...скоро поднимется такой восточный ветер, который никогда еще не дул. холодный, колючий ветер, и, может, многие из нас погибнут от его ледяного дыхания.
А. Конан Дойл
Грядёт восточный ветер. Так говорили древние старики в великом Хуанлун, когда море вновь темнело и небо застилали грозовые тучи. Тогда приходила очередная буря, сметающая людские крыши и вырывающая деревья с корнем. Старики верили, что всё это дух древнего генерала, неупокоенного и разъярённого. На белом свете тогда ходило много старинных легенд и полузабытых историй о нём, пересказанных на улицах провинций дрожащим голосом. Одни утверждали, что тот человек был верным последователем самого императора. Вторые рассказывали, как генерал родился страшным грешником ещё в начале своего жизненного пути. Другие шептали, мол, он стал отступником и последователем тварей, рождённых диссонансом. А последние и вовсе верили, что сами небеса прокляли генерала страшной карой. Возможно, что-то из того множества сказок и являлось правдой, да только подлинная истина была ведома одному лишь ветру. Сейчас вся грозная империя Хуанлун похоронена под пылью веков. И не осталось уже тех, кто бы помнил детские сказки о восточном ветре, несущем в сновидения один прах. Но ему и так ничего и не снилось. Последние сны, о которых Цзиян помнил, приходили в ювенильные десять, когда на улицах родной деревни ещё цвели дикие персики. Тогда он, будучи несмышлёным ребёнком, сидел на крепком отцовском плече и срывал сочные плоды, жадно вдыхая их сладкий аромат. Наливные фрукты таяли в подоле его расшитого нежной нитью ханьфу. В тот далёкий день, многие-многие годы назад, ласковый ветер тихо опускал лепестки на тропу, ведущую к небольшой деревне Цзиньчжоу. Та, родная и уютная, располагалась на самой восточной окраине Великой империи. Дальше, за границей, начиналось царство хаоса и мрака, именуемого Фракцидус. Отец Цзияна рассказывал, что там, на другой стороне, жили самые обычные люди. Они также дышали, ели рис и спали на циновках, боялись полчищ чудовищ, но гибли в бесконечных войнах за безымянный трон. Однако все эти беды и горести не касались счастливой деревушки в Хуанлун. Истории о вражде и кровопролитии заканчивались, как только в отчем доме гас медовый свет. Тогда же, давным-давно, маленький Цзиян торопился в свою любимую Цзиньчжоу. Он хотел успеть до первых капель дождя. В тот самый день грозовые тучи тяжело нависли над сухой землёй, укрытой персиковыми соцветиями. Первые раскаты грома тогда раздались над самой головой, от чего мальчик ускорил шаг. За последующим ударом уже шумной стеной хлынул дождь. Маленькому Цзияну не осталось ничего, кроме как броситься по тропе, подбирая полы ханьфу и теснее прижимая корзину с травами. В свои десять с небольшим он отлично понимал, что после из вымокших цветов не получиться сделать настоя. Отец мальчика был деревенским лекарем – строгим, но очень и очень любящим жену и сына мужчиной. И тот наверняка бы расстроился, узнав, что все травы промокли. Но Цзиян всегда был умным мальчиком. В переплетениях деревьев, располагавшихся по обеим сторонам тропы, мелькнули остовы тёмной хижины. Этот дом, некогда принадлежавший старому отшельнику, был всеми забыт в перелеске на окраине Цзиньчжоу. Цзиян сразу же свернул с дороги и бросился туда, перепрыгивая через земляные кочки. Хлипкий навес встретил его сухостью. Внутри не было ничего: одна только солома пылилась на скрипучем полу, сломанные скамьи да щепки были оставлены в тени. За разбитыми ставнями вновь прогремела и полыхнула нить молнии, осветив тёмные углы хижины. От туда совершенно неожиданно раздалось: – У вас грозы каждый день, что ли? На этот тихий детский голос худые плечи Цзияна дрогнули, однако сам мальчик не испугался. Он всегда был смелым ребёнком. – Кто здесь? – спросил он, обращаясь к фигурке, сжавшейся в полумраке. – Кто надо. – А я не знаю, кто надо, – ответил Цзиян, осторожно ступая по гнилым доскам. Когда он всё-таки подобрался ближе, то разглядел такого же возраста мальчишку. Тому стукнуло те же невинные десять. Однако волосы незнакомца были белы, точно свежевыпавший горный снег. Длинные лохматые пряди плавно обрамляли острые скулы, а глаза ребёнка казались прозрачными и блеклыми, словно там серой стеной тоже шёл ливень. Плечи дитя были опущены и чуть подрагивали от сырой прохлады. Цзиян его не знал и видел впервые, а потому не нашёл ничего лучше, чем сказать лёгкое и наивное: – Меня зовут Цзиян. – Мне не интересно твоё имя, – угрюмо отозвались в ответ. – Тогда скажи своё, – мальчик присел рядом, опуская плетёную корзину с травами. Подумав, новый знакомый всё-таки проронил: – Кальчаро. Меня зовут Кальчаро. – Ты что-то говорил про грозу, – осторожно напомнил Цзиян, и новый знакомый чуть оживился: – У вас часто бывают грозы? – Не очень. Просто лето дождливое. А ты не знал? Так значит, ты не из Цзиньчжоу? – Да, – резко отозвался Кальчаро. – Я вообще из столицы. – Ого, – Цзиян задумался, прикусывая свою пухлую детскую губу и перебирая в памяти рассказы отца. – Но ведь до туда очень далеко. – Я раньше жил там. Потом мы с папой переехали сюда, капустная ты голова, – раздражённо отозвался мальчишка, при том ещё и фыркнув, словно этот факт был слишком очевидным. – Не знал, что к нам кто-то приехал. – Представь себе, – буркнул Кальчаро, лбом уткнувшись в согнутые колени. За разбитым окном продолжали шуметь ливень и завывать дикий ветер. В хижине наступила тишина. Немного неловкая: совсем непродолжительная. – Когда закончится дождь? – глухо промычал Кальчаро. – Скоро. Наверное. Цзиян очно не знал. Он просто откинул макушку, затылком упершись в деревянную стену старой хижины, и прикрыл глаза. Прошло немного времени прежде, чем он почувствовал рядом с собой тепло. Это новый приятель аккуратно подсел ближе. Мёрзлый сквозняк гулял по гнилому полу, насвистывал свои дикие песни через щели. – Если холодно, то двигайся ближе, – предложил сын лекаря и накрыл половиной своего дорожного плаща подрагивающего Кальчаро. Цзиян всегда был добрым мальчиком. В тот далёкий день они просидели в разваленном доме до самого вечера, тихо уснув под белый шум дождя. Когда ливень закончился, взору двух зевающих мальчишек предстал чистейший закат. Тот расплавленным золотом пролился на горизонте, подсказывая, что нужно скорее возвращаться домой. Они брели по влажной земле, пахнущей небесной влагой, в сторону деревни. Мальчики часто переговаривались друг с другом: Цзиян с милой улыбкой, Кальчаро с неловким взглядом. Края их помятых ханьфу задевали мокрые травы, собирали свежие капли с душистых цветов. И, наверное, тогда с востока впервые ласково подул тёплый ветер, неся перемены в великий Хуанлун. Однако всё это было очень давно, а Цзиян помнил слишком мало даже для того, кто прожил на этой бренной и выжженной земле ни одну сотню лет. Мальчишкой он запомнил лёгкую поступь Кальчаро и бурю, нескончаемую и разрушительную, несущую пепел и погибель всему. Цзияну ничего не снилось. Когда он опускал отяжелелые веки, то видел перед собой лишь непроглядный мрак и пустоту.