First Love / Late Spring

      Чан Мина верит в глупые вещи, вроде совместимости по группе крови или фазам Луны. Наверное, это забавно? Она позволяет окружающим смеяться над тем, что приносит ей радость, и неловко улыбается, пожимая плечами. Наверное, они правы? Ей стоит заняться действительно нужными вещами, а не копаться в псевдонауках и женских гороскопах, но Мина просто не может. Не хочет, честно говоря. Она листает форумы, читает со скуки очередные статьи, увлекается. Внутри что-то оживает от этих мелочей, поэтому бросать их кажется настоящим преступлением — разве можно лишать себя того, что заставляет чувствовать? Хочется вгрызаться в подобные моменты до рези в дёснах. Хочется хоть что-то ощущать. Хочется понимать вещи, о которых постоянно щебечут подружки: щекотку в животе, желание хихикать от смущения, розовеющие щёки, дрожащие в улыбке губы. Всё это такое чужое. Холодное и далёкое. Мина не знает, что такое любовь и влюблённость. Да что уж там! Мина и простых чувств толком не знает, позорно прячась за неумелой игрой.       Внутри тупая пустота. Совершенно ничего. Мина сравнила бы это со странной прострацией, которая возникает в странные периоды жизни. Похоже на моменты, когда умирает кто-то близкий и приходится осознавать, что человека больше нет. Нет, дурацкое сравнение. Но иных придумать не получается — все пресные, все поверхностные, все совершенно плоские и лишённые такой необходимой глубины. И люди, эти глупые люди в любом случае ничего не поймут, если пытаться объяснить. Отмахнутся глупым советом, обесценят то буйство пустоты, которое заставляет сутулиться от болезненных судорог в животе, и решат, что такого просто не бывает. Как так? Ведь если чувствуют они, то чувствовать должны все! Но это похоже на вечный голод, который ничем не получается утолить: Мина глотает людей пачками, но ни один из них не даёт такого желанного насыщения. Лишь живот сводит от неприятной боли, которую не успокоит обезболивающее. Хотелось бы, чтобы это были бабочки в животе, но вместо них — чёрная дыра, уничтожающая всё живое внутри. Вместо бабочек — опарыши. Вместо бабочек — пустота.       Для Японии она тоже пустота. Люди добрые к ней ровно до того, как услышат её полное имя, которое обязательно заставит их скривиться в отвращении. Ни туда, ни сюда — ни в Корею, ни в Японию, потому что везде чужая, везде половинчатая и гадкая. И семья у неё такая же: с обеих сторон гадкая, предпочитающая забыть о существовании «пробного» варианта в лице Чан Мины. Иногда ей кажется, что она просто глупая ошибка молодости своих родителей, посчитавших, что они герои дешёвого романа. Печальная история о запретной любви, которую не одобряли их семьи: такой потенциал для счастливой концовки, такие страсти и повороты сюжета! Родственники матери терпеть не могли её избранника, как и родственники отца выбранную им женщину, и обе стороны лишь облегченно вздохнули после развода. Возможно, они действительно нашли своё счастье? Мама в Киото, отец в Чеджу — у обоих уже лет десять есть своя семья и совсем нет места для Мины. Она не обижается, честно, только в груди что-то неприятно колет от осознания, что никто из них ей не звонил уже полгода. Но всё в порядке, она ведь уже давно не маленькая! У мамы — муж и дети, у папы — работа и новая жена, разве найдётся время на неё? У родителей желанный счастливый конец, а у Мины — стопка детских альбомов, напоминающих о том, что и она когда-то умела жить, а не существовать.       Клуб, как обычно, пестрит неоновыми огнями и светом софитов, изредка мажущим по густой толпе, сквозь которую ловко лавирует Мина. Ей, честно говоря, не нравятся такие места: шумные, грязные, изобилующие незнакомыми людьми и неприятными запахами. Она почему-то продолжает приходить сюда даже после того, как в сотый раз обещает себе прекратить свой убогий образ жизни, но объяснения своим действиям не находит. Как обычно, впрочем. В её жизни всё так и происходит — сумбурно, непонятно, необъяснимо. Мина прожигает ночи в толпе людей, ненавидит себя днём, но никак не может прекратить это вечное бегство от самой же себя. Не может прекратить топить навязчивые мысли в алкоголе и чужих объятиях, не может остановиться и найти хоть какую-то стабильность в жизни, не может позволить себе прекратить сходить с ума и позволить голове заработать так, как она должна работать. Хочется проспиртоваться до такой степени, чтобы мозги отказали функционировать и прекратили пытать её навязчивыми воспоминаниями и ненужными мыслями. Ей не нужна дурацкая рефлексия или терапия, совершенно точно. Какая терапия? Она скорее язык себе откусит, чем согласиться открыть рот и рассказать о своих проблемах незнакомому человеку. Если ей захочется хоть толики понимания — Мина пойдёт в пьяном угаре выговариваться бармену, который заботливо подольёт ей текилы и скажет, что жизнь на хуёвых отношениях с родителями не заканчивается. Она кивнёт и счастливо зальёт в себя очередную порцию алкоголя, которая совершенно точно поможет ей расслабиться и ненадолго отпустить детские обиды.       — Пьёшь? — смазливый парень с улыбкой ставит перед ней коктейль. Честно говоря, Мина даже не помнит его имени. Он совершенно невзрачный и неприметный, как и положено знакомству на одну ночь, но в этот раз где-то в глубине души начинает клубиться странное отвращение. Именно сегодня находиться в очередном клубе не хотелось, как бы она себя ни заставляла. Мерзко. Да, ей было очень мерзко. — Мина?       Она молчит. Жизнь не заканчивается на хуёвых отношениях с семьёй, но ощутимо под них прогибается. Разве была бы она такой ненадёжной, если бы родители не развелись и не забыли про неё, с головой уйдя в свои новые жизни? Мина была пережитком прошлого для них, уродливым напоминанием о былых проблемах, про которые отчаянно хотелось забыть, но разве от этого она переставала быть их дочерью? Ей часто говорили, что лицом она была похожа на отца, а характером на мать, так как можно искоренить в себе таких ненавистных теперь людей, когда она буквально их продолжение? Не хочется иметь с ними совершенно ничего общего. Ни с кем в принципе не хочется иметь чего-то общего — Мина панически боится быть брошенной, поэтому всегда уходит первой, даже когда всё хорошо. Мина не умеет любить и принимать любовь — для неё существует лишь плотское, но не платоническое. Мысли о любви невыносимо раздражают. Ей кажется, что без этого идиотского чувства она совершенно неполноценная, но ощутить его не получается, как бы сильно она ни старалась. Окружающие часто дают однотипные советы, от которых до скрипа зубов гадко: «не жди любовь», «любовь приходит неожиданно», «просто не зацикливайся на этом», а говорят ей это — совершенно счастливые люди, не имеющие проблем с ворохом непонятных чувств в груди. Как ей не искать желанное, когда внутри разрастается чёрная дыра, буквально пожирающая в Мине всё человеческое. Она будто покрывается инеем и леденеет от этого мерзкого одиночества, прочно замотавшего её в непроницаемый липкий кокон. Хочется выбраться, но конечности лишь безвольно липнут к этой гадкой паутине, и всё становится только хуже.       Как не искать любви? Как не топить себя в первых встречных людях, дарящих подобие нежности и тепла, исчезающих ближе к утру? В моменты, когда её голова совершенно чиста от алкоголя и прочей дури, подобные размышления лезут как-то сами собой. Чан Мина ведь совсем не тупая — просто думать не любит. Чревато неприятными последствиями.       — Уснула?       Щелчок пальцев под носом выводит из глубоких размышлений. Мина поднимает взгляд на всё того же парня, настойчиво желающего выпить с ней, и молча берёт в руки коктейль, осушая его в доли секунды. Как же хочется заткнуть этот голос в голове, постоянно шепчущий, что она поступает неправильно. Как же хочется просто заснуть и никогда не просыпаться больше, стать свободной от обременяющих мыслей и чувств, не дающих найти умиротворения, и просто вздохнуть без тяжести в груди. Выпитое оседает на языке сладостью, а в животе лёгким теплом. С ней пытаются завести ненавязчивую беседу, но Мина совершенно не хочет разговаривать. Она не хочет больше быть весёлой, не хочет быть «крутой» и интересной, потому что это всё — просто глупое притворство. Чан Мина никогда не любила пить, никогда не любила людные места и никогда не позволила бы себе проводить каждую ночь в разных объятиях. Чан Мина терпеть не могла открытую одежду, любила свой родной цвет волос и ненавидела кучу косметики, от которой чесалось лицо. Кажется, Чан Мина давно мертва, надёжно спрятанная под шелухой из всего того, что она так искренне не любила, и каждый день она видит в зеркале неизвестную ей девушку, занявшую её место.       У Мины слегка смуглое лицо и веснушки, которые она прячет за внушительным слоем светлого тонального крема; тёплые карие глаза, перекрытые серыми линзами; бледноватые губы, в трещинки которых теперь намертво забилась яркая помада. Она не помнит, какого цвета были её волосы, потому что давно перестала считать количество своих окрашиваний, прожаривших когда-то шелковистые пряди до изысканного хруста, но пёстрые цвета давно осточертели, приелись до тошноты. Какой же был в последний раз? Кажется, кислотно-зелёный, вымывающийся сейчас в цвет какой-то гадостной плесени, подобной той, что пожрала её изнутри. Следующий раз покрасится в голубой, однозначно. Наверное, теперь внешность Мины соответствует тем несвязным чувствам, что гниют в глубинах души? Ей мерзко от себя, и она глушит это отвращение очередной порцией алкоголя, который обещала никогда не пить. Кому обещала? То ли маме с папой, то ли самой себе. В любом случае, держать слово теперь не для кого.       — Ты сегодня какая-то молчаливая, — неужели у этого идиота такое сильное желание вывести её из себя? Мина с грохотом ставит стакан на стол и поворачивается к нему, пристально разглядывая смутно знакомое лицо. Кто он ей? Любовник, друг, парень? Просто незнакомец, имени и образа которого она не вспомнит уже этим утром, потому что ей плевать на мимопроходимцев в своей жизни. И её раздражает, когда они пытаются занять какую-то значимую нишу, как-то привязать её к себе и почувствовать себя кем-то большим, а не просто развлечением на одну ночь. Разве она этого стоит? Разве людям действительно так хочется быть так близко к тупой пустоте, умеющей только прожигать свою никчёмную жизнь? — Эй, полегче…       — Сходи в пизду, будь добр.       Она не уверена, что он услышал её охрипший голос в этой какофонии звуков, но ей, честно говоря, совершенно на это плевать. Мина поднимается с дивана и просто уходит, чуть задевая ногой стеклянный столик. Почему-то сегодня не хочется находиться среди кучи пьяных и обдолбанных тел. Сегодня от этого особенно мерзко, будто её обваляли в грязи и дерьме. Мине впервые хочется просто пойти домой и полежать на кровати, смотря в потолок, потому что она впервые за долго время может просто думать. Каша из мыслей постепенно рассасывается. Вместе с ней исчезает и извечная головная боль, а может всё дело в свежем воздухе и тишине улицы? Становится немного прохладно в до невозможности открытом наряде, который и на одежду толком не похож. Когда она успела купить эту юбку, больше похожую на слишком широкий ремень? Или этот идиотский верх, состоящий из кучи завязок и больше похожий на бикини? Мина осматривает свои оголённые руки с ногами, покрытые десятками татуировок, и чувствует, как непрошенные слёзы подкатывают к горлу. Что она делает с собой? Когда она успела проколоть пупок? Тело кажется совершенно чужим. Это всё — это не её. Эти сожжённые краской волосы, эта испачканная чернилами кожа, все эти проколы и вся эта тесная одежда — это чужое, подброшенное ей кем-то. От этого мерзко. Хочется поменять тело, пересадить разум в какую-нибудь тушу, более менее похожую на старую Чан Мину, не изуродованную одиночеством.       Она никогда не имела ничего против таких экстравагантных решений в одежде, но это просто было не для неё. Хотя, какая теперь разница?       Кожа зудит, хочется её просто снять. Сбросить старую, сжечь и выкинуть куда-нибудь, чтобы оголённое мясо обросло новым слоем, не испачканным чужими прикосновениями, которые не отмыть никаким мылом. Зажигалка в дрожащих пальцах скользит туда-сюда, и Мина всё никак не может поджечь сигарету. Она надеется, что после короткого перекура решение всех её проблем придёт к ней само и ткнёт носом в верную сторону. Решения нет, зажигалки в руке тоже. Тихий щелчок перебивает шум в голове. Он больше похож на звук какого-то затвора, после обязательно последует взрыв, но вместо этого дрожащий слабый огонёк поджигает кончик сигареты. Мина затягивается, отчаянно и напористо, будто хочет подавиться этим дымом, и чувствует болезненно знакомые нотки мужского парфюма. Бывших, в привычном понимании этого слова, у неё было до смешного мало — двое. С одним она встречалась ещё будучи подростком, а другой был Сугуру Гето, и это, пожалуй, всё, что о нём можно сказать.       Он просто Сугуру Гето. Просто гадость, от которой внутри ворох непонятных чувств. Ей нравится, это щекотно и даже приятно, но она боится. Ей страшно находиться рядом с Гето, потому что он — источник её сомнений.       — Выглядишь паршиво, — она неуютно передёргивает плечами и глядит исподлобья. Мажет быстрым взглядом по линии челюсти, точёному профилю, адамову яблоку. Задерживается на аккуратных пальцах и тонких губах, зажавших сигарету, а после с силой заставляет себя отвернуться. Гето лишь снисходительно улыбается, делая вид, что ничего не заметил. — Даже учитывая то, что ты трезва.       — Так себе комплимент.       Он не сдерживает тихого смешка. Его голос щекочет уши и успокаивает ноющую боль в груди, но Мине от этого будто ещё хуже становится. Она сглатывает густую слюну и бросает недокуренную сигарету на асфальт, с неприкрытой ненавистью вдавливая её в пыль и грязь, а бардак внутри становится всё невыносимее. Мина чувствует себя последней тварью. Разве у неё есть право страдать по Сугуру? Можно ли ей находиться рядом с ним?       Почему его глаза так добры?       Ей хочется плакать. Или кричать. Или всё и вместе.       Нет, ей хочется, чтобы он её ударил. Чтобы он накричал на неё, обозвал, возненавидел её. Мина хочет, чтобы Сугуру перестал смотреть на неё этим странным взглядом, который пугает больше смерти. Её чувства — расслабленные струны, на которых никто и никогда не мог сыграть, а Гето — умелый музыкант, первым делом решивший их затянуть. Она так привыкла к постоянному безразличию, что чувствительности начала пугать.       Мина была бы счастлива, если бы он её покинул. Прямо сейчас, как она его однажды. Ей бы очень хотелось, чтобы он обжёг её и научил никогда не тянуться к оживающим чувствам, но это же Сугуру Гето. Она читает в его глазах немое понимание и давится слезами. Ей не хочется, чтобы он понимал.       — Всё в порядке?       Конечно, нет. И они оба это знают, но нужных слов подобрать не могут.       — Да, — конечно, Мина в порядке! Всего лишь немного не может разобраться в себе. Всего лишь сомневается в реальности каждой испытанной ею эмоции, ведь она запросто может оказаться фальшивой. Всего лишь боится этого странного тепла в груди, возвращающего в те далёкие времена, когда Чан Мина была просто радостным ребёнком, а не сломанным взрослым. Мина в полном порядке! Она просто предпочитает быть куском мяса в чужих глазах и глушит пустоту беспорядочным сексом, приносящим лишь ощущение грязи во рту и на теле. Она всего лишь готова вновь и вновь бросать единственного человека, который зажигает огонь в груди, лишь бы не жить с вечным страхом оказаться покинутой им. Она всего лишь ничего не понимает, но она в порядке, правда.       И она совсем не хочет прильнуть к тёплой груди и спрятаться в крепких объятиях от своих проблем. Совсем не хочет вернуться к Сугуру Гето. Совсем не хочет быть человеком вновь.       — Тогда почему плачешь?       Мина молчит, потому что не знает. Внутри так пусто, что слёзы самовольно течь начинают. Гето утирает ладонью влагу с её розовеющих щёк и гладит Мину с болезненной нежностью, срывающей все тормоза. Она целует его, кусает его губы и захлёбывается, потому что не знает, как выразить этот взрыв, произошедший внутри. Он рождает новые миры и вселенные, заполняя вакуум в груди, а после медленно затухает. Исчезает, как будто его никогда и не было, как только Мина отстраняется от Сугуру, не получив взаимности.       Ему не нужно её тело, а она не знает, что ещё дать взамен, ведь больше у неё ничего и нет.       — Я бы очень хотела знать, как тебя ненавидеть.       И всё-таки, хочется понимать вещи, о которых постоянно говорят все вокруг: смущение, бабочек в животе, краснеющие щёки… хочется понимать ненависть, отвращение и печаль. Радость, воодушевление и желание искренне смеяться.       Хочется чувствовать. Или не хочется чувствовать?       Хочется жить. Или не хочется жить?       Хочется, чтобы Сугуру ушёл поскорее и прекратил эту пытку.       Хочется прекратить задыхаться.