Передышка

— Я тут подслушала разговор наших новобранцев, девочек, — Ханджи влетела в его комнату, как всегда, не утруждая себя приветствиями, будто продолжала прерванный разговор. — Слезь с моего подоконника или хотя бы сними ботинки. Прогонять было бесполезно. Для этого пришлось бы оторваться от отчета для Эрвина и, прибегнув к силовым методам, вызвать у Зое шумный неконтролируемый восторг и повод для веселого протеста. Ее громкости хватило бы на весь этаж. — Они считают, — не в силах усидеть, девушка пролетела по комнате к столу Леви и боком уселась в опасной близости от чернильницы, — что ты будешь зверски властным и жестоким в постели, как все коротышки. Как-то там… — она сделала вид, что забыла выражение, — компенсироваться, что ли, за счет женщины. По довольнющему хитрому блеску в карих глазах Леви предвидел скорый приступ веселья, как по ноющему шраму на боку предвидел грозу. — И что с того? — недовольно пробурчал он, снова утыкаясь в отчет. Придумала ведь наверняка весь разговор, чтобы вывести его на эмоции. — Лучше бы тренировались нормально, а не обсуждали чужую личную жизнь. Ханджи поерзала на месте, качнув чернильницу, и оперлась рукой на кипу папок. — Как что, Леви? — изображала удивление, а в голосе звенел восторг. — Только представь себе толпу умопомрачительно красивых невинных жаждущих твоего тела кадеток, мечтающих однажды утром выйти из этих — эона обвела рукой вылизанную комнату — райских кущ, едва стоя на ногах, прижимая к испещренному следами вашей любви телу надорванную одежду… — Невинных кадеток? — ухмыльнулся Леви, ставя точку и открывая новую папку. Ханджи любовалась острым строгим почерком, быстро покрывающим страницы. Ее собственный был далек от идеала, и порой на его расшифровывание она тратила больше времени, чем на запись. — Случается, — уклончиво ответила Ханджи и наконец встретилась с ним глазами. Боги, да когда же он привыкнет к этому?! Леви впервые заметил у Ханджи этот взгляд, когда жил в Разведкорпусе больше года и думал, что все понял о сослуживцах. Десяток экспедиций назад, сотни бессонных ночей назад, неизвестно сколько пропущенных вечеринок и посиделок у костра, похорон и поминок назад… Взгляд просвистел в тишине, оглушающей, напрочь оглушившей, когда он по требованию Эрвина зашел в комнату Ханджи отдать ей подписанное направление на медицинскую практику в университет. Ее взгляд разрезал хаос комнаты и вонзился прямо ему в мозг. Влетел в мешанину раздражения, усталости, злости, тревоги, тоски, одиночества и… расставил все в голове по полочкам. Это было похоже на уборку, проводимую матерью: Кушель, возвращаясь с работы домой, никогда не позволяла себе уснуть в их комнатушке, не приведя ее в идеальный порядок. С какой-то методичной злостью она выметала, мыла полы, вытирала пыль, расставляла малочисленные вещи. Леви так никогда и не добился подобного совершенства в уборке. Зато сейчас такую уборку навели в его голове, установив в ней тишину. Забыв, зачем он зашел, отступил к двери, но был остановлен привычным: — Эй, коротышка, ты зачем заходил-то? Наваждение схлынуло. Лохматая очкастая Зое лыбилась во все зубы. — Держи свое направление, очкастая. — Ой, спасибо, — радостно вскинула руки Ханджи, расплескивая чернила с зажатой в пальцах ручки на стол, бумаги, пол, Леви. Последние крохи покоя в голове растворились в ярости: — Криворукая ты… — Ну так что, Леви? — не дождавшись ответа, Ханджи отвела его челку от его лба, пропустила через пальцы. — Что, тоже такого хочешь? — прищурился Леви, отодвигаясь от руки. — Чтобы взяли по-животному, насухую, с синяками по всему телу, разрывая одежду… Титанов уже не хватает? Ханджи заливисто засмеялась, спрыгнула со стола и, зайдя за спину, прошептала ему на ухо: — Я еще не забыла твою истерику при виде крови. Забегу вечером, — клюнула губами висок и умчалась из комнаты вприпрыжку. Дурная. Леви с минуту посверлил глазами стену и вернулся к бумагам. Ханджи летела по коридору, убойно улыбаясь всем встречным, вспоминая, как удачно Леви служил ей практическим материалом для отработки медицинских навыков. В тот год она экстерном сдала теоретические экзамены в университете и пошла на практику, мотаясь между Разведкорпусом и столицей. Леви был прекрасным пособием: регулярно несерьезно раненый, регулярно выживающий и возвращающийся из-за стены, регулярно наотрез отказывающийся идти в лазарет. И регулярно посылающий ее. Посылавший. Самые легкие деньги в ее жизни: зарисовки его тела одногруппницы раскупали еще до начала занятий. Тогда она впервые выслушала чужие влажные фантазии на его счет. Годами Леви задавался вопросом: было ли это для нее всерьез, делил ли он ее с кем-то: с Эрвином, Моблитом… Со всеми открытая, приветливая, навязчивая. Какие глупости приходят в голову, когда бесишься от роскоши постоянного присутствия человека в своей жизни! Он боролся с хаосом снаружи, она — с хаосом внутри. И побеждала, всегда побеждала! Знала себя так хорошо, что не боялась лезть и узнавать все вокруг. И, раскладывая все в своей голове и душе на полочки, не стеснялась впускать Леви на это поле боя: заходи, располагайся, слушай эту победную тишину… Леви понял, как глубоко она пустила корни в его жизни, когда впервые услышал ее тишину. Тишина заливала всю ее комнату под потолок, когда он мчался высказать ей все о ее безголовости в сегодняшней вылазке и впечатался, влип в нее всем телом, как муха в смолу. Ханджи, не переодетая, все еще в грязной обуви и пропотевшей форме, с всклокоченными волосами сидела за столом, обложившись книгами, и со сверхъестественной скоростью писала, почти не глядя на бумагу. Глаза ее бегали по страницам разложенных по столу книг. Леви первое время ощущал себя невежественным крестьянином, наблюдая, с какой скоростью она умеет читать, буквально проглатывая страницы. Он не смог прервать ее. Вмешаться, наорать, потащить в ванную и там запереть. Эта тишина, осмысленная, мягкая, принимающая, впустила его, усадила на стул у дверей и оставила наблюдать, как Ханджи с непроницаемым лицом пишет, рисует, зачеркивает, обводит, снова пишет, другой рукой перелистывая страницы. И не обращает внимание ни на что вокруг. Леви не уснул, но сам не понял, как прошло — да и сколько прошло? — время, пока она не обернулась, не удивилась его присутствию и не начала привычно раздражающим тоном: — Знаешь, что я поняла?! Регенерация титана, которого мы сегодня… Магия схлынула, оставив в комнате раздраженного Леви и сумасшедше оптимистичную Ханджи. Что с ней было такой делать? Разве что потащить в душ. — Что? — буркнул Леви, заметив, как она внимательно следит за ним. Она растянулась с книжкой на его постели — и как только удобно в такой позе? — уже закрытой, дочитанной, и склонив голову, наблюдает за ним. Растрепанные волосы приминает ремешок наглазной повязки. — Завидую людям, которые не разучились медленно вдумчиво читать, — мечтательно проговорила она. — И что тебе мешает? — как назло, остановила на интересном месте. Она пожала плечами. — Нетерпение, наверно. Ощущение недосказанности очень мучительно. Лучше я не высплюсь, чем наутро буду поминутно думать, чем все закончится. — Все заканчивается одинаково. Она не первый раз слышала его рассуждения и всегда улыбалась в ответ. Да, все заканчивается одинаково. Смертью. После Сигансины кошмары не отпускали ее. Ханджи просыпалась бесшумно, распахивала глаза и смотрела невидяще в потолок, обнимала мужчину рядом и пыталась снова уснуть. Когда не получалось, зажигала свечу и читала, читала, пока не начнут слипаться глаза. — Леви, ни в коем случае не смотри на мою смерть. И на мертвое тело не смотри, — если бы Леви не проснулся раньше, он бы вскинулся от этого шепота. — Не болтай глупости, — спросонья меньше всего хотелось слушать ее самоуничижительную болтовню. — Спи тогда, — и ехидно добавила: — или хочешь оправдать легенды подчиненных про то, что спишь пару часов в сутки, как старикашка? Боги милосердные, как она так легко переключалась с шума на тишину, с холодной логики на паясничанье? Конечно, он спал достаточно для военного. Воин, не умеющий спать, не сможет и сражаться. Но спал так чутко, так легко выныривал из сна от любого звука или движения поблизости. Ханджи частенько мечтала, как они будут спать до упора, пока тело не проснется само, но даже в увольнительных привычный организм подбрасывало на рассвете. Спустя три года они отправились в отпуск вместе. Сняли небольшой домик в глуши и весь первый день отмывали его. Ну как «отмывали»… После второго опрокидывания ведра с грязной водой, четвертого вытряхивания совка на чистое и разбитой тарелки ее выставили за дверь на лавку с парой книг и пледом. Волшебное время. Потом на закате шли купаться в лесном озере поблизости, кормили комаров, он старательно хмурился, она — бесилась и обливала его с ног до головы. Уже закончив помывку, Ханджи отлепляла от ступни «миленькую, чудесную» пиявку, чтобы затем Леви отлеплял от миленькой пиявки Зое. Ханджи успокоилась, только повалив их на траву на полянке и с визгом первая побежала в воду перемываться. В домике Леви взял реванш, прижав ее, пахнущую илом, лесом, солнцем, травой, к стене, поцеловал настойчиво, дразняще в смеющийся рот, и она впервые застонала в голос. И как столько продержалась. Тогда Леви подумал, что сильно недооценил ее выдержку. Впервые она поцеловала его, когда он тяжело и долго отходил от ошибочно превышенной дозы обезбола. Так боялась причинить ему боль, зашивая рану, что сыпанула порошок в воду щедрее необходимого. Короткое ласковое прикосновение к губам на границе реальности и муторного сна, Леви надеялся, ему приснилось. Но когда он месяц спустя шипя сгрузил ее в ванну, уже в полном сознании встретил ее взметнувшиеся руки. Высунувшись из воды как сирена, Ханджи крепко поцеловала его, засмеялась над его ошарашенным лицом, поскользнулась и с коротким взвизгом скрылась под пенной водой с головой. Ругать было бесполезно, избегать — почти невозможно, а не вытащить из лапы титана в следующей экспедиции значило не быть Леви. Он бесился, пререкался, держался подальше, но там, за стеной, в голове снова возникла знакомая, звонкая тишина, возникла и сфокусировалась на пятнадцатиметровом, поднимающем Ханджи Зое к пасти. Боги, дайте ему сил. Возвращаясь за стену в седле, Ханджи морщилась от боли в ребрах и молчала так долго, что Эрвин забеспокоился. Леви не смотрел на нее, не расспрашивал, он был в арьергарде, но даже не удивился, когда она пришла к нему в комнату вечером. Ввались она со своими вечными шуточками — выпнул бы под зад ногой. Она пришла очень тихая, с влажными после душа волосами. Глаза блестели, щеки раскраснелись. Губы произнесли тихое серьезное «спасибо», дверь за спиной захлопнулась, а его лицо стало близко-близко. «Только попробуй заорать и выдать нас», — билось в голове Леви, а руки уже скользили по телу напротив, расстегивая пуговицы пижамы. Она стояла, опустив глаза, дыша приоткрытым ртом поверхностно, дрожаще, такая незнакомо тихая. Но едва оказалась в его постели, как глаза вскинулись и обожгли узкие глаза напротив знакомым огнем. Леви понял, что попался. И ничуть не сожалел. «Только попробуй выдать нас», — прошептал он ей на ухо, пропуская пальцы между длинных стройных ног. Она только усмехнулась и беззвучно рассмеялась, прижимаясь ближе. «Еще посмотрим, кто выдаст первым», — шепнула в ответ и опустила свою руку ниже. В деревянном домике в глуши она стонала так, что мурашки бежали по позвоночнику и двоилось в глазах. Ханджи всегда отдавала себя всему, что делала, без остатка, но сейчас это ощущалось куда головокружительней. И Леви позволял ей делать с собой все, что она хотела. Она гладила, целовала, кусала ключицы, зализывала места укусов, насаживалась на член так отчаянно, будто это последний раз в ее жизни. Первый раз, собственно, тоже был с ним. В тишине и полумраке комнаты Леви сквозь сладострастное марево перед глазами услышал болезненный вдох сквозь зубы, тело дернулось под ним, и он недоуменно остановился, посмотрел вниз. Ханджи никогда не забудет даже не побелевшее — посеревшее лицо скатившегося с нее Леви, с ужасом разглядывающего свой окровавленный член и ее бедра. Хаджи показалось на миг, что он перестал дышать. — Эй, ты чего? — тихонько спросила она. — Леви? Боль понемногу притуплялась, но, видимо, продолжать никто не собирался. — Это потому… — она не выдержала и хихикнула, — что получилось грязно? Его оскорбленный, пораженный взгляд зажег красным уши, и она не придумала ничего лучше, чем обнять его. — Все в порядке, я знала, что так будет. Это ничего, уже все прошло, если не хочешь, то… Леви дернулся, попытался вырваться, но тут же понял, что Ханджи ходит на те же тренировки, что и он. — Расскажи, что случилось, Леви. Что не так? Как было рассказать ей, что перед его глазами вставали другие окровавленные девичьи бедра, заплаканные почти детские лица, мать, подмывающаяся над тазиком и давящая всхлипы, когда мыло попадает на многочисленные кровоподтеки, алая вода в этом самом тазике. Когда он игнорировал проституток, даже самых свеженьких, юных, Кенни смеясь говорил, что он слишком чувствительный, что это место женщины от природы, но та жалость при виде маленьких проституток в материном борделе и гадливое презрение при виде их клиентов никуда не делись. А тут те же бедра, но в одной постели с ним, и это он в ее крови… Он расскажет ей это, сухо и кратко, как пересказ чужой жизни, спустя много лет, и она, одноглазая и спокойная, будет ласково перебирать его волосы и по-кошачьи щуриться. Но тогда Ханджи, здоровая и перепуганная, не придумала ничего лучше, как попытаться снова распалить его. Осторожно покрыла поцелуями лицо — беглыми, нежными, и, прижавшись к губам, повела руками вниз по его телу с рядами знакомых шрамов. Он отомрет, когда она, засопев от боли, скроет внутри себя член и, головокружительно сладко сжав его внутри, двинется вперед. Она всегда летела вперед, и к своему удовольствию шла планомерно, неуклонно. Вбиваясь в нее, распластанную на обеденном столе, Леви будет бояться только одного: кончить прямо сейчас, так позорно рано, от ее стонов. Удивительно, раньше ему казалось, что ее крики во время близости будут напоминать вопли при виде титанов. Оказалось — ничего подобного. Ничего похожего. Смазки было так много, что пришлось дважды проходиться тряпкой по всем затронутым поверхностям, но Леви не переживал тогда за чистоту. Он думал только о том, как так вышло, что умная и красивая женщина может так сильно желать его тела. Его тела, знаний, книг и радости. Как он вообще попал в этот список? — Почему я? — десять лет назад клялся, что никогда не задаст этот вопрос. Но, должно быть, он уже достаточно поумнел, чтобы гордость мешала любопытству. Или постарел. От нее понабрался. Ханджи не смеется, сидит на пирсе и голыми ступнями цепляет волну. — Когда ты? — Когда пришла ко мне ночью. Она поднимает голову, но смотрит не на него, а на заходящее солнце. Короткая передышка в конце дня. — Леви, мы уже не дети. Вопрос не в том, почему пришла. А в том, почему осталась. Молчание. От моря пахнет солью и солнцем. Покачивается марлийский пустой корабль. — Иди сюда. Подходит. И садится рядом. Кажется, еще немного, и услышит ее мысли. Сумасбродные, логичные, страшные, разведческие, титановые, эреновые, — его. И кажется, что сейчас она заговорит — не остановишь, разразится длиннющим монологом, так, что он утомится слушать. Но она молчит и следит взглядом за солнцем. Удивительно, что им потребовалось меньше десяти лет, чтобы научиться понимать друг друга без слов. Говорить они теперь начинали только после долгой разлуки или — или когда точно знали, что второму не понравятся мысли. На корабле, после перевязки помогая Леви надеть УПМ в последний раз, Ханджи ответит на старый вопрос: — После каждой экспедиции, видя тебя в числе вернувшихся, я понимала: это для того, чтобы мы успели еще немного побыть вместе. Выживали мы по разным причинам — потому что хорошо тренировались, потому что повезло, потому что уберегли товарищи… Причины разные, но цель — одна. — Сказал тебе, заканчивай с этим, — мрачно посоветовал Аккерман, чувствуя, как в сердце натянулась нить. В иллюминаторе горело закатное солнце, обнимая ее силуэт, зажигая волосы. Пальцы левой руки на секунду сжались на ее плече. И отпустили. — Хорошо, конечно, но как скучно, — потягиваясь под солнцем, загорелая Ханджи закрыла очередную прочитанную книгу. По прикидкам Леви, из целого чемодана книг, взятых с собой, осталось только две непрочитанные. Кольнула тревога: вряд ли Ханджи начнет вышивать крестиком, когда закончится чтиво. Скорее вихрем соберет вещи и помчится обратно в Разведкорпус. — Скучно без любимых титанов? — фыркнул он, заканчивая тренировку. Ханджи развернулась к нему и внимательно наблюдала за отжиманиями. — Скучно жить как обычный человек. После небывалых скоростей жизни в разведке обычная жизнь слишком пресная. Чувствую, как время бесполезно утекает сквозь пальцы, пока где-то меня ждут. Тебе ведь тоже этого мало: тихо жить в лесной избушке, готовить, есть, убираться и трахать меня? Чего-то не хватает. Как передышка — неплохо, но не навсегда. Леви остановился и пристально посмотрел на нее. Здесь она была совсем женщиной, без своей вечной формы и брюк, скрывающих фигуру. Высокой изящной женщиной с красивыми изгибами бедер и нежной грудью. Как объяснить ей, что ему бы этого вполне хватило для счастливой жизни? — За столько лет в Разведкорпусе мы так привыкаем к мысли о героической смерти, что на героическую жизнь не хватает воображения, — грустно улыбнулась она. Росчерк птичьего полета на мгновение закрыл солнце, затемняя их лица. — А впрочем... — линзы очков плеснули вернувшимся светом. — Все это чушь. Нужно счастливым жить и счастливым умирать, и больше ничего! Вечером она уговорила его разжечь во дворе небольшой костер и танцевала под разлетающимися брызгами света под звездами. Взбалмошная, веселая, пьяная, хотя с собой они не взяли ни бутылки, свободная. Незаслуженная награда, подтверждение правильного выбора годы назад. Можно ли было по-другому? Оттолкнуть ее тогда, выкинуть в коридор, захлопнуть дверь. Выбрать тюрьму, а не Разведкорпус. Побежать следом за Кенни. — Потанцуй со мной, Леви, — она остановилась перед ним, раскрасневшаяся, тяжело дышащая. — Лучше не стоит, — отвернулся он. Он давно смирился, что отказывать ей в просьбах, глядя в глаза, намного сложнее. Вряд ли в его глазах наберется столько же нежности. — Я не умею. Ханджи рассмеялась. — Так мы и не на приеме. Он так и не поднялся, и Ханджи сдалась, опустилась рядом с ним на расстеленную ткань, позволяя любить себя у гаснущего костра под открытым небом. Сидя у костра перед палаткой и глядя на держащихся за руки Габи и Фалько, Леви так остро ощутил ее присутствие рядом, словно, стоило замереть, остаться здесь ненадолго, и он мог наконец ее дождаться. Габи, пританцовывая, пошла к палатке, и Фалько, поднявшись, последовал за ней. Леви так хмуро смотрел на Микасу, влюбленно провожающую взглядом Эрена, что Ханджи не выдержала: — Перестань злиться, любовь всегда побеждает. Повязка на глазу плохо сочеталась с гражданским платьем, но Ханджи наотрез отказалась от шляпок и вуали. Ничего, пусть марлийцы лучше запомнят ее повязку, чем военную выправку ее людей. — Это сразу понятно, когда я отправляю похоронки семьям погибших, — холодно отозвался Аккерман. Зое весело оглядывала его костюм. Капитал напоминал со спины мальчика-отличника, идущего в школу в отутюженном мамочкой костюмчике. — И что с того, Леви? Что, по-твоему, прекращается со смертью? — Все. — Все — это то же самое, что ничего, Леви. Ничего не изменится, — она обвела взглядам всю группу. — Я так хочу, чтобы у ребят все получилось, чтобы они выжили, выжили вместе. — А мы? — слова сорвались прежде, чем он смог их остановить. — А мы и так всегда будем вместе, разве ты еще не понял? Вернувшись из Сигансины, она больше не приходила к нему, и Леви спускался в кухню, заваривал чай и сидел до рассвета. Пока неделю спустя она не села напротив, с глазами, утопленными в темных кругах, не отняла чашку и не выхлебала содержимое в пару глотков. Оба смотрели на то место за столом, где обычно сидел Эрвин. Первой нарушила тишину Ханджи. — Он бы сказал, что мы два идиота. А я особенно. — С чего бы? — Культ Стен гласит, что после смерти все мы встречаемся у средоточия путей, прежде чем разойтись по новым путям. — Херня. — Думаешь? — она бесцеремонно заглянула в чайник и вылила остатки с гущей в чашку. Поболтала содержимое и уставилась на чаинки не мигая. — Мне как-то на ярмарке старушка гадала. Мы с Нанабой ходили. Леви молчал, зная, что она не нуждается в поощрении. — Нанабе выпала долгая жизнь и двое детей. А мне — взаимная любовь. Я обиделась. Я-то хотела какой-нибудь подвиг, славу, научное открытие, тайну титанов. В ее голосе не было горечи. — Титаны никогда не отвечали тебе взаимностью. Зое подняла голову, глядя в глаза. — И правильно. Я не жалею ни об одном своем действии с ними. Она снова посмотрела на место Эрвина, и по губам ее скользнула знакомая теплая улыбка. Будто они снова завтракают вместе, все командование за одним столом, и Смит сосредоточенно расчленяет на тарелке яичницу, ест обстоятельно и уверенно, как делал все в своей жизни. «Рехнулась», — с тоской и завистью подумал Леви. Он тоже хотел бы увидеть Эрвина еще раз. — Когда мы выходили из подвала, я была рада, что он не узнал, — по-прежнему улыбаясь пустому месту, сказала Ханджи. — Что он умер в мире, где существует — совсем близко — простой и понятный рецепт, как избавиться от титанов, а потом выйти в огромный дружелюбный мир, с радостным удивлением встретиться с другими людьми за морем, убрать стены и расформировать Разведкорпус. А крылья повесить на стенку над камином и зимними вечерами смотреть на них со смесью грусти и гордости. Отвоевали. Заслужили. Она слегка кивнула головой, будто прощалась с другом, и залпом опрокинула чашку в рот. Закашлялась, отплевываясь от чаинок, забрызгала стол, засмеялась над своей неловкостью под ругань Леви, чуть не снесла со стола чашку. — Иди спать, очкастая! — Только после тебя! «Ты не сдержала слово, Ханджи. После меня не получилось.» Спарринг закончился лежащей ничком на земле Ханджи. Недовольно встряхивая ушибленную руку — удары ногой у нее всегда были хорошие — Леви приблизился к вздрагивающей девичьей спине. Ханджи тряслась от смеха, едва выговаривая слова: — Значит, в постели пожестче нельзя, а по земле меня валять можно? — Очкастая, достала этой херней, — услышала Ханджи. Леви мгновенно отдернул руку, и девушка снова упала в пыль, не прекращая смеяться. — Хочешь поиграть в изнасилование, иди за этим к кому-нибудь другому. Подсечка, и Леви приземляется рядом. Приходится признать, что концентрация рядом с ней хромает на обе ноги. — Смотри, какое облако, — не торопясь подниматься, Ханджи показывает пальцем в небо. — Всклокоченное, как ты. А вон то рядом — я. Леви хмуро смотрит в небо, скрестив руки на груди. Раз вечером его ждет стирка, ее — тоже. Вместе с одеждой в ванне. — Похожее на лестницу? Ты уже растворяешься в туче над лесом. — Хорошо, — задумчиво отзывается Ханджи, смотря на него. — Хорошо, когда есть в ком раствориться. Леви Аккерман спит так крепко, что Фалько никогда не может разбудить его раньше утра. — И что, теперь не скучно? Лесное озеро звенит комарами, но ни один не долетает до них. — Не-а, ждать не скучно, — потягиваясь под деревом, загорелая Ханджи закрыла очередную прочитанную книгу. В домике их много, очень много, кажется, целая библиотека Разведкорпуса. Здесь он научился этой тишине, когда внутри чистота и порядок, и все на своих местах. Например, она. Громкий всплеск разрушает тишину, и следом восторженный вопль: — Холодно! Ты долго там стоять собираешься, коротышка? Ауч, ну и зверские здесь пиявки! Мелкое теплое озерце гостеприимно принимает его, и Ханджи моментально забывает про пиявок. — Передышка удалась, — признается ей в губы. Она щурится и в следующий миг падает спиной в воду, тянет его на себя. Раскидывается мокрой морской звездой на берегу и, глядя в облака, говорит: — Жду не дождусь, когда она закончится, и начнется настоящая жизнь. «Дождешься. В этом был весь гребаный смысл».