассказал сестре, что увлечён физикой; Коё было двадцать три, и всё, чего ей хотелось — управлять делами в семейном деле. Мисаки и Верлен устроили своим детям настоящий ад, когда узнали, что те, оказывается, тоже имеют своё мнение. Рассорившись до разбитых тарелок, семья драматично разделилась: Коё и Чуя уехали в Йокогаму, а Мисаки и Верлен остались в Париже, где их семья проживала уже четвёртый год.
В Йокогаме Коё хотела доказать родителям свою исключительность, поэтому в скором времени она появилась на пороге местного офиса, принадлежащего Накахарам. Её встретили с радостью и поспешили предоставить рабочее место, воспевая по пути её мать и покойного деда. Мисаки легко могла перекрыть дочери воздух, запрещая сотрудникам иметь с ней хоть какое-то дело, однако подобный шаг привёл бы к полному краху их репутации. Ни одна семья с богатой историей не хотела бы встревать в скандалы вроде этого, так что гораздо логичнее было бы представить ситуацию совсем иначе: щедрая мать отправила детей на родину и позволила старшей дочери занять своё место в семейном бизнесе. Коё устраивал этот спектакль — пока она могла получать желаемое, она готова была сыграть что угодно, с улыбкой отвечая на провокационные вопросы. Чуя поступал на физику с большим страхом — ему было неведомо, чем он будет заниматься дальше, получится ли из него хороший учёный и сможет ли он в будущем найти работу себе по душе. Благодаря поддержке сестры он волновался меньше, в конце концов, семейное дело продолжало приносить неплохой доход, несмотря на то, что после жизни на широкую ногу во Франции, в Японии пришлось стать в разы скромнее.
Свой первый учебный год здесь Чуя не любил вспоминать: родители названивали им с сестрой ежедневно, прибегая то к шантажу, то к угрозам, то к убийственным эмоциональным качелям. Иногда они почти умоляли своих детей одуматься и вернуться к ним, занять места, которые им уготованы, но Коё физически начинало трясти при мыслях о свадебном платье, а Чую — о себе среди кучки напыщенных акул бизнеса. Они оба скучали по Парижу, но были непреклонны, как были и готовы к тому, что родители начнут постепенно уничтожать их жизни. Мисаки могла придумать, как хитро лишить Коё работы и отобрать у Чуи машину, создать дополнительные проблемы в университете и в итоге вынудить их приползти обратно. Однако, предчувствуя, что эти дети скорее спрыгнут с ближайшего моста, чем вернутся с извинениями, она выбрала другую стратегию — ждать. По её мнению они должны были рано или поздно образумиться, и тогда они с Верленом будут готовы принять их в Париже. Но шли годы, а младшие из семейства Накахара упрямо продолжали гнуть свою линию. Редкие звонки от родителей стали холоднее и отстранённее, и это стало их маленькой победой.
Поступление для Чуи значило гораздо больше, чем получение новых знаний — это была его непоколебимая позиция, вызов, способ оставаться собой, и никакие раздражающие филологи не могли этого изменить. Ладно, может быть, не все они были такими уж досаждающими, но один из них точно был, и был настолько, что невольно Накахара проецировал свою оценку и на других. Осаму Дазай учился в первой группе факультета французской литературы, вечно размахивал своими забинтованными руками, улыбался, как последний идиот, и пиздел без умолку, словно вообще не ценил свой дорогой язык. Он не понравился Накахаре сразу, и дело было даже не в извечном противостоянии технарей и гуманитариев — Осаму, впервые увидев Чую, тут же начал отпускать неприятные колкости про его внешний вид. Тогда, в начале апреля, Накахара только-только приехал из Парижа в родную Японию, и не мог взять в толк, почему эта долговязая мумия позволяет себе подобные высказывания.
Из-за разных учебных корпусов пересекались они редко, но на общих студенческих мероприятиях всё-таки продолжали сталкиваться. Дазай мог из вредности умыкнуть последний виноградный сок у Чуи из-под носа или смахнуть с него шляпу, бросая в спину противные шуточки, или даже облить какой-нибудь противной жижей, сопровождая это тупым гоготом. Накахара был не из терпеливых, так что совсем скоро оборзевший филолог начал получать ответки: Чуя ставил ему подножки, брызгал в лицо раствором с резким запахом после пары по химии, вырывал листы из его тетрадей и всячески рассыпался в словесных угрозах. В середине первого курса они даже подрались: трудно было назвать произошедшее справедливым, но Накахара не смог сдержать себя, когда этот ублюдок прожёг его шляпу сигаретой.
Он выволок Дазая практически за шкирку на задний двор университета — там любили отдыхать студенты со всех соседних корпусов, включая самого Чую, но в этот раз его глаза пылали яростью, а Осаму даже не пытался его успокоить. Накахара с ранних лет занимался боевыми искусствами (его любимчиками стали тхэквондо и дзюдо). На первом и втором курсе он посещал тренировки от удивительных мастеров Йокогамы, так что в том момент каждая мышца в его теле изнывала от желания хорошенько врезать Дазаю. Ублюдок оказался вертким — неизвестно, как именно, но где-то он научился неплохо избегать ударов. Правда, от ярости Чуи это его всё равно не спасло.
Вокруг них собрались настороженные студенты, но никто не решался их разнять — искры летали такие, что Накахаре казалось, будто он способен подчинить саму гравитацию. Дазай умудрился пару раз съездить ему по лицу и разбить губу: Чуя, ослеплённый злостью, уделял мало внимания защите, предпочитая совершить как можно больше атак. Осаму получил по рёбрам, лицу и животу, а Накахара злился всё сильнее, отмечая, что оппонент с удивительной скоростью запоминает его движения и строит свои уклонения на основе полученной информации. В конце, когда они уже били друг друга на земле, в образовавшийся студентами круг влетел профессор Мори — преподаватель химии с очень загадочной репутацией. Несколько лет назад он просто возник в университете из ниоткуда и начал преподавать для химиков, физиков и врачей. Доподлинно известно, что в прошлом он и сам работал хирургом, но никто не знал, почему он так резко сменил направление своей деятельности.
Огай Мори не побоялся ворваться в эпицентр драки и растащить двух озлобленных первокурсников, словно взбунтовавшихся щенков. Под его ледяным взглядом Чуе даже сделалось стыдно — он был похож на дворового мальчишку, а не на ребёнка из уважаемой семьи. Дазай брыкался дольше. У них с профессором Мори была какая-то личная история; Накахара толком не знал всей подноготной, но, кажется, Огай был в молодости знаком с отцом Осаму и, соответственно, с ним самим. В любом случае, углубляться в чужие отношения Чуе совершенно не хотелось, так что он выслушал справедливую тираду о своём неподобающем поведении и просидел остаток учебного дня в своём корпусе, игнорируя свой внешний вид. Многие сокурсники шугались его, отказываясь занимать место за партой рядом с парнем, одежда которого была местами порвана и испачкана в земле, и только один из них решился подойти.
— Возьми. У тебя грязь на лице, — парень с непроницаемым серым взглядом протянул ему платок.
— Спасибо, — Чуя принял подношение и первым делом промокнул разбитую губу.
Того парня звали Рюноске, он был немногословным и мрачным, но Накахаре сразу пришёлся по душе. Он не доставал глупыми вопросами, не лез, куда не просили, не мозолил глаза и не пытался корчить из себя невесть что. Акутагава за первые полгода обучения ни разу не привлёк внимания Чуи, а потом вдруг оказался единственным, кого ему было приятно видеть поблизости. Рюноске даже предложил ему надеть свой пиджак, чтобы преподаватели не заставили Накахару возвращаться домой и переодеваться. С того момента завязалась их дружба, и Чуя понял, что в университете он ценил не только учёбу. Его группа почти на девяносто процентов состояла из юношей, за исключением двух девушек: Ичиё Хигучи и Гин Акутагавы, двойняшки Рюноске. Последнюю сначала определили в другую группу, но настойчивая девушка добилась перевода к своему брату. Вопреки ожиданиям, больше всего времени она проводила не с ним, а со своим другом, Мичизу Тачихарой.
Роль старосты Чуе даже нравилась: он казался себе ответственным и значимым, с ним легко находили язык разные профессора, а его эгоистичная натура вдоволь могла насытиться чужим вниманием. В общем-то, вся его университетская жизнь была поистине увлекательной и замечательной, если бы не то самое невыносимое «но» в лице Осаму Дазая. А теперь, во втором полугодии третьего курса, ещё и всех его долбанных дружков-гуманитариев.
Судьба сыграла с Чуей удивительно злую шутку, когда Рюноске год назад начал встречаться с ближайшим другом Дазая — тем жизнерадостным шумным парнем с белёсыми волосами. Не сказать, что у Накахары была сильная неприязнь к Ацуши, но тот факт, что он постоянно ошивался с Осаму, добавлял его личности не лучшие характеристики. Вдобавок ко всему, их отношения так или иначе влияли на частоту встреч Чуи с его персональной красной тряпкой. Акутагава и Накаджима жили в общежитии недалеко от университета, где проходила львиная доля всяческих неофициальных студенческих посиделок и мероприятий. Накахаре нравилось навещать своего друга, как и многих ребят из группы, как и приятелей с химфака и лечфака, но ровно год назад их уютные посиделки трагически уничтожились из-за расширения. Сперва это был только Ацуши на правах молодого человека Рюноске, позже он притащил с собой Дазая, чем моментально вызвал резкую реакцию Чуи, и вот теперь, спустя год, весёлые посиделки в общаге стали настолько смешанными, что некоторых людей Накахара с трудом узнавал в лицо.
Он отчаянно пытался сдерживать себя ради Акутагавы, входить в его положение и держать себя под контролем; как-никак, Ацуши сам по себе его не раздражал, а их полярная пара с Рюноске даже была в какой-то мере очаровательной. Честно говоря, Чуя с трудом мог поверить в то, что эти двое так поладят, и что его друг сможет встречаться со своей полной противоположностью. Но вместе они выглядели гармонично, а Рюноске даже стал чаще улыбаться, хоть и упорно продолжал это скрывать. Не будь в этом уравнении Дазая, не было бы никаких проблем, но этот невозможно раздражающий тип неизменно вырастал из ниоткуда на всех общих мероприятиях, вынуждая Чую соревноваться с самим собой. На самом деле, по Осаму было заметно, что это недовольство испытывал не только Накахара — Дазая тоже вовсю переполняла желчь, стоило макушке в изящной шляпе появиться в поле зрения.
Общее пространство было им противопоказано, хотя Чуя искренне старался отвлекаться на приятные вещи и интересных людей. Рано или поздно присутствие Дазая начинало на него давить, и всё нутро ныло от неудержимого порыва сорваться на конфликт. В любом случае, любая студенческая вечеринка считалась испорченной для Накахары, если на неё притаскивался Дазай, а самым неприятным было то, что этого пиздливого кретина просто обожали. На него вешались все кому не лень, парни и девчонки с разных направлений, и тот приседал им на уши на несколько часов. Чуя и сам легко попадал в центр внимания и не терялся от случайного полупьяного флирта, но каждый раз, когда очередной мечтательный юноша или миловидная первокурсница влюблённо таращились на оборзевшую скумбрию, Накахаре хотелось трясти их за плечи и спрашивать, что они в нём нашли.
На одной из таких вечеринок, ещё на втором курсе, они столкнулись с Дазаем в дверном проёме. Осаму был сильно пьян, а Чуя спешил выбраться из одной комнаты в соседнюю — на балкон, где все тайком курили. Обычно через этот же балкон на втором этаже в общагу тайно попадали такие студенты, как они с Осаму — те, у кого было другое место жительства и кому вообще-то нельзя было находиться на этой территории. Особенно по ночам. Особенно в таком нетрезвом виде. Едва не сбив Дазая в проёме, Накахара резко затормозил; он и сам был слегка пьян, и потому не сразу узнал человека, которому почти врезался в грудь. Дазаевские длиннющие руки дёрнулись вверх и он замер, разглядывая Чую сверху вниз.
— На кой хер ты постоянно носишь эти перчатки? — спросил он заплетающимся языком, ткнув куда-то в воздух возле Накахары.
— На кой хер ты постоянно носишь эти бинты? — огрызнулся Накахара, удерживая сигарету губами.
Вообще-то, причины ходить в перчатках у него были. Ещё в старшей школе он повздорил с одноклассником на уроке химии прямо во время лабораторной работы. Мадам Рошетт не уследила за учениками или недооценила размах конфликта, но закончилось всё разбитыми колбами и разлитыми растворами щёлочи. Обе кисти рук Накахары пострадали, когда он попытался исправить ситуацию; въедливая жидкость наградила его кожу уродливыми неровными полосами, тянущимися с обеих сторон от кистей до пальцев. Благодаря быстрым действиям несчастной мадам Рошетт спасти внутренние ткани удалось, хотя химический ожог всё же оказался приличным. В подростковом возрасте Чую гораздо больше волновал внешний вид этих повреждений, чем собственное здоровье, и тогда он придумал носить перчатки. Он снимал их исключительно дома или в присутствии людей, которым доверяет. В общем-то, в их число входили лишь Коё и Рюноске.
На возвращённый вопрос Осаму хмыкнул и совершил то, чему на трезвую голову Чуя бы не позволил случиться — забрал сигарету из чужих губ и поджёг невесть откуда взявшейся зажигалкой. Дазай закурил прямо в проёме, прижимаясь затылком к дверному косяку, да ещё и с таким видом, словно изначально подстроил их столкновение ради кражи. Накахара ударил его в живот, не церемонясь ни секунды, и Осаму от неожиданности выплюнул сигарету, хватаясь за ушибленное место. Чуя наступил на окурок, тут же его потушив, и с самым равнодушным видом продолжил свой путь. В кармане у него была целая пачка, а этот ублюдок легко мог стрельнуть ещё одну сигарету у кого угодно. Тут чуть ли не все присутствующие готовы были поделиться с ним последней рубашкой.
Если не считать обмен оскорблениями диалогом, это был последний раз, когда они друг с другом говорили. На третьем курсе Накахара стал реже появляться на студенческих вечеринках и всё больше радоваться времяпрепровождению с Рюноске наедине. Коё много работала, так что Чуя без зазрения совести таскал своего друга в гости, где они в размеренном темпе готовились к семинарам, обсуждали общих знакомых, смотрели фильмы на проекторе, который Накахара притащил из Парижа, и решали проблемы друг друга. До сентября у Чуи весьма успешно получалось не портить себе настроение частым лицезрением Осаму. А потом на их грёбанном филфаке обвалилась крыша. И второе учебное полугодие его третьего курса обвалилось вместе с ней.