Его любимая тишина

В большой, одинокой и глубокой комнате яркий белый свет накрывает небольшой письменный стол; на нём – случайные учебники, компьютер, ручки, тетради, аккуратно разложенные по своим местам.  За этим столом ведётся жизнь, хоть и своя маленькая, небольшая. Если у комнаты есть своя жизнь, бесконечно тёмное ночное небо, полное тьмы без единой звезды, то лампа и стол стали как костёр, полный брёвен; как маленький лагерь выживающих в бесконечном одиночестве, вокруг сотен и тысяч деревьев людей. Голубая ручка совершает лёгкие и быстрые движения на одинаковых листах тетради в линейку, оставляя длинный след, образующие буквы, слова. Как метель, манящая в пургу маленькие кусочки снега, что образуют острые снежки, гигантские пласты; так и чернила собирают эту резвость в полноценное нечто – такое же острое, такое же аккуратное и нежное. В описания попадают сегодняшние будние дни: и ведь не короткие, раз не умещаются на одну страничку! - за этим длинным деревянным горящим столиком сидит парень в чёрной майке; на его грубых ладонях остаются следы его работы в тетради, его красные, уверенные глаза вдумчиво пробегают написанные им слова и оставляют новые; зрачки напоминают бесконечного бегущего вперёд человека – настолько далеко, что ты оборачиваешься за ним, и видишь только устремляющуюся в неизвестность фигуру, непроизвольно думая «Эй, стой! Куда ты бежишь? Ты же остановишься рано или поздно, да?». Каждое оставленное слово почему-то заставляло руку непроизвольно дрожать; а паузы, появляющиеся раз в четыре минуты для прочтения написанного, оставляли эти глаза в неуверенности – «получилось ли написать всё, что я хотел?». И каждый раз, читая заново следы уже угомонившийся и заново набирающейся метели, он ощущает себя бесконечно позади этого бесконечно идущего вдаль человека. Действительно ли это он – тот, кто делает всё это сейчас, кто совершает все эти действия; или же за его фигурой прячется тот, кто контролирует его движения, и иголочками нажимает на самые больные точки, заставляя бежать от преследователя в неизвестную, удачную сторону. Окружающую тьму развеял свет голубых сияющих глаз маленького парня, стоящего у дверного порога комнаты; когда другой, бесконечно сильный и бесконечно могущий, теряется в собственных мыслях собственной головы – это уже то, что становится естественным, но не менее тяжёлым. Одному маленькому костру легко затеряться в бесконечной пустоте безликой ночи; однако стоит хотя бы одной звёздочке зажечься, появиться в широких просторах чёрного холста, как маленькие руки пламени устремятся вверх, желая ощутить такое же тёплое и нежное свечение с другого конца Земли. Без слов и без лишних вздохов глубокие, как океан, глаза рассматривают уязвимое тело всесильного красноглазого автора, накатываясь волнами и забирая его душу в конечные, дальние водные пространства, и накрывая с каждым мгновением как и его, так и эту маленькую комнату звуками ночного берега. Секунды перестают длиться как вечность – словно песочные часы наконец-то треснули, и весь песок рассыпался за несколько секунд; его шаги, слышимые и ощущаемые, направленные носками к нему, сближают сильнейшего со слабейшим – носителя тени и тень. Рука, что бесконечно слаба сама по себе, ложится на неаккуратную, тёплую голову маленького комочка силы, который, кажется, начал ластиться в ответ – и могучее тело направилось в сторону гладящей ладони, пока та погружается в нежные, пушистые волосы самого честного героя в этом маленьком мире. Их мир действительно мал: комната, дом – среди большого множества лиц, среди километров родного города, страны и других неродных земель настоящий рай всегда будет мал, и его всегда будет мало. Кресло немного отъезжает, отдаляясь от маленького мира с костром; красные глаза, полные уверенности в нём и неуверенности во всём остальном, снова падают в эту глубину, и на этот раз с наслаждением, утопая от счастья. Успев утонуть в одиночестве, они словно кричат от переменчивости чувств; как огонь, который оставил ожог, и который стал светом в лесных просторах – он смотрит на небольшую фигуру; и его низкий, слегка хриплый голос развеивает глухую тишину пустой, словно несуществующей комнаты. «Подойди ко мне», - говорит он, словно оставляя словами след, подобный тому, что оставлен на тонких листах бумаги. И уже нежные, бережные руки обхватывают талию маленького голубоглазого солнца; и красные глаза, беспокойно бежавшие в след уходящему вдаль человеку, закрыли свой взгляд от него, отвернулись, снова взглянув на дорогу. И запах, его нежный запах цветов, что с океана бросает в луга, полные разных цветов и свечений; полные звуков жуков и колеблющихся колоссов пшеницы – «Я люблю тебя», - говорит, сидящий юноша на коленях. «И я тебя», - тихо сопит Бакуго в маленькое плечо, обхватив эту спину своими могучими, крепкими руками. Неважно, что скажут другие и сколько сил придётся отдать – в этой тишине с Кацуки может случиться то, что случается только с ним; это – его любимая тишина.