Наши семь жизней

Тихий скрип оповестил о прибытии. Минхо шагнул в дом, пустой и безжизненный, несмотря на снующих туда-сюда слуг. Деревянные половицы до блеска начищены, из кухни тянется приятный аромат свежесваренного риса, но Минхо одолевает тоска. Он привык к шуму университета, к постоянным спешкам, экзаменам и суматохе, которая несётся за тобой от умиротворения покоев до душных комнат для занятий. А сейчас, стоя в родном доме, куда Минхо прибыл на каникулы, он ощущает пустоту. Всё это богатство, золотые статуэтки на тумбах и дорогие шелка на стенах не делали убранство уютнее, так что юноша снял кат, положил его на низенький столик и прошёл вглубь, вдыхая знакомый аромат детства. Слуги низко кланялись и приветствовали своего молодого господина, забирая вещи из рук, провожая в столовую. Минхо кивал в ответ, но не хотел дольше положенного оставаться среди них. В университете тоже были слуги, но их присутствие затмевалось количеством студентов, и Ли позабыл, как много взглядов он ловил раньше на себе. А учитывая, как он возмужал, заинтересованные взгляды молоденьких девушек были вполне понятны и в той же мере противны. Минхо слишком богат и слишком послушен, чтобы обратить внимание хоть на одну из них, сколь бы красивыми они ни были. Родители писали, что не смогут провести эти каникулы с сыном, потому что уехали по делам на кенвонскую ярмарку, где будут налаживать отношения с Японией. Минхо торговля не сильно волновала, потому он сразу после обеда взял небольшой холст и чернила, чтобы порисовать в саду. Учёба в университете отягощала, забирала свободное время, поэтому Ли решил заняться искусством на каникулах. Солнце радовало обжигающими лучами, яблони и груши питались их энергией, расцветая все больше. Минхо любил сладость этих фруктов, потому, устроившись на траве, принялся запечатлевать пейзаж родного сада. Единственное, чего не было в университете Сонгьюнкван, так это духа родного дома. Находясь тут, Минхо наконец мог выдохнуть, прячась в саду от надоедливых слуг, которым родители приказали следить за юным господином. Ему бы в одиночестве посидеть и порисовать, а не отнекиваться от назойливости прислуги. Увлечённый рисованием, Минхо не сразу заметил, как за забором зашуршали листья. Сначала шум был тихий, похожий на шелест листьев или щебет птиц, но потом Минхо вгляделся и увидел светло-зелёные одеяния, бледнее сочной листвы. Какой-то юноша крался меж фруктовых деревьев, его пучок был совсем растрепан, а манган небрежно завязан на голове так, что сползал на глаза. — Вы потерялись? ― Минхо встал, отложив холст, на котором вырисовывались аккуратные силуэты деревьев и далёких домиков. Юноша в синем ханбоке, как заслышал чужой голос, притаился за грушей. Он пригнулся, но это не спрятало его румяного лица и круглых испуганных глаз. — Господин? — Минхо подошёл к дереву, не давая и шанса незнакомцу скрыться. Ли давно не был свидетелем столь дерзкого поведения. Чтобы осмелиться залезть в сад одной из главных купеческих семей, нужно быть или отважным, или глупцом. — Ой-ёй, — юноша за деревом прикрыл рот рукой, чтобы не наговорить лишнего, а потом медленно вышел из тени деревьев, низко, насколько позволяли неуклюжие шаги, поклонился в знак уважения. — Извините, что так бесцеремонно влез, моя собака убежала, я пошёл искать её. Юноша, что предстал перед Минхо, был совершенно безобразно одет: ханбок испачкался и помялся, некогда белые пачжи приобрели землистые оттенки, а узоры на рукавах чогори стали совершенно нечитаемыми. Ли сроду не видел, чтобы какой-нибудь юный господин позволял видеть себя в столь непотребном виде. — Собака? Сначала представьтесь, — Минхо не мог оторвать глаз от отвратительного глиняного пятна на чогори, но в то же время и от розовых щёк, почти таких же сладких на вид, как зреющие яблоки. — Ох, прошу прощения, я Хан Джисон, сын купца Хан Донгсу, — юноша вновь поклонился. Он делал это так часто и так нелепо, что Минхо еле сдерживал смешки. — О, так вы сын купца, с которым мой отец заключил договор? Удивлён нашей встрече, думал, вы тоже отбыли на кенвонскую ярмарку, — Ли поклонился в ответ. Он делал это с изяществом, коего следовало достичь всем янбан Кореи. — А вы, получается, сын купца Ли Ильсона, торгующего лучшими хлопчатобумажными тканями и серебряными изделиями? Мне даже как-то неловко, что предстал в столь нелепом виде, — Джисон склонил голову, но уже не пытался кланяться телом, только губу нижнюю закусил, неловко теребя край рукава чогори. — Не могу отрицать, что ваш вид может навлечь дурную славу на семью. Позвольте предложить помощь, у меня точно найдется один лишний комплект одежды, — Минхо отошёл, взяв холст и чернила, а потом обернулся на Хана, что так и стоял в траве, непонимающе уставившись на хозяина поместья. Щёки Джисона всё так же светились румянцем, и Минхо находил это очаровательным. А ещё нос у него был аккуратным, и подвязанная поясом талия казалась слишком уж тонкой, такой не каждая девушка похвастаться может. Спустя минуту гляделок, Минхо поймал себя на мысли, что неприлично долго пялиться. — Эм, а моя собака? Да и не смею я вас стеснять, — Джисон первым подал голос, разрушая это странное молчание и переглядки. Он переминался с ноги на ногу, а Минхо диву давался, как может столь неопрятный юноша занимать его мысли. — С вашей собакой разберутся, не могла же она далеко убежать. Вы проходите, а то мне скучно одному тут. Каникулы начались, а вокруг не с кем разделить радость пребывания дома, — Минхо не соврал, но самая настоящая правда в том, что Джисон казался невинным и простым, такой не может навредить, сколько бы отец не предупреждал, что посторонних не стоит водить в дом. Спустя пару часов Хан раскрылся как человек, он как распустившийся бутон с каждой минутой удивлял всё больше, то сказав нечто нелепое, то делая неназойливые смущающие комплименты. Минхо с упоением слушал его голос, когда тот немного освоился и перестал при каждом удобном и неудобном случае говорить «извините» или кланяться. Джисон забавно морщил нос, когда смеялся, и руки высоко вскидывал, рассказывая, как его собака Син побежала за птицей, да так и потерялась. Минхо почти не говорил, он наслаждался внезапной компанией, скрасившей остаток дня. Тишина куда-то улетучилась, а двери больше не скрипели, жалостливо напевая тоскливые песни. И чай был вкуснее, отдавая ягодной сладостью больше обычного, и в груди расцвели цветы.

***

Недели проходили быстро, обещанный месяц каникул летел с неимоверной скоростью, и у Минхо закрадывались мысли, что это из-за одного молодого купца, что своими разговорами мог отмести все печальные мысли. Джисон с того дня стал частенько захаживал во владения семьи Ли, объясняясь тем, что его единственный друг уехал с родителями в Китай по делам. Хана было много: в мелководной речушке с босыми ногами, на сочной траве в саду, на ветке массивного дерева с книгой в руках. Он никогда не носил кат, а манган вечно гулял на голове, не завязанный по правилам. И это привлекало Минхо — свобода, с которой жил юноша, с его необъятной жаждой жизни. Но было в этом и что-то мрачное, потаённое, что хотелось разгадать. — Джисон-и, а почему ты никогда не рассказываешь о себе? То есть я знаю какие-то несущественные мелочи, но в целом ты никогда не вдавался в подробности, — Минхо привалился к стволу дерева, полюбившегося за каникулы, и рисовал Джисона. Теперь почти каждый лист украшал изящный профиль с пухлой нижней губой и шелковистые чуть вьющиеся волосы. — Разве мелочи не говорят громче сухих фактов? — Хан обернулся, сверкнув яркой улыбкой, и Минхо на секунду ослеп от её красоты. Так не должно быть, но при виде Джисона в груди растекается нежное счастье, которое не затмит даже сильная буря. — Да, но мне интересно, кем ты хочешь стать, например, или где учился, — Минхо выводил линию за линией, беззастенчиво любуясь, как лучи солнца играют на лице Джисона. Процесс рисования приобрёл новые краски, каких не было в университете. — Ну, моя жизнь не особо интересна. Я учился в школе Сеовон, но теперь, из-за восстаний крестьян и постоянных пожаров, наше семейное дело стало менее прибыльным, и в университет мне не попасть. Да и какой смысл, ведь я… — Джисон запнулся, точнее смолк. Впервые не из-за смущения, а потому что что-то тревожит. Минхо отложил холст и кисть, передавая свежий рисунок теплу солнца, чтобы тот напитался природной энергией. Он приблизился, кладя руку на плечо Хана, поглаживая. Жест, повлекший за собой трепет ресниц и дрожание губ, потому что искры вдруг полетели в воздухе, и это вовсе не одуванчики и не мелкие жучки, выскочившие из травы. — Я не могу, — Джисон повесил голову, в его глазах застыли слезы, и Минхо сделалось невыносимо дурно. — Не хочу портить тебе каникулы своими проблемами. Да и кто ты мне? — Джисон-и, посмотри на меня, — Минхо требовательно повернул голову юноши, держась за подбородок кончиками пальцев. Это неприлично, нельзя прикасаться к людям, особенно к таким же купцам, хоть и живущим в меньшем достатке, но почему-то это было сейчас неважно. Важен Хан, боль которого виднелась в слезах, не смеющих упасть на землю. — Я твой друг, верно? Я не осудил тебя за внешний вид в первую встречу, не осужу и сейчас, чтобы ни случилось, — а друг ли? Минхо с недавних пор начал сомневаться в этом. — Я не осуждения боюсь, я боюсь сказать вслух, боюсь ранить тебя, — Джисон коснулся своей рукой тыльной стороны ладони Минхо, пуская колючие мурашки по коже. Его пальцы подрагивали, почти так же невидно, как плечи, но Ли всё видел, он удивительно точно чувствовал юношу перед собой. — Вижу же, что стал небезразличен, у тебя есть ко мне интерес, и совсем не дружеский. Минхо округлил глаза, на миг останавливая руку, переставая поглаживать щёку, по которой всё же скатилась одинокая слеза. Страх пробежался по спине, холодом отдавая в грудь, замораживая лёгкие так, что дышать нечем. Минхо не должен этого чувствовать — ни симпатию к такому же мужчине, ни страх, ни волнение от сложившейся ситуации. Но он чувствует. Так же ясно, как солнечные лучи и чуть прохладные чужие пальцы на своей ладони. — Чего застыл? Я не прав? — Джисон уселся поудобнее, его вторая рука щипала траву, но это не злило. — Наверное прав, я и сам не знаю, — безбожно врёт. Ли точно чувствует нечто особенное, космическое, отчего хочется быть ближе к Джисону. Ни одна девушка, даже самая хорошенькая, не привлекала столь сильно. — Так что тебя беспокоит? Джисон замялся вновь. Его только что загоревшиеся озорством глаза потухли, плечи сникли. Он сложил руки в замок, с силой сжимая ладони, но после нескольких минут молчания всё же заговорил, подбадриваемый тихим поглаживанием со стороны Минхо. — Я… Я, возможно, ну, скорее всего, никогда не поступлю в университет, даже не женюсь, там, не заведу семью, — Джисон говорил траве, даже глаз не поднял, всё хмуря брови. Минхо гадал, что же стряслось у человека, которого вечно переполняет счастье. Это же попросту невозможно — обнаружить печаль в бездонном источнике радости. — Но почему? Если сейчас есть трудности с деньгами, то их можно решить, — Ли готов отдать сбережения, даже пожертвовать собственные средства на обучение, и от этого становилось вдвойне страшнее — осознавать свою тягу к другому юноше. Родители не поймут, общество не примет, но Минхо отчаянно хочется вновь видеть улыбку на лице Хана. — У меня опухоль, она всё сильнее разрастается, уже не остановить, — Джисон наконец посмотрел в глаза. Минхо хотел стереть это выражение бесконечной скорби с лица, которое стало безумно симпатично. Опухоль… Ли хочет убрать из мира это роковое слово. — Вот видишь, теперь ты грустишь. Давай забудем, не хочу портить твои каникулы, — Хан попытался улыбнуться, но улыбка получилась вымученная, как будто её насильно натянули. — Каникулы? Я уже и забыл, что приехал сюда из другой жизни, — Минхо не мог пошевелиться, лишь смотрел в глаза напротив, наконец поняв, что его волновало в этих карих омутах. Вот что за горе скрывалось в веселье, вот какую тайну носит под ханбоком Джисон. — Не смотри на меня так, — но Хан не отвернулся вопреки своим словам. — Как? — Будто я твоя печальная любовь. А Минхо согласен. С каждым словом, даже с теми, которые не произнесены вслух. Университет Сонгьюнкван научил многому, но эти каникулы преподали главный урок — любовь, влюбленность, да даже симпатия — те ещё дьяволицы. Если тебе кто-то небезразличен, будь готов заплатить за это свою цену, даже если просто хотел отдохнуть от учебников, даже если каникулы для многих просто приятное времяпровождение. — А разве это не так? — Минхо приблизился ещё, дыша прямо в чужие губы. Его пьянит человек рядом, он становится маленьким невесомым лепестком сакуры, кружащимся в потоках неизведанных чувств. Глаза Джисона всё ещё мокрые, но он тоже склоняется, неверяще касаясь чужих губ. Ему позволено, Минхо понял это только что, и пусть неправильно, мерзко, но это для других. Для Ли этот поцелуй прекраснее ярких сновидений и слаще мёда. В груди Минхо с новой силой зацвели нежно-розовые цветы груши, но на них как снег падали чёрные хлопья пепла — еле уловимые предвестники скорой разлуки. Они прожигали лепестки, оставляя зияющие уродливые дыры. Ли влюбился, впервые в жизни столь искренне и осознанно, но эта любовь не имела бы продолжения в любом случае, и юноша вместе с первым поцелуем вкушал горечь будущего.

***

Месяц пролетел незаметно, как дуновение ветра прошёлся по идеальной причёске Минхо, что сидел в повозке в бледно-голубом ханбоке. На его рукавах цветочные узоры, которые обычно не носили мужчины, но это одежды Джисона, он сам отдал их, когда прощался. Хан смотрел вслед уезжающему Минхо, не проронив и звука, зато в его глазах можно было прочесть все. «Я буду ждать тебя в лучшем мире» «Я буду любить тебя до последнего вздоха» «Это были лучшие каникулы, хоть и не мои» Они поцеловались украдкой, в маленькой тёмной комнате, и Минхо в этот момент хотел бросить учебу, лишь бы остаться, лишь бы украсть ещё пару дней для них. Но это невозможно. Серое небо обещало дождь, оно было таким же блеклым, как увядшая душа Минхо. Каникулы… Лучше бы он остался в Сонгьюнкване вместе с Хёнджином, лучше бы никогда его не манил родной сад, лучше бы он не брал в руки кисть. От каникул только слово, в душе же была буря, в руках листы с изображением мягкого профиля Джисона, а на теле часть его пышущего жизнью наряда. Каникулы никогда ещё не отзывались для Минхо тоской, едкой горечью и утекающими в никуда потоками мыслей. Каникулы вовсе не так сладки, как яблочный вкус джисоновых губ.