Кто готов прогуляться? Ла-ла-ла-ла У кого нету планов? До утра!
— Прогулка, The Hatters
время действия — июль 2023 года
— Много городов у нас в России... — Да перестань, — Дима откровенно говоря смеётся, пихнув Горошко рукой в плечо. Тяжёлая рука, считай лапа ушлого Гороха мёртвым грузом лежит на его плечах и после этого толчка на мгновение съезжает. Но потом возвращается обратно, холодными пальцами ощупывая шею. Серёжа кривит лицо по особому, по свойски и как-то по родному, как по сердце ему лежит — хмуро сводит брови и едва поджимает губы. — Да чего? — не понимающе тянет слова и также тянет Диму физически в сторону, оттаскивая ближе к каменному ограждению набережной. Насилу останавливает Чеботарёва, впрочем, сейчас это сделать не так трудно и всё ещё не спуская с его плеч руки, глядит в глаза. Вторая рука элегантно изворачивается, укладывается на холодный и мокрый камень. — Нет, мы с тобой выпили одинаково, почему меня тянет петь, а тебя нет? Чеботарёв улыбается слегка резковато, сам чувствует как от этой улыбки сводит скулы. На самом деле, Серёжа прав, такое явление — странно, потому что выпили они на пару с ним достаточно. Возможно, даже немного с лишком, но Горошко это похоже отрицал, потому что во второй руке крепко держал небольшую, ещё не открытую баночку пива, которую они захватили в последние пять минут работы магазина. Но составить ответ на вопрос у Димы толком не получалось. На деле — ему не хотелось. Всё, что ему сейчас хотелось — как дурак ходить по набережным Питера и улыбаться немного тёмной улыбкой. И на Серёжу смотреть, прямо вплотную, как сейчас, глаза в глаза. Даже спать отчего-то не тянуло, возможно из-за того, что Горошко, пару часов назад, когда оба были относительно трезвы и свежи, предложил ему прогуляться по Питеру. Сейчас это желание в порядком спиртовом разуме было единственной вещью, что не расплывалась и которую Дима сейчас чётко мог разобрать. Но пока Чеботарёв предавался различным размышлениям, Серёжа упорно ждал от него ответ и наконец, не выдержав, взял его руку и вложил в неё банку. — Давай, пей, я не хочу горланить один, — проговорил он серьёзным тоном. Диму опять на смех пробило от этой серьёзности, что мешалась с какой-то смехотворно детской обидой. — Да ладно, ладно, — Чеботарёв успокаивающе повёл руками и вытянул Горошко за руку, закинув его лапищу себе на плечи вновь, отдавая пиво в раскрытую ладонь. — Так, как там... А нету пальцев столько на ногах? Серёжа наконец озарился довольной улыбкой, раскрыл рот ещё более радостно и смачно облизнув губы, боднул Чеботарёва в плечо, постукивая рукой по ноге, пытаясь поймать ритм. — С каждым годом всё они красивей. А утопают в солнце и в снега-а-ах, — с какой-то особо театральной ноткой напел он, для драматизма закрыв глаза рукой. Мужчина хватанул вдруг Горошко за всё ещё безбожно тощее плечо, почти вжал в себя, едва рассчитывая собственные силы и покачиваясь не то в неясный такт песни, который Серёжка продолжал «отбивать» рукой об ногу, закачался из стороны в сторону вместе с ним, вышагивая по набережной Мойки дальше.***
Серёжа вытягивает руку над головой и показательно потряхивает банкой, проверяя есть ли ещё остатки напитка на дне или всё таки нет. Хмурится так, словно решает задачу мирового масштаба и презрительно цыкает. — Да ладно, — отведя голову в сторону и почти не сдерживая смешки, что пробивают тело подобно икоте, проговаривает Дима. — Что, уже выдулил? — А я тебе предлагал, — Серёжа поворачивает голову в ответ и хихикает как-то злодейски низко. — Мне дай волю — я разом пятилитровку выпью! — Ха, да как будто у тебя кто-то эту волю когда-то ограничивал, — хитро щурится Дима и смотрит прямо в тут же закатывающие зелёные глазки. — Ну это так. Фигурально, — отмахивается парень и осторожно ставит пустую банку рядом с собой на траву. После этого — блаженно сводит руки на груди и с видом, словно собирается лечь в гроб, закрывает глаза, уложив голову на мокрую травушку. — Мне стоит играть похоронный марш? — тянет Чеботарёв с иронией в голосе, перевернувшись. — Что-нибудь из «Ленинграда» лучше напой, — не открывая глаз, отвечает Горошко и смиренно долго выдыхает через нос. Чеботарёв с довольным видом тоже прикрывает глаза и укладывает голову поудобнее. Они сейчас дошли до стрелки Васильевского острова и, хоть убей, но Дима не помнит, как и насколько долго они шли с набережной Мойки до этого небольшого и пустого сквера с необычно мягкой и удобной травой. В принципе, путь мужчина помнит как флешбеками — по мосту шли вроде, где-то бегом бежали, где-то за руки хватались лишь бы вниз головой не полететь в Неву. И Серёжа всю дорогу мерно отпивал из бутылки пиво, не забывая временами продолжать выть приевшуюся, но от того не менее любимую, «В Питере — пить». Дима в принципе ловит себя на мысли, что с тех пор, как они вышли с корпоратива и разошлись с коллегами по разным сторонам, его внимание циклится исключительно на Горошко. В трезвом уме быть может что-то и могло родиться из таких наблюдений, но сейчас Дима для себя обозначает более просто, чтобы всё же держать себя и не выглядит настолько невменяемым. На вроде: да, внимание всё на Серёже, смотрю я только на него, улыбка появляется как только он рот раскрывает или даже если молчит и рядом с ним вот как-то необычно хорошо, тепло, ну и родно. Итог всего этого — просто хорошо. Отлично даже. Дима чувствует, наверно, комфорт самый настоящий и греется об него. Приятно становится. И почему-то очень хочется, чтобы на утро он забыл абсолютно всё, кроме собственных ощущений. Он уверен, что потом даже вспоминать о них будет бесконечно приятно. — Дим, — пальцем его тычут в побритую щëку и говорят заметно более пьяным, медленным голосом. Однако стоит отдать должное, Серёжа, пусть и выпил ещё одну банку пива сверху, а всё же держится вполне стойко. — Ты не уснул? — Не-не-не, — отмахивается Чеботарёв, кашлянув и раскрыв глаза. — Задумался. — Отлично, я тебе сейчас новый повод задуматься дам, — почти гордо и хихикая хитренько тянет Горошко, потирая немного замëрзшие ладони. — Ага. Так? — Когда первый Гром вышел мы снимали эти острые вопросы, — начинает Горошко уже явно заплетающимся языком и в дополнение жестикулирует, активно пытаясь донести суть. — Крылья острые жрали. — Но, — поддакивает Чеботарёв. — А если сейчас будем снимать, но вместо крыльев пить будем. Кто кого перепьет? — самым серьёзным тоном спрашивает Горошко и как тогда, на набережной, ожидает ответа от бедного Димы. Дима же прочищает горло и цокает задумчиво. — Вы же с Тихоном уже ходили в бар и снимали видео, — припоминает он. — Ну, да, но с тобой-то нет, — к концу Серёжа, по ясной только богу и ему причине, глухо посмеивается. — Просто вот кто бы больше выпил. Или там, дольше продержался, скорее? Как оценивать... — Ну, можно и то, и то обдумать, — предлагает Дима и не то осознано, не то не очень придвигается к Горошко ближе. Его голова идёт немного набок и фактически соприкасается с макушкой Серёжи, который задумчиво и словно уставшими глазами смотрит на светлое, вроде уже предрассветное небо. Дима на самом деле не уверен точно ли предрассветное, он не знает сколько сейчас время, а тянуться в карман за телефоном кажется непосильной задачей. Но помнит, что когда они расходились с корпоратива шёл второй час. Так что утро в любом случае скоро, а если учитывать Питерские белые ночи так вообще можно всю ночь считать за утренние сумерки. — Я б тебя перепил, — заявляет Горошко и даже садится, полностью уверенный в себе. Правда, немного покачивается из стороны в сторону и выглядит как какой-то заторможенный маятник. Диму гипнотизирует и он садится также, глянув вперёд, следуя серëжкиному взгляду. — По количеству — да, но продержался бы дольше я, — со смешком дополняет Дима. Серёжа обстоятельно фырчит, вертит и дёргает головой. — С чего б? — Мы выпили плюс-минус одинаково, а ты уже никакой, — усмехается Дима, попутно сорвав травинку, крутя её между пальцев. — Э, я вообще-то выпил на целую банку пива больше тебя! — изолманно-громким голосом заявляет Горошко, вскидывая руки вверх. — А ещё замёрз! Вот и кажусь более пьяным! — Ладно, пивной-король, не серчай, — уложив поудобнее руку на плечо Горошко, смехом ответил мужчина и сощурившись добавил. — Не знаю, дыхни на меня, захмелею и уровняем шансы. — Ага, тебя может и поцеловать, чтоб рот в рот спирт передать? — почти укором тянет парнишка. — Ну, поцелуй. Серёжа стопорится на этом моменте, взгляд уткнув в траву, пока Дима, до конца собственные слова в голове не обработав, весело посмеивается. Проходит минута, прежде чем Горошко поворачивается на него полноценного, смотрит более осознанно и почти не пьяным голосом произносит: — Пошли к реке. Трезвый Дима сравнил бы себя в этот момент с козленочком — Серёжа дёрнул за нить, которой он привязан и мужчина тут же тащится за ним. Но Дима сейчас не трезвый и просто не думает, просто идёт.***
Холодная и тёмная, почти что чёрная, вода Невы, логично, отрезвляет. Не совсем и не до конца, что Серёжа, который окунает в воду руку почти по локоть, что Дима, проводящий по воде лишь слегка, себя трезвыми назвать не могут точно. Но Чеботарёв хотя бы в этот момент более осознанно поднимает взгляд в небо, щурится, вглядываясь в облака. Примерно угадывая со временем, определяя его в четыре утра. Может, пять, но точно не позже, на небе облака ещё слишком серо-синие. Он смотрит на согнувшегося над водой Горошко, что едва заметно не то качается спьяну, не то трясется от холода. Дима уже решает и проговаривает внутри себя то, что нужно дать Серёжа свою кожанку, без зазрения совести встаёт с корточек, заходит за парня и укладывает осторожно на его плечи куртку. Горошко задумчивый и непривычно тихий, как для человека, что выпил столько, сколько выпил он. Свой темноватый и мутный взгляд он утащил куда-то на дно Невы, туда, где куча затопленных вещей, монеток, где также хмуро и темно, как сейчас в его глазах. — А если бы мы встречались — ты бы меня стерпел? — напрямую вдруг спрашивает Горошко. — Почему бы не стерпел? На этот раз то, что Дима не задаёт никаких лишних вопросов. Алкоголем это не объяснить, он потихоньку начинает всё же трезветь. Голова сама собой подкидывает на язык именно этот вопрос и никакой другой Чеботарёв даже не подразумевает. — У меня не характер, а пиздец, — уголки губ как-то особенно грустно кривятся, когда Серёжа оборачивается на Диму с «улыбкой». — Стремный. Со мной спиться можно. Чеботарёв натягивает искренне добрую улыбку и присаживается на холодный камень совсем близко к Серёге, касаясь коленом его колена. Осторожно берёт худенькую совсем ладошку в свою. — А со мной ещё никто не спивался! — как-то лающе заявляет и смеётся он. Горошко отводит голову и прыскает от смеха. — Не, в тебе я уверен, но со мной — ещё как. Бедная твоя печень, — в дополнение криво улыбается парнишка. Дима глухо ржëт. — Да ладно, у тебя хороший характер, — спустя время всё же начинает Дима. — Сам ты хороший. Талантливый, весёлый, красивый, жизнерадостный, ещё и своеобразный такой — это же круто. В тебя влюбиться просто. — Так размышляешь, как будто сам влюблялся, — Серёжа как кот трётся об димино плечо, подползая к нему вплотную. Пальцы крючками хватаются за плечо, пока щекой он продолжает потираться. Дима даже особо на это не реагирует. Потому, что как-то правильно. Правильно сидеть у холодной реки, с мокрыми руками обниматься, говорить о каких-то отношениях. О каких? Не важно. На подсознательном уровне они опадают как правильные отношения. И очень нужные. У Димы в голове по этому поводу вопросов нет. — Может и влюблялся. Серёжа поднимает на него глаза — всё те же, оставленные на дне реки, круглые, как два блюдца и блестящие. Красивые. У Димы плывёт улыбка по губам ласковая и нежная, и сам он плывёт корабликом по Неве. — Может тогда поцелуешь, раз влюблялся? — Серёжа говорит с полу-вопросительной интонацией, подняв голову. Дима же тут же укладывается ладонь на его скулы, гладит большим пальцем и смотрит в лицо, разглядывая близко-близко каждую деталь. Вот — пятнышко, в уголке губ, сейчас в его глазах едва плывущее, вот — кончик орлиного носа, вот — острые и как резные скулы, вот — глубоководные глаза, отдающие зеленой водорослей. Всё близко, всё рядом, всё правильно — Поцелую. Мужчина после этого всё продолжает тихонько гладить его по щеке, смотреть в глаза и по миллиметру приближаться к его лицу, пока Серёжа, практически замерев и громко сглотнув, за этим наблюдал, поудобнее опрокинувшись на Диму... И вот — мгновение спустя Чеботарёв коснулся его губ. Коротко, осторожно, не надавливая, а как бы смакуя, слизывая остатки хмеля с кромки губ, вкушая холодность и ощущение покалывания на губах, приятную и нужную прохладу. Серёжа, до того отрезвленный водой, вдруг пьянеет опять, но на этот раз от Димы, его действий, его рук, что склизко ведут по талии, неприятно отдавая холодом, но ухватываются и поглаживают так хорошо, нежно и по родному, что хочется поплавиться. Горошко не ощущает того, что одной ногой опирается на Диму, тогда как вторая практически впечатывается в каменную кладку. Не ощущает и не обращает внимания он и на то, как постепенно тухнут огни ламп, оповещая о восходе солнца, о том, что они прямо сейчас в самом центре Питера, после нескольких часов шатанья по улице, распевание песен Ленинграда, странных диалогов про алкоголь и отношения, просто сидят у воды и целуют друг друга в губы, при том, что в голове нет ничего. Серёжа звучно дышит и притягивается ближе, оглаживая щетину мужчины, поддевает чужую губу и мягко сжимает её и думает, что через пару часов они забудут всё, проснутся в разных частях города и вспомнят только ощущения — теплоты, чего-то уютно-родного, чего-то правильного, нужного и приятного. Углубляя поцелуй и практически аккуратно укладывая Горошко спиной на землю, нависая сверху, Дима думает о том, что согласен с ним во всём. Только проснутся они в одной кровати, но со смехом будут отшучиваться и всё так же помнить ощущения — тепло, уют, нужность, правильность...