Охота Байху

Ага, без последствий. Когда ж Му Цину так везло, скажите, Богов ради. То ли тот дух литературы из-под стола постарался, то ли Пэй Мин таки растрепал больше нужного. — «Страсти генерала, уснувшего под ивой», — вслух читает название. Чего именно, не пояснять можно. — И что ж там за страсти, Сяо Хай? А Сяо Хай, бедный, трясется весь. Ему же за весь дворец сейчас отвечать, откуда к ним пакость эта пришла. Книжки три-четыре добровольно сдали, а сколько под матрасами? Полдворца же точно прочитало, как авторитет строить теперь? Как духи войны своего генерала воспринимать-то будут, ему командовать ими еще! И не дай Владыка, за пределы пойдет, если уже не… — Но… там это… Там нет имен, Ваше Превосходительство. Прямых указаний на личность тоже. — Проверял? — глаза прищурив. Сяо Хай, того гляди, в окно выскочит от нервов. — Да не буду я ругаться, нужны вы мне. Раньше ругался, было дело. Первых века полтора так ругался, что шарахались. Потом, правда, чуть сам себе подзатыльника не дал, но перестал немедля. Видать, Сяо Хай еще помнит. — Ты мне скажи, это где-то кроме дворца Сюаньчжэня бывало? — спокойным тоном. Лишь бы до Фэн Синя не дошло, на что идиот неотесанный, а все сразу поймет. — Нет! — пылко. — Ну, то есть как… — Как? — Это из мира смертных. Дворец Линвэнь принес несколько штук, просили… м-м-м… оценить сюжет. — Там еще и сюжет есть, что ли? — Да-а-а, там… того самого… только ближе к концу. А остальное о Вздорном боге войны и Ледяной богине поэзии, как они сошлись, как он жениться не хотел, а она… Понесло. Есть у Сяо Хая такое, не прервешь — до завтра не закончит. — Постарайся все оставшиеся изъять, но не копайся в вещах. Дворец Линвэнь, да? — …и сходится все к драматизму си… Извините, Ваше Превосходительство! Да, все верно, да! Му Цин отмахивается только, мол, лишнее. Мир смертных, дворец Линвэнь, черт пойми, откуда в итоге оно. Лучше саму Линвэнь спросит, ей всяко об авторе известно больше. Дворец литературы, как обычно, тих. Мог бы по духовной связи, но… нет. Не по общей эту дрянь обсуждать, точно все решат, что про них. Шепотков будет лет на двадцать, отмывайся потом. А от личного канала Линвэнь пароля нет, просить не с руки. Свой давать тоже неохота, да. — Т… Вы по поводу «Страстей генерала», я полагаю? — Правильно полагаешь. Линвэнь в центре большого зала, за столом. Озаренная светом, будто сиянием знаний. Не тех, которыми хвастают, а тех, которые умного отделяют от дураков. Расчет, логика, рассуждения, затем только действие. Так, Сяо Хаю три дежурства вне очереди. За драматизм. — Скажу честно, я сама в ужасе, — уставшим тоном. — Похабщина про Владыку Линвэнь дело обычное, но чтобы такое… Фу. — Знаешь, согласен. Фу. Она недовольна, видно. Сильнее недовольна, чем когда старший Ши вознесся. Сильнее, чем он в принципе видел ее. А самому злиться не хочется даже после ее «фу». О богах войны весенние книжки, конечно, тоже сплошь и рядом. Это по первости Му Цина в крайнюю степень шока ввергало — как так, про него да такое. Без разницы, что ему неинтересно ни с женщиной, ни с мужчиной, что он даос, ему не положено. Попробуй фантазию людей останови, замаешься с каждым-то. Со статуями смириться выше сил, а с книжками пришлось. Неправда, и слава всему. Но вот тут, поди ж ты… На первых же страницах понятно, чем вдохновлялись. У Линвэнь книжка как раз на них открыта. «И Богиня оказалась в его крепких, сильных руках». С иллюстрацией, больно уж на них похожей. Вроде цивильно все — мужчина, отдаленно на статую Сюаньчжэня смахивающий, девушку на руках держит. Держит и держит, но лица близко слишком, руки не под колени держат, а… а как он так держит-то, неудобно. Зато, демоны побери, нежно, как подсматривал кто. — Я тоже не знаю, как, — Линвэнь, тяжко выдохнув, «Страсти» захлопывает. — Изъяла все, что нашла, если дальше вас… — Дальше меня не ушло, я проверил, — на всякий случай приказал, чтоб за пределы ни-ни. Даже пригрозил увольнением без права возвратиться, так не посмеют точно. — Слава Владыке Шэньу, — от сердца отлегло немного, должно быть. Но лучше не стало, один черт. Взгляд такой, будто… Будто сильнее задело, чем кажется всем вокруг. И не понимает никто, что стряслось, кажется всем, что из мухи слона делаешь. А ты и не думал, но пояснить нельзя. Не хочется, вернее — все равно не поймут, и пытаться не стоит. Это чувство Му Цину знакомо. Лучше многих знакомо, надо сказать. Под ногами растоптанные вишни, в соке вся одежда. В корзине ни одной — что рассыпали, что бросили в лицо. — Вишни и вишни, что нюни распустил? — Помолчи, Фэн Синь! — Ваш-Высочество, ну куда это годится, ну… — Помолчи, пожалуйста. Му Цин, ты… ты как? — Переживу, — рукой стерев кровь из носа. — Вон, видите! Сам говорит, пере… — Фэн Синь! Се Лянь из кармана достает платок. Дорогущего шелка платок, как десять ведер таких вишен стоит, небось. Достает — и вытирает Му Цину лицо. Се Лянь не понимал. Как Фэн Синь, как все не понимал. Се Лянь с золотой ложкой во рту родился, куда ему хоть толику чувств Му Цина понять. Но пусть не понимал, а платка все равно не жалел. Он единственный не жалел. Платок Линвэнь, конечно, без надобности сейчас. Но кто сказал, что дело в платках? Му Цин ничего не понимает тоже. И не поймет, но не это нужно. — В моем же дворце мне чай предлагаете? — Если хочешь, пойдем в мой. — Хотите опять? — Что опять? — Ну… — придумать пытается, как сказать. — На этот раз, правда, не только штаны… — и молчит многозначительно. А. А-а-а, вот она про что. Да ну сколько можно?! По-дурацки получилось, теперь на тысячу лет позор. Ладно не перед всеми, но и перед Линвэнь не сказать, что… Нет, не неловко. Это Владыка все. Но как-то… неприятно. — Вот и не спрашивай, чего в твоем дворце, — не хочется портить настроение. — Мне, может, у тебя больше нравится. — Что ж вам тут нравится, пыль? — Чего пыль-то сразу… Пчхи! Пыли, конечно, хватает, куда слуги смотрят. Мысль дурацкая, но самому аж подмести охота. Взять да к чертям собачьим все помыть и протереть без разводов насухо. Свитки засветятся от счастья, он уверен. Но, слава Богам, не пыль прекраснее всего во дворце Линвэнь. — У тебя светло. И чай вкуснее. Не врет. Потолок дворца так сделан, что света проникает больше. А от кучи шкафов как-то даже уютнее. — Вы же ни разу чай в моем дворце не пили, чем докажете? — Сейчас личным опытом докажу. — Ну, давайте. Судя по взгляду, какой-то в чае подвох. Му Цин сам себе не признает, но хвалить в любом случае будет. Даже если кошмар совершенный окажется. Чай, однако, вправду вкусный, на каких-то травах. Только вот некультурно крепкий — «для бодрости», чтоб за работой не заснуть. Вдобавок зеленого боги литературы, оказывается, признавать не желают, красный по душе им. Поэтому закуски в обязательном порядке, чтоб горечь заглушить во рту. — Как вам? — ухмыляется. Знает же, как оно с непривычки-то. — …Необычно. Очень. Не ругаться. Не ругаться, нет. Но хочется. — Да не мучайтесь, возьмите танхулу, — палочку нетронутую в руки берет. Вертит перед ним, как дразнится! — Сладости не люблю. — Возьмите, генерал. Горчит же. — Терпимо. — Не верю. — А вот приде… Договорить не успевает. Линвэнь кончиком танхулу касается его губ. — Первые разы крепкий чай только со сладким. Ешь. Палочку в руки сует. И хихикает, как будто так и надо! Нет, в голос смеется, ну это что такое?! — Что смеешься? — Глаза закатываешь забавно, генерал, — а тут-то смешного что, это же бесит вечно всех! — У «Страстей под ивой» так продолжение будет, — единственная мысль в уме собралась. — Я думаю, переживем, — спокойно. — Автора найду, потом посмотрим дальше. Недовольства нет в ее взгляде больше. Только полузаметная на лице улыбка. И у него такая же — знает, хоть зеркала и нет. Танхулу с вишней. Сладкой-сладкой, как в Хуанцзи. Еще и в сахаре, хрустящем на зубах, как специально. Но вишня с кислинкой, только потому и не приторно. — А не расскажешь никому? — запоздало вспоминает, не дожевав. Не о весенних книжках, так об этом трещать будут! — Не в моих интересах, Сюаньчжэнь. Жуй спокойно, поперхнешься ведь. — Да не торопись, не гонятся! — Бог с ним, Фэн Синь, пусть как удобно ест! Вкусные вишни же? Му Цин до этого в рот ни одной не взял. Эти Се Лянь сам собрал на троих им. — Да, ваше высочество. Очень. Вкуснее не ел. От воспоминания впервые… не так как-то на душе. От них обычно больно, как от удара под дых. Сейчас тоже больно, никто не спорит. Но вместе с тем — хорошо до странного.