VI
18 июня 2024 г. в 17:00
Примечания:
эта часть одна из самых объемных, и в ней линвэнь немного перестаралась с тем, что хотела продемонстрировать
Является Му Цин после обеда ровно, как договорились. Без оружия, в простых одеждах. Почему-то кажется, что нет подвоха, не потащат его к демонам, сабля и доспехи не нужны. Правда, доспех он без того через раз носит, маневренность страдает сильно в нем. Ничего необычного, в общем.
А про Линвэнь так не скажешь.
— Так удобнее, — дух литературы на его взгляд отвечает. Молодой, красивый ученый муж.
С утра, между прочим, по-другому было.
— А лицо поменяла зачем?..
— Ты собрался смертным явиться как есть?
— Пф!
Не дождетесь, у него на такой случай все готово. Полностью меняться, так полностью, лишь бы не женский облик принимать. Потому что в нем треть духовных сил всего, не более!
У Му Цина все продумано давно. Для мира смертных он лицо свое меняет от и до, ни одной черты не оставляет общей.
— И как вас звать, молодой господин? — интересуется Линвэнь. Непривычно так.
— Дух войны Фу Яо! — тарабанит по старой памяти, когда спрашивают. Вбить привычку просто, а вот выбить…
— Дух литературы Шэнь Юань, — подает ему руку. — Пойдем, дух-войны-Фу-Яо, я обещала.
Вот интересно, если вы в печать сжатия тысячи ли шагнули за ручку — это можно считать, что как мужчина с женщиной за руки держались? А если да, так
можно?
Местность знакомая смутно — деревня небольшая возле леса. Небольшая, но храм, конечно, есть у них. Вон, за крышами домов видно. Вроде как…
— Здесь храм Сюаньчжэня. Это дальний юго-запад, не узнал?
Долго думал, однако. Так недолго и хватку потерять. Даже не вспомнишь, бывал ли в этой деревне, нет ли, все на одно лицо же.
К храму они и идут, больше некуда. План Линвэнь все загадочнее, надо признать. Что Му Цин в собственном храме не видел, статуя криво-косо вышла? Верующие буянят? Молитвы не доходят? Что?
— Еще кое-что, — остановившись резко. До людных улиц не дошли еще, вовремя. — Дай пароль от духовной сети, Сю… Фу Яо?
Он, значит, с полвека не хотел смущать, а она!..
— «Платье небожителей не имеет швов»*, — вполголоса. Начинает казаться, что это на игру похоже. А сейчас объясняются правила.
*В сноску не вошло. Фраза происх. из легенды о божественной ткачихе, создававшей одеяния без иглы и ниток, озн. «совершенный»/«совершенство». Можно подумать, что Му Цин это о себе, как тот, кто может создать подобное, но на самом деле это о том, кто достоин это носить.
То есть, пароль имеет расшифровку: «совершенное платье — совершенному богу». А учитывая, что совершенный бог в понимании Му Цина Се Лянь, то: «совершенного достоин только Се Лянь» или «я готов создавать совершенство только для Се Ляня».
— Мгм.
«Не задавай вопросов», — только и звучит в личной сети.
И ничего не скажет о пароле? Где шутки про слугу принца, непорядок! Или это часть правил? Что ж, тогда принято.
У храма ничего необычного — верующие собрались, благовония жгут, настоятель сутры бубнит. Показывать тут нечего, но спрашивать еще рано.
Линвэнь его ведет не в храм, а рядом, к садику. Тоже зацепиться не за что — дети
играют, пока родители молятся, седой старик за ними смотрит.
— Почтенный господин, могу я спросить? — старика зовет.
— Спрашивай, юный господин, сколько хочешь спрашивай, — добродушно. — Только расскажи, кто ты, да откуда?
— Я, почтенный господин, ученым стать хочу, путешествую. Мы с другом из дальних земель, богов не знаем здешних. Чей здесь храм, господа?
— Храм генерала Сюаньчжэня. Мир и покой нашим землям, пока защищает он нас!
— А что он за бог, почтенный господин? В наших землях не знают его.
Абсурд в правила тоже входит? Ну что ты спрашиваешь, никогда генерала Сюаньчжэня не видела? Чай с тобой Цзюйян пьет, прости, Владыка?
— Зря, очень зря не знают! Вот ты, юный господин, из богатой семьи, небось?
Так. Началась любимая песня верующих, зовется «генерал Сюаньчжэнь — из грязи в князи». Оно, конечно, есть суть правда, но не одним этим Му Цин гордится.
— Да нет, обычной. Не бедны, но и не богачи.
— Во-о-о-от. С такой родней проще в люди выбиться, скажи? А генерал Сюаньчжэнь с младых ногтей жил на гроши, а все хотел стать богом. Славным, сильным, только в боги кого попало-то не возьмут. Учиться нужно, а денег негде взять!
Ну… если очень грубо, то угадал. Очень. Еще и дети подтянулись слушать, как без них-то обойтись.
— Работать пришлось идти, платья зашивать да в слуги наняться полы мести. Только платили медный грош в три дня, так полжизни копи — не скопишь. А случай помог, да как еще!
Нет, вы посмотрите, детвора во все уши слушает. Будто не рассказывали родители им это с первых лет!
Му Цину мать рассказывала. И про небеса, и про богов, и про славного владыку Шэньу. А он надеялся кому-нибудь однажды о Се Ляне рассказать.
— Дело, юный господин, было давным-давно. Было на свете еще государство Сяньлэ, и был у государей единственный сынок — наследный принц. Ох, и любили его, на руках носили, вот и вырос избалованным донельзя, все ему принеси да подай!
Юнаньцы, что ли, руку приложили? Понравилось им сказки сочинять? И плевать же, что нигде не написано, что был таким Се Лянь. Цветочком дворцовым, правду сказать, да, но остальное чушь. Чтобы Се Лянь, да принеси-подай?
— В один день приехал принц в деревеньку, на постоялый двор заехал. Утром выговор устроил — дескать, постель не меняна, чай горчит, не двор, а название! Хозяин испугался без выручки остаться, спросил, заплатит ли принц им.
Не знает границ юнаньская фантазия, все ясно. Никогда не знала, особенно если о Се Ляне речь. Не стал бы он на весь двор из-за чая голосить, уж кто, но не он.
— Принц ответил: заплачу все тому, кто полы тут мел. Только они у вас и чистые до блеска, хоть с полу ешь. Указали ему на юного слугу, а принц и спроси:
«Сколько тут платят тебе?»
«Медный грош в три дня»
«А пойдешь ко мне — за день буду давать золотой».
Тьфу. Конечно, кто за деньги не согласится-то. Ясно, что не знает никто, как на деле было, но хоть бы постарались!
— Хочешь стать моим прислужником?
— Думаете, подойду?.. Я же…
— Никто лучше тебя не подойдет.
А потом Фэн Синь спросил, кого опять его высочество тащит. Будто Му Цин котенок с улицы, чтоб тащить! Он сам пришел, ясно?!
— Ох, и гоняли его! Капризам конца не было, юный слуга о сне забывал. То рубаху надеть, то штаны подтянуть, ничего не хотел принц сам делать. И ладно штаны да рубахи, так ведь что не понравится — бил нещадно, аж до синяков! Выпороть мог, чуть что не по нему, ни разу не пожалел!
А… а это из ряда вон! Чтобы Се Лянь, святая невинность, да слугу избить?! Се Лянь, Его Высочество, в жизни невиновного не тронувший?!
Невозможно уже, ну правда! Кто больше наврет соревновались, что ли?!
— Вы что несете, не было та… м-м!
— Вы бы, юноша, следили за языком!
«Заклятие молчания-то зачем?!» — наглость абсолютная! Еще и заклятие какого-то клана монахов!
«Дослушаешь, сниму».
«Линвэнь!»
«Я знаю, что врут. Успокойся и слушай»
— Простите его. Мой друг иногда вспыльчив не в меру, что с него возьмешь.
Вспыльчив Фэн Синь, когда не в настроении, только и держи! А Му Цин — ни разу, он спокойнее многих!
Дети хихикают, а старик продолжает все:
— Терпел слуга от него, терпел, вытерпел две тысячи дней и ночей. Накопилось золотых сколько нужно — и захотел он уйти. На прощание сказал ему принц:
«Понравилась мне служба твоя, потому награжу. Право даю задать мне любой вопрос, перед Небом клянусь ответить тебе».
Долго не думал юный слуга. Давно волновало его одно:
«Господин мой, вы любите свой народ?»
«Отчего мне их любить? Грязные, нищие уродцы, что мне с них?»
«А вы полюбите, господин. Не то возненавидят вас»
Рассмеялся в лицо ему принц. И повелел все золотые, что генерал заработал, бросить в навозную кучу — нечего государеву кровь жизни учить, сам лучше поучись.
Его высочество на плечо Му Цину руку кладет. Должен злиться, но нежно улыбается.
— Вот и хорошо, что ненарочно взял. Только не бери все-таки больше что попало, не оберешься бед… Да не бойся так, никому не скажу. Лучше ты мне скажи, как тебя зовут?
Резко детский голос звучит, сбивает с мысли:
— Но ведь юный слуга правильно сказал, дедушка! Зачем принц так?
— Правильно, спору нет. Только не хотелось принцу верить в такие слова — как его ненавидеть могут, непостижимо уму. А слуга чуть от обиды не заплакал: столько трудился, семь потов сошло, а что теперь?
— Пусть посмеет кто тебя обидеть — мне сразу говори! Я, как-никак, Наследный принц, я ото всех тебя защищу!
«Тебе нехорошо?» — в духовной связи звенит.
Нехорошо, еще бы! Да он сам тут заплачет сейчас, и плевать, что скажет Линвэнь. Ну… ну откуда взяли вообще, Му Цину бы в страшном сне не приснилось, бред!
Но отвечает прохладно:
«А что не так?»
«Лицо твое не нравится мне что-то».
«Так и скажи, что облик не вышел».
«С обликом в порядке все. А вот с тобой — не знаю».
В порядке он, в полном! По крайней мере, с телом все хорошо, облик держится. На душе… на душе не по себе, но этого другим не нужно знать.
Да, он готов хоть Владыке с пеной у рта доказывать, что славу свою заслужил. Все молитвы, все хвалы, стихи и поэмы честным трудом заработаны. Пусть задирается Фэн Синь, пусть Пэй Мин смеется, а Тайхуа смотрит в рот — все прозрачно, как слеза, Му Цин добился сам. Не за счет других, не в долг. И точно не за счет того, чтоб над Се Лянем глумиться, нет же, нет!
Он поначалу пытался пресекать. Запретить пытался говорить, что генерал Сюаньчжэнь в сотни раз Принца лучше. Да разве весь юго-запад заткнешь, когда юго-восток еще рядом? Заткнешь разве тех, кто из павшего Сяньлэ, кто от Принца якобы натерпелся разного?
Одно дело знать, что так о Се Ляне говорят. Другое — когда в лицо.
«Можем уйти. Я ради пустяков мучить тебя не хочу».
«Да пес с ним, давай уж дослушаем».
«Как знаешь».
Старик рассказывает дальше, но Му Цин в одно ухо слушает уже. Ему конец известен, все россказни о Сюаньчжэне так кончаются: слуга вознесся, генералом стал, принц был свергнут. Генералу почести, принцу по заслугам, все по-честному.
И захочешь не убедишь, что было иначе. И что так совсем не честно.
— А мораль истории в чем, почтенный господин? — спрашивает после Линвэнь. — Я знать хочу, как считаете вы.
— Пусть тогда вам детишки скажут, — старик на мелюзгу показывает. — Расскажете юному господину, что поняли?
А те и рады, конечно. Наперебой кричат то одно, то другое, юный господин аж замялся. Не напишешь же в трактате, что мораль, как везде, «плохим не будь, хорошим оставайся».
— Дедушка! Дедушка, я понял! Генерал ведь слугой был, а принц господином. Значит, и слуга хорошим может быть, а господин плохим?
Сморщенная рука по головке гладит — молодчина, не зря слушал во все уши дедушку.
— А я тоже понял! Я! Генерал вознесся в боги, а принц — нет. Выходит, не нужно родиться принцем, чтоб стать богом?
— Я еще понял! Неважно, кто твой господин, только кто ты сам! И при злом господине можно добрым быть!
— Правильно говорите вы все, правильно. Запомнил, юный господин?
…А ведь правильно говорят. Старик-то, дай Боги, слово правды произнес, переврал все, что можно и нельзя, да всякого понемногу добавил. Складная вышла чепуха, но чепуха же! Полная!
Но из нее суть вышла верная. Дети верно поняли, и не они одни. Расскажи кому угодно, ответ услышишь все такой же. А не будь в истории принца, ничего бы не вышло.
Как заклятие молчания исчезло, Му Цин и не замечает. Как оказались у стенки в храме, да еще возле алтаря — тоже. Людей нет почти, настоятель ушел куда-то. И хорошо видно статую, раз никто не мешает.
Статуя невысока, но хороша, для мелкого храма очень. Сходство есть в чертах, отсебятины скульптора немного. Строго смотрит на почитателей своих каменный генерал, поза его выражает силу. Правая рука сжимает саблю, левая направляет, ноги в опорной стойке. Силен, изящен, умен — всем хорош генерал Сюаньчжэнь.
Только руки его созданы для одной лишь сабли. Не дано им держать цветов.
— Прости, — еле слышно произносит Линвэнь. Не в духовной сети, вслух.
— За что?
— Тебе было тяжело об этом слушать. Я не подумала.
— Да ну тебя, не нужно…
— На тебе лица нет. Нужно.
Еще больше не по себе от этих слов. Правда, что ли, лица нет, не так и задело вроде?.. Бывало хуже, много раз, а тут всего-то сказочка. Одна из многих, сколько по Поднебесной их. Сколько о наследном принце Сяньлэ молвы, что одни беды нес, не сосчитать. И перебивать нельзя — на том и учатся добру и злу, выходит. Начнешь затыкать, только песню сменят.
— Затем боги литературы и есть, чтоб в каждой легенде и сказке мораль оставалась. Мораль, но не правда, Фу Яо.
— От правды одно зло?
— Да не всегда. Но правда не бывает черно-белой, добра и зла в ней нет. О чьем угодно прошлом вспомни — не сказать, кто там хороший, кто плохой.
Чужое прошлое вспоминать еще! Свое из головы бы выкинуть, никак не получается. Будто выплыть из болота хочешь — со всех сторон захлебываешься, а дна не видать, утонуть проще.
Прошлое если вспомнить — кто из них каков? Се Лянь и Фэн Синь понятно, а он сам?
Бросить друга — зло. Спасти мать — добро.
Чувствами поступиться, чтоб спасти — добро. Выгнать невиновного — зло.
А если это — одно и тоже, разными словами просто названное?
В каждой сказке должно быть «зло», иначе «добру» сражаться не с чем. Только сдалось Му Цину быть «добром», если «зло» — Се Лянь. Помнит-то он другое совсем.
— Божествам нужна память о прошлом, чтоб не повторять ошибки. А людям — красивая ложь, чтоб ошибок не совершать.
— И все равно кто повторяет, а кто совершает.
— А надо сказки чаще слушать.
Это она уже шутит, дело ясное. Но в каждой шутке доля шутки есть, остальное же — истина. И от нее как кошки на душе скребутся.
«Добром» ли будет Се Лянь, «злом» ли — Му Цин всегда напротив. Никогда рядом. А раз напротив, то даже не коснуться.
— Устал?
Му Цин в ответ молчит.
Вроде бы не от чего тут устать, не больше двух часов прошло. Не бились, не сражались, сил не тратили ни на что. Постояли, послушали, в храм пошли, сидят тут одни теперь, устать близко негде. Не должно быть, по крайней мере.
Должно, не должно — а все равно чувство, что по тебе топтались. Там, где сердце.
Линвэнь не спрашивает снова.
— Ложись мне на колени.
И даже спорить с ней нет сил. Му Цин ложится молча на узкие бедра. На задворках мелькает мысль, что в истинном облике мягче было бы.
На висок ложится прохладная ладонь. Медленно-медленно течет нитка духовных сил.
Как засыпает, снова не замечает. И не слышит, как шепчет во сне «прости».
Прости,
что я не рядом. Прости, что не тот, кто нужен. Прости, что все так вышло.
Прости, прости, тысячу раз прости.
Незачем знать, что было что-то. Никому, его самого включая.
Ни за что.