***
Покуда монстр его не видит, Нугзар ходил по кладбищу, постоянно озираясь и страшась, что вновь услышит шаги. В ушах всё звенел этот безумный смех, змеиный шёпот, а перед глазами всё рисовалась картина: мёртвый лежит в крови, посиневший, оцепеневший, с открытыми в ужасе глазами, стеклянными и не видящими ничего, а поперёк горла тянется алый глубокий порез... И снова, снова он услышал шаги. Только иные: лёгкие и осторожные. Зажглась надежда на то, что он встретил кого-нибудь из своих, но ужасала мысль, что та история может повториться. Показалась девушка. Испуганная и радостная, она подлетела к Нугзару и судорожно схватила его за руку. – Ты уже наслышана? – робко спросил юноша. – Наслышана, наслышана! – говорила Наташа, продолжая сжимать его руку. – Что же с ним сделалось! – С кем – с ним?.. Но не успела Наташа ответить, как их счастливый миг прервал проклятый. Теперь стоит только, как говорится, рвать когти. Они без слов, одним взглядом договорились и разбежались в разные стороны. Маньяк замешкался, но со сметливостью своею выбрал Наташу: всё-таки девушка, и, хоть совсем на немного, но бегает медленней. Нугзару оставалось только молиться за сохранность её жизни, что также резко может прерваться, и только бы веровать, что она успеет ускользнуть от зоркого глаза маньяка.***
Нугзар всё шёл дале, покуда не упёрся в стену, большую, толстую, могучую и старую. Он явно был здесь. Он точно помнит это место, а единственным отличием реальности от памяти – так это то, что в последний раз он здесь был при небе красно-синем. Тогда они были слишком наивны и глупы, они не подозревали, какой тяжкой расплатой обернётся ночь, какой страшной игрой подвернётся судьба. Это – начало. Вот: вымощенные дорожки, когда-то гостеприимно встречавшие путников, высокие травы, грозные молчаливые сосны, и вот – ворота, в которые они вошли. И как он сразу не додумался? Нугзар подошёл к воротам. Да, в его сердце ещё теплилась слабая надежда, что отсюда можно просто сбежать. Но не тут-то было: парень сначала робко прикоснулся к двери, слегка надавил на неё, а потом сильнее, и ещё сильнее, после уже толкая её плечом – ворота не поддавались. Не сдвинулась ни на сантиметр. Поняв, что все попытки бесполезны, Нугзар собрался уходить, напоследок, обидевшись, хорошенько ударил ворота ногой. Сразу понял, что совершил глупость: те загрохотали и завыли, раскатываясь гулким звоном по стенам. Парень зашикал на ворота, призывая быть тише, будто они живые. Испуганно обернулся и, не заметив никого, скоро побежал от места преступления.***
Нугзар силился остаться незамеченным. Вытягивая руки вперёд, он пытался нащупать стволы деревьев иль стены – тьма, хоть глаз выколи. Он осторожно ступал на землю, молясь, чтобы не было высохших листьев и веток – уж больно они шумные. А взор его устремлён точно в одну цель, к которой он медленно, но нацелено движется. Он не сводил глаз со светлой мерцающей точки вдали, он видел тихий огонёк. Свет всё расширялся и светлел по мере приближения. Сердце стучало надеждой. Но, подходя ближе, она рассеивалась и тускнела... как огонёк. Парень стал быстрее двигаться к свету, и дошёл до него, но было уже темно, и он лишь различал блеклые очертания стен. Огонёк привёл его в тупик. Послышался свирепый крик – его заметили. И что теперь? Куда ему? Юноша отчаянно озирался по сторонам, силясь найти хоть щёлочку, в которой он мог бы укрыться от чудовища. Но нет: лишь давящие стены нависли с трёх сторон, а с четвертой – маньяк. Он с неистовой скоростью приближался к жертве, а тот, бедный, донельзя вжался в стену, пытаясь слиться с ней. И всё-таки он гордо встречал смерть, смело заглядывая ей в лицо. До боли знакомое лицо. И вдруг он обомлел. Жадно оглядывая убийцу, с ужасом заметил страшное сходство... с другом. Какое страшное проклятье с ним сотворило такое! Лицо у маньяка было белым, как мел, с зеленовато-фиолетовым отливом. На нём виднелись глубокие морщины, как шрамы, и даже виски и бороду тронула седина, хоть тот был относительно молод. Где-то – под глазами, на скулах, на руках – обуглились чёрные пятна. И весь он вытянулся, вырос, исхудал и стал походить на мертвеца. Он костлявые руки тянул к своей жертве. Сверкали алые зрачки, хоть они и были ране янтарными. Сверкали глаза неистовой злобой и нескрываемым безумием, и смотрел он на Нугзара как на превеликую сладость. Хоть и изуродован он колдовством, всё-таки парень увидел в этой твари друга. Но нет больше ласковых слов – лишь рявканье и улюлюканье, нет этого добродушного смеха – он стал жестоким и леденящим, нет больше дружеских похлопываний по плечу – лишь рука, занесённая для удара. Нугзар не смел шелохнуться. Он не мог поверить, что друг променял дружбу на безумие. Он не посмеет. В его сердце ещё теплится слабая любовь. И ещё есть, есть! Он наивно, как дитя, верил ему. Он всё лепетал его имя, пытаясь пробудить в убийце совесть, но, увы, одним только: «Это же я!» не отделаешься. Не признал маньяк своего друга: слишком уж опьянён безумием. Он ударил приятеля наотмашь, да так сильно, что тот ничком упал на пол и уже был в беспамятстве.