Who got the power?

— Майя, — сходу обратился Марат сразу после того, как поприветствовал экстрасенсов. — Надеюсь, вам уже лучше? Конечно же, пес намекает на то, что сегодня ей предстоит ехать с Олегом и Димой на испытание. — Да, все хорошо, — отзывается она с натянутой улыбкой. Не стоит всей стране знать, что миссис Шепс чахнет и понятия не имеет почему. Что она слышит жуткие шепотки, происхождение которых объяснить невозможно. Что ее терзают невыносимые боли. Что Санта Муэрте не откликается на ее зов. Как она вообще, блять, будет сегодня работать? — Тогда я готов объявить результаты зрительского голосования, — кивает ведущий. — Итак… Надежда Эдуардовна, сколько баллов ожидаете? — Немного, — честно признается Шевченко. — Я уже говорила, что я не самовар. Я с богами не общаюсь и вообще как пьяная бабка хожу. Тем не менее, зарабатывает она честные семь с половиной баллов, чему искренне радуется — а Башаров тут же провокационно взбрасывает: — Александр, помнится, вы признавались Надежде Эдуардовне в любви. Как вы относитесь к тому, что она вас подвинула? — Я и сейчас признаюсь, — тянет он в ответ. А сам-то мыслями где-то далеко не здесь. Во-первых, Саша и сам очень тревожно воспринимал ситуацию с Майей — он, действительно, считал ее своей новой сестрой и не хотел верить, что все они могут ее потерять. И как ещё их с Олегом отпускать на испытание… А во-вторых, его напрягало поведение Эвы — больно загадочно она себя вела. То запиралась в ванной, подолгу его не впуская, а из-за двери было слышно только потоки воды, то она беспричинно плакала или смеялась. Словно весь мир с ума сходит. Константин в это время рассуждает о том, что хотел бы перейти потолок девяти баллов, чего ему ещё ни разу не удавалось, но, тем не менее, получает от все равно восемь и девять десятых. И тогда Марат, наконец, объявляет оценку Эвы: — Ровно девять баллов. Рады, Эвелина? — Более чем, — откликается Эва, даже улыбаясь. — Я очень рада, что зрители оценили меня так высоко. На самом деле, оценки сейчас волновали в последнюю очередь. Откуда-то вылезла ужасная усталость. Даже просто приготовить вечером ужин становилось тем еще квестом, отнимая слишком много энергии. А если день выдавался активный, то под конец она просто падала с ног, засыпая почти мгновенно. Тошнить зато, к счастью, стало не так часто и она даже начала нормально есть — это уже неплохо. Но что происходило с Майей до сих пор оставалось загадкой. Анубис ничерта не знал, Бастет продолжала избегать этой темы. Как язычницу, то, что боги не знают, что делать, приводило Эву в ужас. Но факт оставался фактом — Майю никто из них не отпустит точно. А еще она затеяла сказать Саше о ребенке как раз тогда, когда Олег и Майя уедут. Короче, поводов поволноваться было достаточно. И все же… каждый раз, когда хотелось уйти в пучину отчаяния, Эва думала о ребенке. Об их с Сашей ребенке. И ради этого стоило бороться. Ох, какой же сентиментальной она в один момент стала… Кажется, материнский инстинкт уже просыпается. — А теперь мы отправляем на испытание нашу новую тройку, — объявляет Марат. — Наш семейный тандем — Олег и Майя Шепсы и… Дмитрий Матвеев. Дим, волнуетесь? — Ничуть, — улыбается Дима в ответ. — Я готовился. Тем более, сегодня с ними снова едет Лиля, и у Димы был решительный настрой побеждать. А до того, как ребята покинули готзал, Эва успела скакнуть к Майе, крепко ее обнять и зашептать на ухо: — Никаких смертей. Нашему ребенку очень нужна самая лучшая тетя, помнишь? — Помню, — вымученно откликается та, обнимая подругу в ответ. — Все будет нормально. Если бы только Майя сама в это верила. Вскоре на горизонте активизируется Лиля и загоняет всех троих в машину — сегодня им не предстоял дальний путь. Всего лишь Дубна в московской области. Но Фадеева была рада такому составу — буквально собрала всех своих любимчиков. Однако, чета Шепсов радостной не выглядела. Лиля поняла, что с Майей что-то не то ещё тогда, когда они сидели вместе у Эвы и Саши, но та все отнекивалась, а Олег и вовсе угрюмо молчал. Поэтому Фадеева решила попытать счастье сейчас, подав Коле сигнал, чтобы он пока не включал камеру. — Ребя-я-ят, — тянет Лиля. — Что происходит? — Все отлично, — как всегда улыбается Майя. — Олег?.. — вновь переключает внимание Фадеева. — Не переживай. — Он тоже улыбается ей, хотя и в половину не так убедительно, как Майя. Олег, на самом деле, чертовски устал. Измученный переживаниями за любимую жену, он не мог думать ни о чем, кроме состояния Майи. И все знаки вокруг его вгоняли в состояние едва ли не полной апатии. Просто… блять, он сейчас бы что угодно отдал, чтобы ей было легче. Чтобы не просыпаться каждую ночь в ужасе, прислушиваясь к ее дыханию и сердцебиению. Чтобы не лезть на стены от неконтролируемого чувства вины, потому что он все еще не мог сделать ничего. Он никак не мог ей помочь, ей, которой обещал быть рядом и в горе, и в радости, в болезни и в здравии, потому что просто даже не понимал проблемы! Дима оглядывается на них и вздыхает. В чужую семейную жизнь он лезть не хотел. Но… хотя бы можно было немного разрядить обстановку. — Смотри, че есть, — вкрадчиво начинает Дима, доставая из своей сумки пакетик. И даже Олег, приглядевшись к содержимому, не смог сдержать усмешки. — Зуб, блять? — А то, — ржет Дима в ответ. — Мой. Чего для работы не сделаешь. А вот тут уже можно и камеры включать — Лиля позволяет Коле, наконец, это сделать и сама приступает к обязанностям администратора: — Какие у вас предчувствия, ощущения? Может, сны? — Не думаю, что мои сны связаны с испытанием, — хмыкает Майя. — Мне постоянно видится… Кровь, вновь и вновь окропляющая деревянные идолы. Кровь, реками впитывающаяся в землю. Смутная и очень знакомая тень… За которой стоит грозная фигура в венке из увядших цветов. — Неважно, — отмахивается она. — Это, действительно, к испытанию отношения не имеет. А вот для Олега было бы важно — Майя упоминала о неких снах, но ни разу не посвящала в их содержание. Однако понятно было, что это не для камер. Он обнимает Майю, почти укладывая ее на себя — не может в последнее время без физического контакта, и отвечает тоже: — Мне ничего не снилось. Он и спал-то плохо, урывками, периодически просто выключаясь от усталости. Не до снов было. — Мне обычно никакие рабочие сны не снятся. — Зато Дима продолжал фонтанировать, но Олегу даже нравилось — вот сейчас он пиздец как ценил желание друга хотя бы немного разрядить обстановку и был благодарен. — Только эротические. — Эротические сны снятся от нехватки секса, — не может не подколоть Олег, гладя Майю по талии. — Да вроде не жалуюсь, — абсолютно невинно откликается Матвеев. И, наплевав на камеры, поднимает глаза на Лилю и с дьявольской усмешкой интересуется: — Красотка, ты жалуешься? Фадеева смущенно хихикает — ещё бы ей жаловаться, вон, целого ребенка заделали. Она пока так и не сообщила Диме. Но не из-за каких-то сомнений или страхов — просто ей нравилось ощущение, что она хранит свою маленькую тайну. И хотелось отцу ребенка сказать как-то… ну экстравагантно. Чтоб помпезно прям. — Мне точно не на что жаловаться, — в итоге воркует Лиля, а потом уточняет последние детали: — В каком порядке пойдете? — Ребят, можно мне последней? — тут же вздыхает Майя, устало жмясь к Олегу. Она реально не в ресурсе. — Конечно, — легко соглашается Олег. Но, прижавшись губами к ее макушке, не может тихо прошептать: — Я бы тебя вообще никуда не отпустил. Ему действительно было страшно отправлять Майю на испытание в таком состоянии. Но… Олег все равно будет так или иначе находиться рядом. И обязательно возьмет с Лили обещание звать его, если что-то пойдет не так. — Не ссыте, ребят, — заявляет Дима, — я первый пойду, вы в конце идите. И хотя тогда ему придется работать днем, так еще и чертовски солнечным днем, что означает, что он не сможет позвать своих бесов и будет работать самостоятельно, ради друзей Дима готов был рискнуть. Ну, и лишний раз покрасоваться перед Лилей тем, какой он классный. *** И пусть от запаха свечей у Фадеевой начинала немного кружиться голова, она смотрела на работающего Диму с почти детским восторгом — как же он, мать его, эстетично это всё делает! Яркое пламя плясало в его руках, отражаясь свечением на лице, делая его черты ещё более красивыми. Сотникова, кажется, тоже засмотрелась — Лиля аж фыркнула и покачала головой. Милфочка, этот парень уже чужой папочка. А Матвеев говорил и говорил — его голос звучал спокойно и бархатисто, и его девушке казалось, что она растечется лужицей прям там. По итогу, правда, к нему все равно цепляются. Дима прекрасно чувствовал легкий скептицизм по отношению к нему, особенно от мужчины со всеми этими странными вопросами: «А вы сможете увидеть больше? А почему вы не видите, от чего она умерла?». Какая, нахуй, вообще могла быть разница, от чего умерла шлюха, которая продолжает заебывать тебя и твою семью даже после смерти? Так что он… загоняется немного, да. Это не злость даже — его просто раздражало то, что его постоянно считают не таким. Недостаточно хорошим, недостаточно профессиональным… Но все дурные мысли отходят на второй план, когда Дима разворачивается, чтобы уйти из квартиры, и встречается с сияющей от восторга Лилей. И ему становится плевать — и на камеры, и на наблюдателей, и на Веру. Невольно расцветая в улыбке, Дима подходит к Лиле, обнимает ее за талию и припадает к губам в чертовски жарком поцелуе. Вера даже начинает ворчать, но Дима отказывается отстраняться от Фадеевой еще достаточно долго. Но даже тогда не уходит — заявляет достаточно громко для того, чтобы все слышали, зная, что камеры еще продолжают запись: — Люблю тебя. И пусть об этом знают все. И Лиля просто трепещет — она знает, что внутри нее распускается маленькая жизнь, продолжение их с Димой любви — и вот сейчас он лишний доказывает, что самый лучший. — И я тебя люблю, — вся светится она в ответ. Вместе они выходят в подъезд, где, к огромному сожалению, приходится попрощаться до вечера. Фадеева, пышущая нежностью, вновь с писком покрывает лицо Матвеева поцелуями, когда как раз рядом возникает Олег. — Пойдем в квартиру, — кивает Лиля на дверь. — Тебя уже все ждут. Незадолго до испытания тревожные предчувствия Олега как будто достигли своего абсолюта. Он был на сто процентов уверен в том, что что-то произойдет, только не понимал, откуда именно ждать угрозы. Поэтому уходить от Майи было особенно сложно — он до последнего не мог заставить себя от нее отойти, а прощался так, как будто… уходит навсегда. Но вот они с Лилей уже заходят в квартиру. Олег невпопад даже выдает какие-то комплименты Вере, но дальше — его несет. Не как Сашу, а… место дурное. Что-то отталкивало его, буквально выгоняло из квартиры, но он, как дурак, упорно пер на балкон. Шепот мертвых звучал особенно ярко именно оттуда. Чуть позже Олег не сможет вспомнить, с чего он вообще решил провести ритуал, на кой черт собрался пустить душу в свое тело. Как будто некая сила управляла им в тот момент — он педантично раскладывал атрибуты, шептал заговор, подготовил зеркало… жгучая боль в ладони на мгновение приводит в чувство — крови много, даже слишком, хотя он делал все то же самое, что и обычное. А потом что-то заставляет его приложить окровавленную ладонь к лицу, и вот тогда Олег выключается окончательно. Ему видятся деревянные идолы, пламя костра, смутно знакомое лицо и неясная фигура в венке из темных цветов. А потом он не видит ничего. В этот момент операторы будут с ужасом снимать, как Шепс, устами которого говорила мертвая женщина, будет пытаться прорваться с балкона, очевидно угрожая героям испытания, хотя вслух обещая только поговорить. Но никто, даже сам Олег, не знал в тот момент, что вместе с мертвой Натальей он открыл доступ для того, кто слишком долго ждал своего часа. — Пусти меня, пусти меня, пусти меня… — шепчет не-Олег, и от тяжелого взгляда полностью черных глаз Вере становится почти дурно. Пусти. Нет. Он сам зайдет. Мертвую Наташку мертвая бабка остановит. Его — не остановит. Но… рано. Ему нужна она. Да, она здесь, в этом он не сомневался. И она тоже знала. — Он же сейчас кровью истечет! — вскрикивает дочь героев, пока потерявший контроль Олег мечется по балкону, оставляя за собой кровавые пятна. Крови действительно слишком много. Она могла убить его даже простым порезом. Она уже ослабила его морально, измотав переживаниями за дражайшую женушку. Оставалось только получить доступ к телу — именно поэтому он полностью изрезал ладонь, хотя и был аккуратен. А нестабильное и в ментальном, и в физическом плане тело легко стало пристанищем сразу для двух мертвецов. Мертвая шлюха заставляет его снова предпринять попытку прорыва. Он почти кидается на мужика — бабы орут, как бешеные. Одна несется куда-то вглубь квартиры, возвращается с водой. Они плещут ее ему в лицо, а не-Олег в ответ смеется. И слышно, что смеется он не один — как будто несколько голосов сразу. Идиоты. Даже мертвой шлюхе святая вода нипочем. А что говорить ему? Им не страшно христианство. Деревянных идолов больше нет, но он достаточно постарался для нее. И будет стараться теперь. Она — смерть и возрождение. Она обещала, что вернет своего самого верного последователя. А тем временем физическое тело бледнело. Несмотря на то, что его поддерживали мертвецы, в какой-то момент ноги Олега начали заплетаться. Порезанная ладонь сейчас — как порезанное горло. А он не может удержаться от искушения и энергетически бьет по спине. Шепса выгибает почти нечеловечески, но сейчас уже его сознание слишком подавленно — боль не возвращает его. И тогда перепуганная вусмерть рыжая баба вдруг визжит: — Лиля, зови Майю! Она должна знать, как его вернуть! И тогда он гонит мертвую шлюху. Беснуется для виду еще какое-то время, зловеще бродя по гребанному балкону. А потом поднимает глаза и видит ее. Ебанную суку, что его убила. Подстрелила, как какую-то псину. Да. Да, да, да! Он ждал этого. Как же долго он этого ждал… Мгновенно меняясь в лице, он в теле ее преданной псинки делает шаг с балкона. Мужик еще пытается его остановить, но повезло, что Шепсеныш сильнее — они его просто отшвыривают. Тетки отскакивают, операторы вжимаются в стены, не выключая камер, а он неотступно идет к Майе. — Скучала по мне, сука? — шипит он голосом ее ненаглядного Шепсеныша, прежде чем сжать горло и прижать к стене. Ноги тупой девки отрываются от земли, а он оборачивается к ее подружке и продолжает ядовито: — Я и про тебя не забыл. Я вспорю тебе брюхо, не переживай. Хочешь же уже посмотреть на своего пиздюка? Снова хлопает дверь. Чернокнижник? Как же похуй. Смазливую рожу перекашивает от ужаса, он хочет к ним, но наперерез к нему бросается эта клуша, которую он не успел распотрошить тогда. И тогда он смеется ей вслед, обещая: — Ты не сможешь его родить! Они все, блять, сдохнут. Все. Прикопали его, как шваль, в лесу. А теперь он прикопает их. Он оборачивается обратно к Майе, пытающейся содрать руку муженька со своей шеи, и шипит: — Это ты виновата. А теперь я убью вас всех. — Призрак? — хрипит Майя, когда до нее, наконец, доходит. Но… как? Почему никто из них, даже, блять, боги, не понял, что их преследует покойный наркодилер? Откуда в нем такая сила? Как ему удается себя скрывать? Майя испытывает животный ужас — причем даже не за себя. Ей плевать, что Призрак душит ее руками Олега — ее муж ни в чем не виноват. Ни тогда не был, ни сейчас. А хватку эту она помнит хорошо… даже слишком хорошо. От недостатка кислорода у нее темнеет в глазах, она даже перестает сипеть и брыкаться… — Сделайте что-нибудь, он же ее убьет! — истерически кричит Сотникова. — Дима! — Не лезь, блять! — встревает Лиля, хватая Матвеева за руку. Она тоже поняла, кто вселился в Олега. И как бы ей не было страшно за друзей, за отца своего ребенка страшнее. — Дим, не надо! Я беременна! Сказала, блять, экстравагантно и помпезно. Дима даже не успевает осознать, что именно она ему сказала. В голове — мешанина, его бесы пляшут и торжествующе воют, чувствуя… это. Он не может объяснить, что именно засело в Шепсе сейчас — не дух, не бес это точно. Как монстр Франкенштейна, что-то искаженное, мерзкое, но очень сильное. Или… нет. За ним еще кто-то. С покровителем этой дряни Дима бороться не сможет — он адекватно оценивает свои силы. Зато выкинуть чужую душу из тела друга ему вполне под силу. Хорошо, блять, что рефлекторно сумку с собой прихватил. Метод — дешевый, но выбора не было. Дима садится на колени, режет себе запястье — неглубоко, но ему нужно было достаточно крови. Прямо так, пальцами, рисует на полу перевернутую пентаграмму. Пиздец. Только бы получилось. Сосредоточиться сложно, но он закрывает глаза, начиная читку. Бесы, раззадоренные этой тварью, поднимаются из самых глубин… и облизываются на его беременную Лилю. На лице Димы не дрогнул ни единый мускул, хотя внутри все горело. Он командует коротко — достать эту тварь. Хорошо, что Лиля не видит. Бесы со всех сторон облепляют Олега, но дерут не его, а то, что засело внутри. От какофонии звуков — визгов, рычания, проклятий, слез Веры — Дима едва не глохнет, но заставляет себя смотреть, контролируя ситуацию. Потому что он, блять, сейчас единственный, кто может сделать хоть что-то! Когда от Олега наконец отделяется неясный темный силуэт, почти сразу исчезая в пространстве, Шепс падает, как подкошенный — как будто ему разом все сухожилия в ногах перерубили. И Дима и рад бы был выдохнуть, но… еще не все. — Помоги Майе, — бросает он Лиле, сам бросаясь к Олегу. Шепс мечется по полу почти в агонии. Диме приходится навалиться на него почти всем весом, чтобы удержать, рукой давя в центр груди. Олег хрипит, потому что не может вдохнуть, а Матвеев почти смеется: — Спокойно, блять. Я не дам тебе умереть при твоей жене и моей беременной девушке. Перекосоебило его внутри знатно. Даже для чернокнижника столько тьмы внутри оказывается слишком. Но… Дима, блять, весь — одна негативная вибрация, ему от этого не страшно. Тем более, он тут же сможет выплеснуть это все, пока будет упокаивать мертвую шлюху — очевидно, что Шепсам будет не до того. Но, когда Дима приступает к ритуалу, втягивая весь оставшийся в Олеге после подселения мрак в себя, он не может удержаться от того, чтобы не свистнуть восхищенно — у него аж вены на руке чернеют на мгновение, когда он начинает работу. И все же, Олег почти сразу начинает дышать — со свистом и хрипом, заходясь в приступе кашля, но дышит. — Что бы вы, блять, без меня делали, — нервно смеется Дима, отпуская его — а самого аж колотит от переполняющей его сейчас тьмы. Лиля не знает, от чего у нее сейчас голова кружится сильнее — от страха за Диму, от восхищения им же, ее героем, от вида потерянной Майи или осознания, что ебаный Призрак снова угрожал ей и теперь заодно ее ребенку. Майя приходит в себя. Забивает на боль в покрасневшей шее, на которой снова останутся синяки, на четвереньках подползает к Олегу. Наблюдатели, как и Вера со всей остальной съемочной группой, вжались в стены от ужаса. Лиля вновь подскакивает на ноги, со всхлипом прижимается к Диме, и даже она, не обладающая никакими экстрасенсорными способностями, чувствует, как по его венам расползается тьма. Она сейчас его убить готова за такое геройство. Или расцеловать. Или все сразу. Одновременно. — Олеж, Олеж… — лепечет Майя, укладывая его голову к себе на колени. — Олеж, ты в порядке? Повсюду так много крови… И шея у нее вся в его крови. Она даже не осознает, что чертов Призрак только что чуть не убил ее руками ее же мужа. Майя боится лишь за самого Олега. А он вроде и смотрел на нее, но как будто не узнавал. Звуки родного голоса доносились словно сквозь толщу воды, легкие нестерпимо пекло, а ее лицо расплывалось перед глазами. Олег даже кончиками пальцев пошевелить не мог — ощущение такое, что из него всю жизненную энергию разом высосали. И все же, одна мысль впечатывается в голову очень ясно. И первое, что хрипит Олег, вмиг чувствуя себя мерзкой тварью хуже Призрака, это: — Я же тебя… чуть… не… И как будто даже сердце сбивается с привычного ритма, останавливаясь, от осознания того, что он сейчас натворил. — А вот теперь можно и врача, — командует Дима преувеличенно жизнерадостно. Ему жизненно необходимо было сбросить всю эту энергию, сейчас бурлящую в нем, в работу. Но Лилю не заденет. Херня это все, что дети ужасно уязвимы к темным вибрациям. На детей чернокнижников это не распространяется точно. И хотя Диме еще нужно было время, чтобы просто осознать эту новость, сейчас он, порывисто целуя Лилю, выдыхает уже измененное: — Я вас люблю. И смеется, стирая росчерк собственной крови с ее щеки — задел случайно. Ему пока медик точно не нужен, потому что работа еще не закончена. Он сейчас всю эту тьму внутри выдаст, чтобы наконец закончить гребанное испытание и дать всем возможность свалить из этой адской квартиры. — А теперь папочка должен окончательно тут всех разъебать. Лиля нервно смеется, активно кивая. Ее лучший на свете мужчина только что всех спас и собирается сделать это снова. И она в него верит всем сердцем. Майя же успокаивающе гладит Олега по щекам, хотя саму все еще изрядно трясет. Она все продолжает щебетать: «это был не ты, это был не ты». Больше всего она не хочет, чтобы ее муж в чем-то винил себя. Это она впутала их в ситуацию с Призраком, это она его убила, это из-за нее сейчас он в него вселился. Но хуже всего то, что по-прежнему не ясно — откуда у одного духа такая сила? — Вера, — Майя вскидывает голову, смотря на ведущую. — Я не буду проходить испытание. Простите. — Ничего, милая, ничего, — лепечет шокированная Сотникова в ответ. — Мы все всё понимаем. — Конечно, мы… ничего страшного… — в один голос подхватывает вся семья наблюдателей. Съемочная группа, включая Лилю, остается с Димой, пока тот делает призыв души Натальи, чтобы в конечном счете упокоить ее, а с четой Шепсов суетятся уже другие администраторы, когда они спускаются на улицу к машинам. Олегу перевязывают раненую руку, а Майя сидит рядом на капоте автомобиля, когда вдруг замечает… — Трещина, — шепчет она. — Олеж, на твоем амулете трещина. И правда — образ Санта Муэрте, подаренный ею ему на день рождения, больше не источал силу. Странно, как вообще не развалился. Администратор, закончив с бинтами, оставляет пару наедине. Майя смотрит на мужа ломко, потерянно. Какого черта происходит? — Я не злюсь на тебя, — выдыхает она. — Ты ни в чем не виноват, слышишь? Но он знает, что виноват. Он сглупил с самого начала — с того момента, когда его потянуло впустить душу мертвой женщины в свое тело. Он даже, блять, не помнит, чем думал а тот момент. Олег еще ни разу не инициировал настолько близкий контакт, а по итогу… не справился. И чуть не убил самого дорогого ему человека. На красные следы на шее Майи смотреть отвратительно, и отвращение это — к самому себе. Плевать, что его телом завладели, плевать — Олег, одно время любящий кичиться тем, что он сильнейший медиум, вообще не должен был допустить такую ситуацию. Он ведь… он ведь правда мог ее убить, если бы Дима не вмешался. Наконец Олег набирается смелости — подходит к Майе и обнимает ее, доверительно уткнувшись в плечо. Он виноват. Он чертовски перед ней виноват. — Он — не просто дух, — шепчет Олег в ответ, плохо пытаясь что-то рассуждать — ему было плохо. — Он что-то другое… сильнее… Но и не бес… — Я тоже это почувствовала, — соглашается Майя, гладя мужа по голове. — За ним что-то стоит… Идолы в лесной чаще, фигура в венке, образы кострищ и хаотичных плясок… Майя никогда не разбиралась в славянской мифологии — она из другой страны, другой культуры, но вполне логично предположить, что магический канал бога может перекрыть лишь другой бог. Но как? Кто? Откуда? И тут в ее сознание врывается женский смех. Виски вновь пронзает болью, Майя морщится. Перед глазами бликуют всполохи инфернального пламени, и ее образ расплывается на их фоне. Она кружится и смеется, не видя больше смысла скрываться. Ее танец хаотичен, она ведет себя как дикарка. Хрупкое на вид тело скрывает белая сорочка, расшитая алыми узорами, длинные белые волосы разметались в стороны, на голове — венок из увядших полевых цветов. Майя впервые видит ее лицо. Еще девчонка совсем. И какая-то вся инопланетная, глаза огромные, скулы впалые, острые. «Мара». Она назвала свое имя. Потому что так играть будет даже интереснее. Так куда веселее утянуть жалких смертных, повинных в прекращении жертвоприношений в ее честь, в хоровод смерти. Видение проходит так же стремительно, как и явилось, но вот ноющая боль в голове остается. Майя вымученно выдыхает, утыкаясь лбом в плечо Олега. — Нам пиздец, — коротко комментирует она. *** И как бы Эва не старалась сохранять спокойствие, на самом деле, она чертовски суетилась. Впервые за, пожалуй, все время она ужасно радовалась тому, что Саша уехал почти с самого утра — какие-то дела с мастерской, а у нее как раз появилось время настроиться. Одиночество, правда, было недолгим, потому что буквально пару часов спустя явился Матвей. Конечно же, с тортом. — Мне поебать, что ты скажешь, — ужасно важно изрекает брат прямо с порога, — но у твоей дочери деньрожденческие торты будут уже сейчас! Честное слово, она чуть не разрыдалась прямо на месте. И только потом, вдоволь наобнимавшись со своим гениальнейшим младшим братом, который, естественно, уже обо всем догадался, и даже дав ему себя покружить, Эва заинтересовалась: — Дочери? О поле ребенка она как-то и не задумывалась, пока воспринимая его просто… ну, как ребенка. Даже абстрактно как-то. Мальчики ей были понятнее — вон, сидит рядом, сияет весь. И неважно, что ее роль в воспитании Матвея была весьма посредственной, потому что она была ненамного старше его, но… Девочка. От одной только мысли в груди разлилось приятное тепло. — А то. Девчонка закошмарит тут еще всех, — смеется Матвей в ответ. — Ну, так Анубис говорит. А еще… И вроде и проболтали-то долго, а как будто не наговорились все равно. Потом Матвей засобирался домой, а Эва, провожая его, все никак не могла отделаться от какого-то странного ощущения… что у него что-то не так. Как будто он какой-то скованный, напряженный. Случилось ли что — не сказал. Может, показалось, но… она слишком любила брата, чтобы не начать переживать. А время до вечера проходит в подготовке ужина — спасибо лету в Америке, что Эва, бывший бытовой инвалид, научилась нормально готовить, и сейчас даже разошлась до того, чтобы запечь курицу с картошкой. И пока это все готовилось и источало соблазнительные ароматы, входная дверь наконец открылась. Все, час настал. — Са-а-аш, — смеясь, тянет Эва, бросаясь к нему с объятиями. Настроение такое было… прилипчивое и ужасно ласковое. — Я соскучилась! — Меня не было всего пару часов, — смеется Шепс, обнимая ее в ответ. — Но я рад знать, что ты скучала и… Боже, как вкусно пахнет! Он отпускает Эву, только чтобы разуться и пройти на кухню — в духовке запекается настоящий шедевр. Саша широко улыбается и вновь оборачивается с Некрасовой: — У нас какой-то праздник? «Похороны твоей нервной системы на ближайшие девять месяцев, а потом и лет до восемнадцати как минимум», — обязательно пошутила бы Эва, если бы была в чуть более злодейском настроении и нервничала чуть меньше. Но… как же она, блять, нервничала сейчас. И вроде — ну уже и Майе сказала, и Матвею сказала, и сама немного привыкла к своему новому статусу, но… сказать Саше — это уже совсем другое. Сейчас сердце из груди выскочит. — Тебе лучше присесть, — советует Эва, чуть помедлив. Может, и стоило бы еще его… подготовить, но тянуть уже сил не было. Шепс тут же напрягся. Он и так был на нервах с того момента, как они отправили Майю и Олега на испытание, а вот сейчас стало даже страшно. Тем не менее, Эву он послушался — присел на стул и теперь смотрел на нее достаточно хмуро. — Только не говори, что случилось что-то плохое, а весь этот ужин только для утешения. Надеюсь, больше никто не умирает? — Ты правда думаешь, что если бы я решила тебе сообщить, что кто-то умирает, я бы пошла готовить ужин? — смеется Эва в ответ. Так и представила, блять — «Саш, мы скоро идем на похороны, но ты сильно не расстраивайся, вот тебе ужин». Отличный способ. Будет хорошо, если он никогда никому не понадобится. — В общем, я… — Как же по-идиотски звучит. — Я еще на испытании узнала, прости, что не сказала, я просто… хотела немного… осознать, в общем. Потому что сначала я была немного в ужасе. Она и до сих пор ужасно волнуется, но хотя бы привыкла. И даже сегодня чуть не разрыдалась, когда Матвей сказал о девочке. — Я… Саш, я беременна. Ты скоро будешь папой. И сейчас Эва точно всплакнет. Он не понимает. Тупо пялится на ее губы, говорящие эти слова, но смысл их до него не доходит. Пазл складывается в голове очень медленно, и потому Шепс и молчит долго. Даже не моргает. Поэтому ей было плохо на ее испытании. Поэтому она так странно ведет себя в последнее время. А он, почти сорокалетний дурак, даже ничего и не понял, хотя Матвей его предупреждал о подобном исходе ещё на свадьбе. Это насколько тугим надо быть? — Что… что ты сказала?.. Шепс осекается — голос срывается, как у подростка. И вообще он не понимает, что говорит, звук собственного голоса кажется чужим. Да уж, хорошо, что он сидит. Потому что земля-то из-под уходит. Становится предательски жарко, когда Саша вновь заговаривает, глухим эхом повторяя: — Беременна… Он станет папой. И сейчас этот самый папа опять сидит с мокрыми глазами. — Са-а-аш! — пищит Эва умиленно-восторженно, бросаясь его обнимать. — Саш, ну ты чего! Ладно, на самом деле, у нее и у самой уже перед глазами все плыло. И так из-за беременности вылезла эта ужасная сентиментальность, которая Эву тихо убивала — она еще никак не смогла привыкнуть к тому, что из-за каждой мелочи бросается в слезы, а тут еще Саша такой… такой… — Дай руку, — просит Эва и тут же, не дожидаясь, берет его ладонь, чтобы приложить к своему животу. — Попробуй. Ты почувствуешь. А сама вдруг носом шмыгнула. Ну обещала же себе не рыдать опять! И все-таки, на нее накатила такая волна абсолютной любви, что невольно и дыхание перехватывало. — Анубис нашептал Матвею, что мы с ней еще здорово прикурим… И он чувствует. Чувствует тонкую пульсацию жизни, и у самого начинают пальцы дрожать. Глаза уже не просто красные и мокрые — по щекам текут натуральные слезы. — С ней? — уточняет Саша, и широкая улыбка появляется на лице сама собой. — Дочка? Какая же это ответственность! Шепс заранее рисует с голове картины того, как придется отбиваться от ее ухажеров, и ему становится плохо — буквально не хватает воздуха. Он, почти задыхаясь, прижимает Эву к себе. Не может быть. Его прекрасная девочка сделает его отцом. Отцом другой прекрасной девочки. Эмоции переполняют — абсолютное, безграничное счастье, волнение и даже легкий страх. Теперь ему придется стараться быть лучшим человеком с удвоенной силой. — Я тебя люблю, — сдавленно выдыхает Шепс Эве в волосы. — Я так сильно тебя люблю. И не может прекратить ее тискать, прижимать к себе так, словно готов вовсе вобрать всю ее в себя. — Не меня! — наигранно протестует Эва почти сразу же. — Нас! И вот сейчас все ее страхи и тревоги окончательно отступают на второй план, потому что приходит осознание — она не может позволить себе стать такой же шизанутой, как их с Матвеем родная мать. И она не станет. Ради Саши и… ради нее. Эва смеется, когда его целует. С губ переключается на лицо, оставляя беспорядочные поцелуи, а потом снова повисла на шее, то повторяя ответное «Я тебя люблю», то срываясь на всхлипывания. И от любви и правда голова кружилась. И чего боялась вообще? Просто… с Сашей ничего и не страшно. — Только у меня для тебя плохие новости, — начинает Эва немного погодя, и хотя у самой щеки были мокрые, улыбаться перестать она не могла. — Я сегодня поймала себя на том, что хочу фиников. С красной икрой. И даже не спрашивай, откуда это взялось! Саша тоже смеется, поудобнее усаживая ее у себя на коленях. Гладит вдоль талии и светится, как дурак. — Будут вам обеим и финики, и красная икра. Все, что захотите, будет. Мои принцессы. Вот это новостей они припасли для Людмилы Шотовны, собирающейся навестить их на следующей неделе… *** Впервые Санта Муэрте чувствовала, что ей что-то не удается. Нечто разрушительное и явно равное ей по силе не давало ей даже приблизиться к своей любимой жрице и ее супругу. И это злило, это выводило из себя до сжатых кулаков и зубовного скрежета. Сегодня Святая покинула Миктлан с определенной целью — она так и не смогла дорваться до своих подопечных на их испытании, но пошла по энергетическому следу, оставшемуся после. И он привел ее вглубь подмосковного леса. В воздухе ощущались странного рода вибрации — родные, некротические, но при этом невероятно далекие и чужие разом. Ветер шумел в кронах берез, но в остальном — мертвая тишина. Святая выходит на небольшую опушку, окруженную рощей, в центре которой из земли торчат полусгнившие обрубки идолов. В воздухе ощущается запах спекшейся крови, и Святая понимает — под землей кости. Много костей. Целое кладбище. Но оно чужое — она не чувствует связи с этими мертвецами. Но с очередным порывом ветра приносится и другая энергетика — уже куда более знакомая. По-прежнему мертвая, но не такая болотисто-холодная. Скорее, жаркая, оттенков песка и золота. — Анубис, — приветственно кивает Муэрте. Он отвечает ей не сразу. Тяжелый взгляд скользил по толще земли, видя, на самом деле, намного больше, и лицо Анубиса скривилось в гримасе отвращения. Он — бог-проводник в царство мертвых, тот, кто дарит упокоение. Одним — блаженную жизнь после смерти, другим — звенящее ничего. Но у тех, кто остался здесь, не было ничего. Они зависли в безвременье, не способные прийти к логическому концу. Ведь… их буквально лишили этой возможности. — Зарезали, как зверье, — цедит Анубис вместо приветствия. — Я люблю человеческие жертвоприношения только тогда, когда их делают мне. Хотя современная действительность заставила изменить взгляды, и теперь его больше устраивали заботливо собранные одним конкретным человеком травы, чем чья-нибудь голова. Ему не понравилась ситуация с расколовшимся амулетом. В момент, когда это произошло, он, признаться, был заинтересован отнюдь не в любимой жрице Миктлансиуатль — ведь почувствовал, как Матвея касается чья-то чужая энергетика. Пока изучает, примеряется, но в любой момент может напасть. И Анубис уже почувствовал это. Он не любил свет, не любил жизнь, но всегда был очарован светлым и живым Матвеем. И сейчас на его душе разрасталось пятно. Пока слабое, но со временем способное пожрать весь огонь внутри его дорогого жреца. А такое Анубис не прощает. — Выходи, — самым ледяным тоном требует он, обращаясь отнюдь не к Миктлансиуатль. — Я с удовольствием скормлю твою жалкую оболочку Амат. Амат — чудовище с телом гиппопотама, львиными лапами и гривой и пастью крокодила, пожирательница сердец тех, кто не прошел суд Осириса, и самая не любимая зверушка Анубиса, к которой он прибегал в крайних случаях — после того, как Матвей перепугался, когда ее увидел. По поляне эхом разносится холодный девичий смех. Мара материализуется из сырого тумана, босиком ступая по траве, собирая росу подолом длинной сорочки, расшитой кроваво-красным орнаментом. Славянская богиня оглядывает чужеземцев с почти детским озорством, за которым скрыта необузданная жажда крови. — Так вот вы какие, — хищная улыбка. Они не так сильны на ее земле, сколько бы у них ни было последователей. И их никто не питает жертвоприношениями. Мара явно чувствует свое превосходство над коллегами, но не спешит горделиво задирать голову. Приходится по поляне, почти парит, изучает их. — Ты… Как тебе без доступа к жрице? — голос Мары похож на перезвон серебряных колокольчиков. — У меня их много, — парирует Муэрте, сложив руки на груди. — Может быть, — весело пожимает плечами славянская богиня. — Но эта-то особенная, верно? Мы все знаем, что тебе кое-что от нее нужно в будущем. Но я перекрыла канал. Впервые Святая почти растеряна в своей злобе и не может найти слов. Мара так и расхаживает по своей святой земле, чуть пританцовывая, играясь со своей юбкой, и продолжает: — Это честно. У меня тоже был последователь. Неосознанный, конечно, но… Как же ему повезло убить своего врага на моей территории. Немного крови на идоле, немного в почве… И я вернулась. Мир так сильно изменился. Не осталось ничего святого. И лишь потом она, погруженная в собственный монолог, обращает внимание на второго бога. — Египтянин. Я помню твоих песиков, что сводили с ума моего последователя. Нехорошо. Но ведь ты не сам их подослал, верно? У тебя тоже есть жрец. Такой милый мальчик, м-м-м… И ты так к нему привязан. Если бы у меня было сердце, клянусь, оно бы заболело. И вновь она наливается смехом, хохочет. С губ Анубиса срывается вполне псовье рычание. Ему ведь не сотня лет. Он далеко не вчера появился на свет. Он пережил угасание множества цивилизаций, гибель сотен богов, многие из которых превосходили его по возможностям и силе. Он успел устать от мира, возненавидеть его и полюбить снова. А полюбил Анубис этот мир исключительно из-за одного мальчишки. Того, чьего рождения ждал сотни лет. Того, ради которого ставил на чашу весов всю свою божественность. И сейчас, когда эта тварь заговорила о его Матвее, Анубиса накрывает волной абсолютно человеческой ярости. Она знает о нем, и скрытая угроза в словах кажется очевидной. Но… Анубис не позволит. Он ведет рукой в воздухе, пока под ладонью не оказывается жизнь. Псы бога мертвых беснуются, готовясь напасть на новую жертву. А Анубис стоит, склонив голову к плечу, смотрит на нее, смотрит… А потом вдруг изрекает подхваченное от Матвея: — Тебе пиздец. И адские гончие с воем срываются к зазнавшейся недобогине. А Мара вновь смеется, кружится в безумном, хаотичном танце, подняв руки в воздух… и тогда и без того хмурое небо над ними темнеет ещё сильнее, со всех сторон раздается оглушительное карканье — стая крупных черных воронов с горящими синим пламенем глазами кидается навстречу псинам. Птицы врезаются в них, клюют и царапают глаза, не позволяя добраться до своей богини. Их много. Слишком много. Санта Муэрте — не их цель, но некоторые особенно наглые особи нападают и на нее. Святая материализует в своих руках алые веера с вставленными в них кинжалами, филигранно отбиваясь от бешеных воронов, но те даже клювом не ведут. Их становится все больше, и основная масса, разобравшись с гончими, летит в сторону Анубиса. Острые когти и клювы вспарывают одежды, прорываясь к плоти, стремятся к лицу, а Мара все заливисто хохочет: — Не только у тебя есть скотинка, шакальчик. Не мешайте мне, вы оба! И пока птицы терзают ее врага, славянская богиня вновь рассеивается в тумане. Она ещё не закончила — есть дела и поважнее, чем ставить на место чужеземцев. Анубису приходится вернуться к своему истинному облику. Он рычит, скалится, перекусывая хребты, вспарывая туши, ломая крылья, но их все еще слишком много. Острые когти распарывают его морду, и Анубис, впервые чувствуя настоящую боль, желает лишь одного — смерти. Но думает, на самом деле, лишь о Матвее. Упустил. Упустил эту поганую шваль. Подверг опасности самое дорогое. Не позволит. Не позволит! Спустя какое-то время поляна вокруг усеяна трупами птиц. Уже человеческое лицо Анубиса перепачкано кровью… и через него тянутся длинные шрамы. Кожа вспорота слишком острыми когтями, а внутри плещется тьма — эта стая буквально открывает все его божественное нутро. — Убью. Уничтожу. Я ее убью! — рычит взбешенный бог. За него — убьет. А потом Анубис запоздало оборачивается к Миктлансиуатль и интересуется, словно переживает даже: — Цела? Святая тяжело дышит, оглядывает свои поцарапанные руки, но кроме этого на ней повреждений нет — Анубис принял весь удар на себя. Она подходит к нему, участливо хмурится, оглядывая огромные борозды на его лице, и качает головой: — Сумасшедшая сука. Тебе нужно к твоему жрецу. Причем срочно. Только бог может ранить другого бога, но только верный последователь может восстановить его силы. — Он испугается, — качает головой Анубис, хотя и знает прекрасно, что никто, кроме Матвея, его сейчас исцелить не сможет. Предчувствия тупой суки больше не ощущалось. И он, хоть и был псом, не мог поймать след. Его гончие мертвы, и Анубис криво усмехается, не зная, как сообщить об этом Матвею. — Она покусилась на самое дорогое, — озвучивает он очевидное. Для Анубиса командная работа — это целое испытание, но когда речь идет о его человеке, он готов отказаться от принципов. — Ты со мной, Миктлансиуатль? Он качает головой, сам касаясь изуродованного лица. — Очевидно, что вместе наши шансы значительно выше. — Ещё как, — хмыкает Муэрте в ответ. — У меня есть демонические змеи. Я давненько не выводила их из спячки, но… Эта тварь напросилась. И пусть змеи не так стремительны в своем нападении, как птицы, зато смертельно ядовиты. Святая касается плеча Анубиса в вполне человеческом жесте поддержки, заявляя: — Мы не дадим ей забрать наше. *** И все же, Костя весьма послушно исполнял роль отца, а потому сегодня пригласил Юлю прогуляться вместе с ним и Лёней перед съемками. Раз уж Стеканова решила периодически брать сына с собой на работу, то в этот день можно было совместить приятное с полезным. Правда… сам Лёня практически всю дорогу да сада Баумана хныкал и капризничал — совершенно не хотел прощаться с Матвеем, с которым они проводили круглые сутки в последнее время. Да и что-то подсказывало самой Стекановой, что не шибко он и хотел видеть отца. И это девушку расстраивало, потому что неправильно это, когда ребенок не хочет общаться с родным папой. — Мам, может никуда не пойдем? — немного упаднически спросил мальчишка, когда они уже зашли на территорию парка, что застало девушку врасплох. Обычно Лёня не капризничал и вел себя очень жизнерадостно, а сейчас его как подменили. — Хей, малыш, ну ты чего, — приободряюще погладив сынишку по голове, спросила Юля, — Мы же пойдем с папой гулять. Он очень соскучился по тебе! — и как-будто в доказательство ее слов не горизонте появился Костя, который приветливо помахал им издалека. — Вот, видишь! — Не хочу с папой, хочу с Мотей гулять! — совсем насупившись ответил мальчик и отвернулся от папы, прячась в сгибе шеи мамы. Девушка шокировано обняла ребенка, а сама с сочувствием посмотрела на приближающемуся Косте. Дай бог, чтобы он этого не услышал. — Лёня, ну не расстраивай папу пожалуйста. Давай ты сейчас улыбнешься и мы весело погуляем? А потом ты увидишься с тётей Майей, хорошо? — чувствуя, что именно может подкупить ребенка в этой ситуации, предложила Стеканова. И для того, чтобы убедить сынишку полностью достала козыри, — И мы купим тебе мороженное! Или сладкую вату! Что сам захочешь? — С тётей Майей увижусь?! Ура!!! — тут же оживился Лёня, довольно улыбаясь, — И я буду вату, — уже с более серьезным и даже деловитым выражением лица добавил мальчишка. Юля на это лишь расслабленно выдохнула, и помахала рукой подошедшему Косте: — Привет! Гецати широко улыбнулся и тут же потрепал сына по волосам. Это была их первая встреча с тех пор как… Они с Юлей развелись. Лёня же избегал ее взгляда, смотрел куда угодно, но только не на отца. Костя тихо вздохнув, молча проглотив такое поведение мальчика. Сам виноват. Заслужил. — Очень хорошо выглядишь, Юль. Как ваши дела? — Спасибо большое, — тут же смущено улыбнулась девушка, заправляя короткую прядку за ухо. Все таки ей очень нравился свой новый образ, поэтому комплименты в его сторону она принимала с особым удовольствием. — Дела… да неплохо все. Скучно правда пока без испытаний, развлекаю себя рисованием, но в последнее время что-то совсем не рисуется, — пожала плечиками Юля. Она пыталась недавно нарисовать кого-то из ребят-коллег, но получалось из ряда вон плохо, и карандаши постоянно ломались, и краска плохо ложилась, и линия ровная не велась. В общем все не так как надо. И если раньше, трудолюбивая Юля отрицала существование «арт-блока», то сейчас она вероятно в первый раз в своей жизни встретилась с ним. Ее все время перманентно сопровождала какая-то хандра и ощущение неуместности всего происходящего. Дереал какой-то. — С Лёней вот книжки новые читать стали. Правда со мной, ты не очень любишь читать да? — с легкой усмешкой обратилась Стеканова уже к сыну. Тот на это лишь скептично пощурился и выдал: — С Матвеем читать интереснее! — как ни в чем не бывало заявил мальчишка, после чего забрыкался в маминых руках, — Опусти я сам пойду! — капризно отозвался ребенок, а после того, как мама действительно его поставила на землю, шустро убежал вперед. Он так и шел перед Костей с Юлей, недовольно задрав голову. — С Матвеем ему все интереснее делать, — тихо отозвалась Стеканова, чтобы это слышал только Костя. И ее правда очень радовало, что у сына были такие хорошие отношения с Некрасовым, даже очень! И девушка искренне была рада, что Матвей заменяет ему отца. Но… но она сама не знала что именно, по её мнению, идет не так. Все хорошо, все идеально! А Юля все равно чувствует подвох. Гецати сжал челюсти, но все равно постарался не выдавать свой злости и выдавил улыбку: — Я рад, что у вас всё хорошо. Вот только… Мне очень одиноко без вас. Я был бы рад рад видеться почаще. И вернуть доверие Лёни. Ведь ему нужен настоящий мужик, как пример, а не этот размазня Некрасов. Да и… У Кости было целое лето на обдумывание того факта, что сраный египетский бог присосался к его сыну. В конце концов, он все ещё отец Лёни. И имеет полное право злиться. — Оу-у, — тихо тянет Юля. Ей бы правда хотелось, чтобы у Кости с Лёней получилось наладить взаимоотношения. Но чем больше она смотрит на то, как цветет и пахнет её сын в окружении Некрасова, а также крепнет его неприязнь к отцу, взрощенная детским мозгом самостоятельно, между прочим, тем меньше ей в это верится. — Мне очень жаль, что для тебя это так всё тяжело дается, — сочувствующе поглаживая мужчину по плечу, отвечает Юля. От признания Кости ей становится еще хуже чем было до этого. Это ведь только у неё рядом был любящий и поддерживающий человек, который все это время помогал ей пережить расставание. А Гецати переживал это все в одиночку… Блять, ну почему она так сильно жалеет своего бывшего мужа, который делал ей гораздо гораздо больнее? Теперь она и вовсе чувствует себя подавлено. — Мы бы правда могли видеться почаще, — в качестве компромисса предлагает Стеканова. — Может после следующих съемок мы могли бы еще погулять? На следующей неделе? И почему она опять сама инициативу проявляет? Это же неправильно, что она будучи в новых отношениях так сильно тянется к бывшему. Это Костя должен инициировать их прогулки, если ему так хочется! Но просто человеческая жалость и сострадание (а может и нездоровая привязанность) заставляют девушку каждый раз идти ему навстречу. Но из негативных мыслей девушку выдергивает Лёня, который остановился около ларька со сладкой ватой. — Ты обещала, — скрестив ручки на груди заявил мальчик, смотря только на маму. За все время их прогулки он так ни разу и не инициировал контакта с отцом. Видимо все совсем плохо… — Я куплю, — мягко предлагает Костя и подходит к ларьку, чтобы расплатиться. И пусть Лёня пока воротит от него нос, он разберется с этой проблемой — времени у них много. Тем более… тон Юли заставляет его верить в лучшее. Верить, что между ними еще не всё кончено. Она же ещё любит его? Сколько таких случаев в жизни, когда разведенные пары вновь женятся? Примеров полно. Лёня, получив свою сладкую вату, вновь убегает вперед, а Костя, окрыленный надеждой, смотрит на часы и подходит к Юле. — Нам пора на съемки, — напоминает он, а сам ненавязчиво приобнимает бывшую жену. Юля неловко улыбается, но контакта все равно не разрывает. Это уже не приносит ей такого удовольствия как раньше, как даже в начале лета. Если бы Костя её так обнял еще в июне, она бы умерла от переизбытка чувств. А сейчас, практически все равно. Это ведь хороший знак, не так ли? Но, чтобы сильно не расстраивать Гецати, она приобнимает его в ответ. Вскоре они зашли на территорию особняка Стахеева, и Лёня, который был тут впервые, замедлился, а потом и вовсе попросился к маме на руки. Все новое — немного настораживает. — Лёнчик, ты чего напрягся так? Мы тут с мамой работаем, тебе все рады будут, — доброжелательно обращаясь к сынишке, произнес Гецати, и потрепал его по волосам. Тот, как-будто даже немного расслабился благодаря поддержке отца. — Это правда так, дорогой, — нежно обнимая мальчишку, добавила Стеканова и поцеловала его в щечку. — Может лет через пятнадцать и ты сам тут будешь работать, — иронизирует Костя, из-за чего Юля тут же заливается смехом. О да, будет весьма забавно спустя много лет увидеть на экране телевизора уже не самих себя, а их дорогого Лёню. И теперь, когда девушка точно знала, что сын унаследовал их магические способности, такой расклад виделся очень четко. — Даму вперед, — весьма учтиво и даже показательно произнес Гецати, открывая перед бывшей супругой дверь, а Лёня на это даже улыбнулся, пусть и немного натянуто. Может вспомнил, как папа так раньше постоянно ухаживал за его мамой. И как только они оказались в гримерке, их встретили удивленные глаза Райдос, которая невольно широко улыбнулась. — Ого, а кто это у нас тут? — доброжелательно приветствуя своего крестника, отозвалась Вика, тут же подходя к Стекановой. И Лёня даже оживился от вида крестной, что было весьма удивительно, учитывая, что с Райдос он виделся гораздо реже, чем с тем же Шепсом из-за того, что они жили в разных городах. В итоге, женщина с удовольствием принялась сюсюкаться с мальчишкой, пока Юля и Костя готовились к съемкам. *** Ему не было необходимости ехать к особняку Стахеева сегодня — Юля заранее предупредила, что Матвей будет не нужен. Естественно, она выразилась не так, но Некрасов был уверен, что неплохо считал скрытый подтекст. Юля едва ли не сияла, когда рассказывала о том, что Лёня впервые за долгое время увидится с родным отцом, и Матвей тоже улыбался, кивал… а внутри выл от тихого ужаса. И сейчас он, как дурак, смотрел на то, какие эти двое… счастливые. Гецати чего-то шутит, Юля заразительно смеется, он весь галантничает перед ней, открывает дверь, чего-то продолжает говорить, и она правла светится — а у Матвея земля уходит из-под ног. Но когда он видит, как Лёня тоже улыбается рядом со своим папашей… хочется сбежать, кричать, выть, но Матвей не может перестать смотреть, пока эта чудесная семья не скрывается за дверями особняка. А ему плохо. Ему на самом деле плохо, и в груди печет так, как будто он сейчас инфаркт словит. Он же… он же чувствовал, что что-то происходит. После насыщенного лета в Америке Юля словно отдалилась от него, и Матвею казалось, что он делает недостаточно. Он делает недостаточно для того, чтобы растопить ее пострадавшее после прошлых отношений сердце, и он правда старался стать самым нежным, любящим… но этого было мало. В конце концов, Матвей тоже не хотел, чтобы из-за него Лёня прекращал общение с отцом. И если в мальчике как будто еще чувствовалась некоторая скованность, то Юля определенно не выглядела как та, кто терпит бывшего мужа исключительно ради общего ребенка. И так ли была нужна эта встреча Лёне? Может, больше в ней нуждалась сама Юля? — Тебя это не бесит? Матвей подскакивает, как испуганный, но это всего лишь был Дима. Они обмениваются замысловатым рукопожатием, как закадычные друзья в американских сериалах, потому что за время, проведенное вместе, успели неплохо заобщаться… и только потом Матвей понимает, что Дима стал свидетелем той же картины, за которой наблюдал он. — Не бесит, — хрипит Матвей в ответ. Он все повторял себе, что Юля имеет на это полное право, что у Лёни все еще есть родной отец, но вслух продолжает слабым: — Мне просто, сука, больно. Он еще никогда не ощущал себя таким ненужным и никчемным. А отдельно убивало то, что он не готов был об этом с кем-то говорить. Даже Эве не сказал. Не мог он сейчас, когда старшая сестра настолько счастлива, грузить ее своими проблемами. Дима, как будто бы, от него этого ответа и ждал. Они чуть невнятно прощаются, Матвей остается на парковке один. Расстроенный и растерянный, он собирается сесть в машину и почти разрыдаться, но в последний момент оборачивается, почувствовав родной взгляд. Стоит. Сам растерянный немного. Матвей в два шага преодолевает разделяющее их расстояние и опасливо касается одними подушечками пальцев щеки. Анубис кривится, и только тогда Некрасов в полной мере понимает, что это гребанные раны. Что-то разодрало лицо бога, оставляя на нем глубокие раны. Они не были похожи на человеческие — там, где была разодрана кожа, словно глубилась тьма. Та самая, из которой был соткан Анубис. — Кто? — шипит Матвей, чувствуя, как все внутри сжимается от ужаса и злости. — Кто тебя ранил? Скажи мне, я… Он — ничто по сравнению с Анубисом. Бога может ранить только бог. И все же, Матвей зол. Ему хочется сделать, хочется помочь, исцелить раны… а Анубис только лающе смеется в ответ, губами касаясь его пальцев. Матвей вспыхивает, краснея до кончиков ушей, а бог продолжает его добивать: — Ты уже помогаешь. Просто тем, что рядом. — Врешь, — возражает Матвей немедленно, а сам касается самой глубокой раны. В этот раз Анубис даже не вздрагивает. Зато ахает Матвей — под его руками они вдруг начинают медленно затягиваться темной коркой. Очевидно, что останутся шрамы. Но теперь раны не такие глубокие, и… — Я же сказал. Тебе я еще никогда не врал. Бога может ранить только другой бог, а исцелить — лишь его верный последователь. В случае с Анубисом, исцеление ему мог подарить только Матвей. И Некрасов почти что дрожит, уже более уверенно кладя ладонь на его щеку. Прикрывает глаза, чтобы сосредоточиться. Их общая энергия циркулирует по его венам, и Матвей заставляет себя перенаправить поток энергии на Анубиса. Когда он открывает глаза, раны уже почти затянулись. Но шрамы остались — как вечное напоминание о произошедшем. — Мог бы и сразу сказать, что тебя просто подлатать нужно, — в шутку ворчит Матвей и как-то не вполне осознанно ластится к нему, даже обнимает, потому что… как же, блять, хотелось сейчас… быть нужным. Просто чтобы кто-то был рядом. Холодная рука опускается ему на спину. И Матвей почти не вздрагивает, когда чувствует ответный поток энергии. Чувствует, как его треснувшее сердце исцеляется энергией смерти. — Ты должен быть осторожен. — Я могу тебе помочь, — упрямится Матвей в ответ. — Не списывай меня со счетов. Я все еще твой жрец. А в ответ — только смех. Холодная ладонь почти гладит его по спине, пока Анубис соглашается: — Верно. Мой бесстрашный жрец. И мое самое ценное сокровище. Матвей глухо смеется, отстраняясь, но не отходя. Под ребрами болезненно ноет — кто бы сомневался, что Анубис все знает. Прекрасно понимает, почему его накрыло сейчас. Но говорит не для того, чтобы задеть. Просто… действительно так считает. — Чахнешь надо мной, как Кощей над златом, — усмехается Матвей. — Это так тут говорят. Кощей — это тоже типа… — Я в курсе. Имею право. Но, молю, не говори при мне о славянской мифологии. У меня начинается мигрень. — Ты бог. У тебя не может быть мигрени. — Зато шрамы — вполне. На какое-то время между ними воцаряется тишина, но она совершенно комфортная. И все переживания Матвея как будто временно отступают на второй план, а заменяет их искренний страх. За него, за древнего бога мертвых. За того, благодаря кому и ради кого Матвей еще живет. — Это то, что убивает Майю? — интересуется Некрасов почти шепотом. Эва, почти что захлебываясь слезами, рассказала ему, что пережили Майя с Олегом на испытании. И все же, очевидно было, что основная проблема кроется отнюдь не в воскресшем Призраке, а в том, что и подняло его с того света. — То, что испугало тебя тогда? — Да, — не скрывает Анубис. — Поэтому и прошу. Ты должен быть осторожен. Если что-то идет не так — призови. — Ты и так проводишь со мной времени больше, чем в своем мире, — справедливо возражает Матвей. — В призыве нет смысла. Всю жизнь он был абсолютно уверен в том, что находится под абсолютной защитой, которую ничем не пробьешь. Но сейчас, смотря на шрамы на прекрасном лице, Матвей чувствовал невероятное желание помочь. Защитить так, как всегда защищали его. В конце концов… у богов тоже есть слабости. А его, к тому же, выбрал самый человечный из них. — Резонно, — соглашается Анубис. — Боги сильны своими жрецами. — Я помню. Я же сказал, что помогу. — Тем, что не будешь рисковать собой. Я не позволю бешеной суке забрать свое. Последнее, что ощущает Матвей перед тем, как Анубис исчезает — ледяной поцелуй в лоб и контрастно огненное желание все-таки бороться, чтобы тоже его защитить. Даже если ради этого придется рискнуть собой. *** — На этой неделе у нас вышло… — деланно сокрушенно выдыхает Башаров. — Достаточно экстремальное испытание, в котором приняли участие Олег и Майя Шепсы совместно с Дмитрием Матвеевым. В первую очередь мне хочется спросить — что это было? — Расхочется, — бормочет Майя. — Что? — недоумевает ведущий. — Расхочется спрашивать. На ее шее вновь расцвели гематомы, прям как тогда. Но больше она их за банданой не скрывала — смысла не было, ведь все видели, как она их получила. И больше всего Майе было больно за Олега. Невыносимо видеть своего любимого мужа таким разбитым и винящим себя. Она демонстративно взяла его за руку, переплетая их пальцы, и вскинула подбородок, предлагая: — Давайте лучше поговорим о хорошем. Вон наш Димка отцом станет, между прочим. — Самым лучшим, между прочим, — невозмутимо соглашается Дима, с готовностью перетягивая внимание на себя, чтобы все отстали от Майи и Олега. — Принимаю поздравления. И ему даже аплодируют. Только Эва, разве что, многозначительно переглядывается с Сашей. А Дима все продолжает расходиться: — На самом деле, аплодировать надо не мне, а моей прекрасной Лиле, но все равно приятно. — Ну, ты тоже постарался, — иронизирует Эва тут же, и Дима, наигранно задумавшись, все-таки тянет: — Да, я тоже постарался. И не только с ребенком. Врубайте оценки. На самом деле, ему действительно интересно. Ведь на этом испытании он и правда очень постарался. По итогу наблюдатели и его, и Олега награждают высшим баллом. Дима в шутку ворчит на то, что их с Шепсом оценили одинаково, и во время своего наигранного бухтежа переглядывается с Олегом. Марат напоминает о том, что из-за отказа проходить испытание Майя сегодня не получит оценок, но одного взгляда было достаточно, чтобы понять, что парни сейчас думают об одном и том же. Но это потом. Сначала — оставшиеся оценки. Башаров предлагает начать с оценок профессионального жюри для Димы, назвав его «куражным молодым отцом». Матвеев приосанивается даже. И дальше… дальше все несется по красоте. Потому что все, как один, показывают свои десятки. — Дмитрий, ну это абсолютный успех! — аплодирует ему Башаров. — Это бесспорный рекорд! — И что, никто даже ни к чему не прицепится? — интересуется Дима, не переставая улыбаться. Лиля будет ужасно им гордиться. — Дим, все было великолепно правда, — тут же отозвалась Юля, мило улыбаясь, — Но единственное, это неправильно называть покойную женщину «шлюхой». Ты не можешь наверняка знать чем она занималась при жизни, а вешать на неё такое клеймо — аморально. — недовольно пожав плечами добавила девушка. Все же это высказывание Матвеева, цепануло слух, и она не могла просто так это всё отпустить. Ведь дух бедной женщины в таком случае даже сказать ему ничего не сможет в свое оправдание. А её детям потом еще жить с тем, что все люди вокруг будут думать, что их мать «шлюха», только потому что так сказал какой-то чернокнижник, — А тот факт, что ты из-за своего личного осуждения готов кидаться оскорблениями направо и налево, лишь показывают тебя как человека. На самом деле, Дима ждал, что именно она заговорит об этом. Он расправляет плечи, но отвечает не сразу — долго смотрит на Эву. И Некрасова не понимает сначала… Но потом вдруг меняется в лице. И Матвеев очень надеется, что она правильно поняла его маневр. Может, это и не его дело. Но Матвей успел стать его хорошим другом, да и на самом деле, он классный парень. И сегодня Дима прекрасно почувствовал, насколько ему на самом деле больно. А друзей он привык защищать. — Ты себе подобных защищаешь что ли, Юль? — вкрадчиво интересуется Дима, склонив голову к плечу. — Не ну это уже не в какие рамки, правда! — возмутилась Райдос. Стоящий рядом с ней Гецати заметно напрягся и невольно сжал кулаки, будто лично оскорбленный этим выпадом в сторону бывшей жены. Он напряженно посмотрел на Юлю, а та в этот момент чуть не задохнулась от возмущения. Рот от удивления распахнулся сам собой, как у выброшенной на берег рыбы. Это было обидно. Правда, очень обидно. Девушка сразу поняла, что именно Матвеев имел ввиду, и потому это было в разы неприятнее. Неужели она со стороны так и выглядела? Мечущаяся между двумя мужчинами, так и не способная прийти к полноценному выбору она правда вела себя как шлюха? А ведь и в правду… проводила время и обнималась с обоими, а кому отдавать свою любовь так и не решила. Стало вдруг очень очень стыдно, и девушка так и не найдя в себе силы посмотреть Матвееву прямо в глаза, она тихо ответила: — С чего такие выводы, Дим? — слегка подрагивающим голосом поинтересовалась девушка. О господи, сейчас только заплакать не хватало! Жалость это последнее, что экстрасенсы должны к ней испытывать. — Ты правда хочешь, чтобы я сказал? Так я скажу, — откликается Дима, скрестив руки на груди и не переставая улыбаться. Он ничуть не смущен тем, что сказал, хотя Райдос уже едва ли не пышет от театральной праведной ненависти. А Эва смотрела на него с любопытством. Дима был уверен, что она не в курсе, а потому заинтересована вдвойне. И, пожалуй, она действительно должна была знать. — Я считаю тебя шлюхой, потому что только шлюхи мечутся между двумя мужиками, — как ни в чем не бывало откликается Матвеев. — К тому же, шлюхи не думают ни о ком, кроме своих чувств, и не обращают внимание на тех, кому делают больно. Тебе полегчало, Юль? Юля у которой и до этого не было слов в свою защиту, в этот момент потеряла дар речи. Так явно и яро её еще никто не оскорблял, и боже, ее выражение лица в этот момент надо было видеть. Она побагровела и побледнела одновременно, а от шока её кажется даже начало тошнить. Еще эти слова, про то, что она не замечает, как делает другим больно… задело. Неужели это он имел ввиду Матвея? Его действительно задевает то, что она просто проводит время с бывшим мужем из-за ребенка? «Блять, Юля, ну будь честна хотя бы перед самой собой. Ты правда веришь в то, что инициируешь встречи с Гецати именно из-за Лёни?» Так противно звучал внутренний голосочек в её голове. Господи какая же она мерзкая. — Свое субъективное мнение, ты мог высказать Юле лично, а не позорить ее на камеру, — уже открыто включая режим защитницы, вступилась Вика, чуть ли не готовая набросился на Матвеева. Ее просто до дрожи возмущала вседозволенность этого мальчонки — так открыто оскорблять девушку при других людях, и поднимать факты не связанные с темой съемок, это очень низко. — Это просто поступок недостойного мужчины. Да тебя даже мужчиной после такого трудно назвать. Мальчонка. — Вика, успокойся, — отозвалась пристыженная Стеканова, и локтем ткнула в бок Райдос. Сейчас если распалять конфликт, то тут уже не просто оскорбления польются рекой, но и на личности все начнут переходить. И тогда вообще все секреты Юли станут общественным достоянием. А это явно последнее, чего она хочет. — Я тебя поняла, Дима, — глухо отозвалась девушка, наконец-то осмеливаясь заглянуть ему в лицо. А он источал такую уверенность в себе и своей правоте, и смотрел на Юлю с таким пылающим осуждением, что ей тут же захотелось отвести взгляд. — А мальчонка тем временем собрал все десятки, затащил испытание, получил лучшую девушку, которая подарит ему ребенка, — парирует Дима как ни в чем не бывало, обращаясь только к Райдос, потому что с Юлей, блять, ему и разговаривать не хочется. — Я так, просто хвастаюсь. Он и сам долгое время был редкостным блядуном. Не думал ни о чьих чувствах, кроме своих. Считал это нормой. Но когда у тебя появляется тот самый человек — а у Димы теперь таких аж два, — тебе автоматом хочется быть самым лучшим. Только для нее одной. Чтобы светилась от гордости, кидалась ему на шею, восторженно пищала о своей любви между поцелуями. А Матвей ему нравится. Чисто по-человечески, потому что он крутой чувак. Как любит говорить Олег — как брат почти. Так что… Диме поебать, если его потом засрут какие-нибудь жесткие феминистки. Нехуй крутить с двумя мужиками сразу. Дальше сконфуженный Башаров предлагает перейти к оценкам Олега. Девять от Юли, восемь от Нади, восемь от Вики, внезапно, десять от Кости и финальные десятки от Эвы и Саши. Олег ожидал хуже. Но высокие оценки не затрагивают в душе ничего — он себе самому, блять, кажется почти мертвым. Только… ему действительно хочется кое-что сделать. И вот сейчас, даже не переглядываясь, они с Димой выдают синхронное: — Можно отдать свои баллы другому человеку? — Вот это поворот, — присвистывает Башаров. — И кому же вы хотите отдать баллы? А вопрос такой, чисто риторический. Продолжающий быть ужасно собой довольным Дима приобнимает Майю за плечи. Олег сегодня не такой смелый — только смотрит побито, чуть сжимая ладонь Майи в своей. И, на самом деле, чертовски круто, что у них с Димой сейчас получился такой внезапный синхрон. — Отдаю половину от своей десятки Майе, — с легкой руки заявляет Дима. А потом добавляет почти шепотом: — Хотел все, но, извини, я охуеть как хочу похвастаться Лиле. Тем более, что Олег-то, на правах мужа, выдает: — Отдаю восемь баллов Майе. — Но Олег… — Башаров судорожно считает в уме, — Олег, тогда от вашего итогового балла остается всего одна целая и две десятых. — Пусть, — откликается Олег. — Это мой результат. Майя достойна больше. Майя дар речи мгновенно теряет. Ошарашенно смотрит то на Олега, то на Диму и сипло выдавливает: — Мальчики, вы чего?.. — Майя, вы примите баллы? — вопрошает Башаров. — Для меня это неважно, правда… — но затем она глядит на абсолютно разбитого мужа и понимает, что ему это сейчас действительно нужнее, чем ей. — Ладно… Да. Да, я приму. — Я позволю вам это сделать, но! — продолжает Марат. — Только если абсолютно все экстрасенсы поддержат это решение. — Я не против, — тут же высказывается Надежда Эдуардовна. — Майюша не прошла испытание по объективным причинам. И даже Гецати молчит — не хочет портить свою и без того подмоченную репутацию ещё больше. А вот Райдос тут же вскидывается: — Нет. Человек оказался проходить испытание, что там оценивать? Это просто нечестно по отношению к коллегам! — Увы, Дима, Олег, но… — начинает Башаров, но ему не дают этого сделать. И даже Эва не успевает и рта открыть. Потому что слово берет Дима. Видит же, что у Олега сейчас моральных сил нет на споры. Ну… сегодня он будет топить за них двоих. — А давай я сейчас подселю в твоего мужа неведомую херню, которая пойдет тебя душить? — вкрадчиво предлагает он. — А ты потом, чуть не убитая, будешь с ума сходить, потому что он прямо там чуть не умрет? А потом я скажу, что нет, Вика, надо проходить испытание, давай. — Дмитрий, вы угрожаете Виктории? — подливает масла в огонь Башаров. — Нет, я доношу мысль, что Виктория — последняя мразь, — сходу откликается Дима. Точно, блять, на кураже. И он не хотел давить на жалость, просто озвучивал очевидное. — Я настаиваю, что мы отдаем баллы Майе. Я хочу поддержать своих друзей в этом пиздеце, в котором они оказались. — Тут все очень любили говорить про благородство и взаимовыручку, — присоединяется к нему Эва. — И если мальчики этого правда хотят, а Майя не против, о чем еще может идти речь? Пятеро тех, кто за, двое желающих отдать баллы, одна Виктория Райдос. Перевес очевиден. — Да делайте, что хотите! — рычит Виктория. — То есть вы не против? — уточняет ведущий, на что ей, злобно пыхтящей, приходится процедить: — Нет, я не против. — Тогда… к Майе отправляются аж тринадцать баллов. Такой поворот происходит впервые в истории нашего проекта! И на том съемки завершаются. Костя, все это время косившийся на Диму, теперь ищет взглядом Юлю и начинает суетиться, когда понимает, что той уже нет в готическом зале. И, конечно, подружки, с которыми она провела все лето, этим не озаботились. Хотя Майя, действительно, и сама тревожно огляделась… У нее не было никакого желания идти за Стекановой после того, как та ни разу не поинтересовалась ее состоянием ни после того, как в прошлый раз она буквально истекала кровью на съемках, ни после этого испытания и того, что произошло с ней и Олегом. Майя-то считала Юлю подругой… Дарила ей ту дурацкую статуэтку, поддерживала, поселила в своем доме в Штатах на все лето. Но когда у нее самой начались действительно серьезные проблемы, Юля как испарилась. Костя покидает зал, стремительно идет в сторону гримерки, но вдруг слышит надрывный плач Стекановой, доносящийся из туалета. Кулаки сжимаются сами собой, и Гецати разворачивается в обратную сторону. И вот — его жертва, Дима, как раз идет к выходу из особняка Стахеева под ручку со своей скачущей девицей, которую тот притащил на съемки. Он устремляется за сладкой парочкой новоиспеченных родителей до самой улицы, где уже порядком стемнело, и уже там хватает Матвеева за шкирку, буквально впечатывая его в забор лопатками. — Эй, ты, мразота, ахуел?! — пищит Лиля, но Гецати в это время уже рычит Диме в лицо: — Ещё раз посмеешь с ней так разговаривать, клянусь, я тебя убью, и никакие твои бесы тебе не помогут. А вот это было даже больно — по-любому синяки останутся от лихого столкновения с забором. Тем не менее, лицо Димы выражало вселенскую невозмутимость, потому что от своих слов он отказываться был не намерен. Даже когда ему в лицо рычит агрессивный осетин. — Тебе самому-то не противно, что она скачет то к тебе, то к нему? Жалким себя не чувствуешь? Я бы почувствовал, — огрызается Дима в ответ. — Я сказал то, что есть. Она — шлюха, и мертвую шлюху и защищала же. — Закрой свою пасть, щенок, — срывается Гецати и уже даже замахивается… Как вдруг прилетает оттуда, откуда не ждали. Костя чувствует резкую боль — носовая перегородка громко хрустит, до искр из глаз и кровавых брызг на воротнике рубашки. Он даже неосознанно взвыл, тут же отпуская Диму и хватаясь за разбитый нос. А Лиля стоит и неистово шипит от боли в своем крохотном кулачке. Кажется, она сломала Гецати носовую перегородку. И поделом, блять. Нехуй трогать отца ее ребенка. — Какого… — воет и воет Костя, а затем, разозлившись до красной пелены перед глазами, просто… толкает Фадееву так, что та едва не валится на Диму. Однако почти сразу Гецати прилетает мгновенная карма. Как управляемая кукла, он идет к многострадальному забору, прежде чем мощно долбануться об него головой. Кажется, кровь начала идти только сильнее, а к сломанному носу добавится еще и сотрясение, потому что после такого на ногах устоять не может даже Константин. Димины бесы ехидно хохочат, ловя языками капли крови провидца — все-таки от практика она становится особенно ценной. Даже если практик этот — Константин Гецати. — Тебе пиздец, — вкрадчиво обещает Дима, потому что он, блять, знает, как сделать так, чтобы человек пожалел, что на свет родился. — За то, что ты тронул мою Лилю. И он не будет заниматься пафосным зажиманием к заборчику, говорить громкие слова, строить из себя дохуя благородного рыцаря. Нет. Просто пойдет и сделает. И пусть хоть потом для всего мира мразью станет… Главное, что для Лили все равно самый лучший. Обнимая Фадееву за талию, он уводит ее подальше от развалившегося на земле Гецати. И только когда они отходят на достаточное расстояние, аккуратно берет пострадавшую ладонь Лили в свою. Шепчет еще дедовские заговоры над ее кулачком, в котором оказалось неожиданно много силы, а потом тихо смеется, целуя пострадавшие костяшки. — Носы за меня еще не ломали. Мне приятно, — усмехается Дима, обратно прижимая ее к себе. — Больше ничего не болит, моя валькирия? — Нет, ничего не болит, — довольно отзывается Фадеева, почти по-кошачьи мурча. — Но это точно ещё не конец. Пусть мудила попробует попросить у меня водички, когда мы поедем на его испытание. А удар у нее, действительно, мощный — ей его еще Балларды в Штатах в свое время ставили. И сама Лиля ластится к Диме, аж жмурясь от удовольствия, пока они идут к своему такси. Забавно, что по самому нелепому стечению обстоятельств ей достался самый лучший на свете парень. Ради которого она будет стараться тоже быть самой лучшей. А Юля, к этому моменту наконец-то успокоившаяся и более менее пришедшая чувства наконец-то собрала вещи и забрала сына у Райдос, которая весьма заботливо присмотрела за Лёней, пока Стеканова плакала в туалете как позорница. — Юль, не расстраивайся так. Матвееву бы язык подрезать, — на удивление поддерживающе отозвалась Вика и мягко обняла Юлю, погладив по спине. Они сильно сократили общение в свете последних событий, но когда Райдос увидела беспредел творящийся в готическом зале, она просто не могла остаться в стороне. — Спасибо, Вик. Но возможно и по делом мне, — глухо отозвалась Стеканова, после чего взяла Лёню на руки и молча вышла во двор Особняка Стахеева. Вот это у сынишки денёк сегодня выдался насыщенный: с папой погулял, с родителями на работу сходил, столько новых людей увидел. — Лёнь, тебе как, понравилось у меня на работе? — натужно весело отозвалась Юля, чтобы отвлечь в первую очередь саму себя от произошедшего на съемках. — Мне понравилось! Тётя Таня дала сделать мне ей макияж! — какая прелесть, согласившаяся немножко посидеть с Лёней гримерша Таня, видимо и сама втянулась в игры с ребенком, и в итоге пошла у него на поводу. Это мило. — Как здорово! Будешь теперь меня красить, — уже более искренне улыбнулась девушка, но в эту же секунду уголки ее губ поползли вниз. И какой же ужас ее сковал, когда она увидела в закутке около готического зала Костю, толкающую Лилю. Эту маленькую девчонку, которая дай бог ему до плеча доставала он, блять умудрился тронуть. Стекановой в этот момент хотелось взвыть от страха и зарычать от злости. Сука нихуя он блять не изменился, и все также продолжает решать конфликты кулаками. И поэтому, когда она увидела как ему смачно прилетело в ответ, Юля практически не дрогнула. Можно было, конечно, подойти к Гецати, обработать ссадину и сделать еще много других заботливых действий, но ей этого просто не хотелось. Да и к тому же, вид побитого папаши, это явно последнее, на что должен смотреть Лёня. Стеканова, сделав вид, что ничего не видела, подхватила сынишку на руки и проследовала к машине Некрасова. — Йеп, Лёнчик, я скучал! — с чуть натянутой улыбкой встречает их Матвей. Он со всей возможной заинтересованностью выслушивает обстоятельный рассказ Лёни о том, как прошел его день, пока пристегивает мальчика в детском кресле. И мужественно держит самое счастливое лицо, пока Лёня говорит о прогулке с отцом — а в сердце тем временем снова разрастается паника. Весь пиздец произошедшего до Матвея дошел только тогда, когда Анубис уже исчез. Какая-то неизвестная богиня, не связанная ни с кем из ближайшего окружения узами последователей, почти убивает Майю, становится глобальной проблемой на их с Олегом испытании, поднимает с того света гребанного диллера, который трепал им всем нервы своими угрозами, и, главное, становится поводом для тревог бога самого Матвея. Более того, она наносит серьезный вред неуязвимому стражу царству мертвых. У Матвея определенно был повод для беспокойства. Да и… Это же ревность, да? — Анубиса серьезно ранили, — почти шепчет Некрасов Юле, севшей рядом с ним, пока заводит машину. — Какая-то незнакомая богиня. Она угроза, и… блин, ты бы видела это… — Чего? Разве боги могут ранить друг друга? — невдупляя, о чем именно говорит Матвей, отозвалась Юля, даже не поворачиваясь к нему лицом. Для неё все еще было очень чуждо понимание языческих богов. Разве им не должно быть искренне насрать на своих последователей? Именно так было в христианстве — ты молишься всевышнему, соблюдаешь разные заветы, а в ответ получаешь только кару небесную. И Стеканова настолько привыкла именно к таким проявлениям божественного, что ей просто сложно понять, почему Анубис так сильно носится вокруг Матвея и так старается для него. А как его вообще могли ранить? Он же бог! В общем, голова отчаянно отказывалась работать. Да и эта увиденная сцена с Костей все равно ненароком занимала все мысли. А Матвей на мгновение теряется и не знает, что сказать. Ведь… Ее правда интересует именно техническая сторона вопроса? То, какмм образом бог мог пострадать, а не сам факт того, что Анубис ранен? Но… он же защищал их. Матвей просил и за Юлю, и за Лёню. В конце концов, Матвей и сам жизнью Анубису обязан. А ей… интересна чиста техника? — Могут, — коротко отвечает он. — Поехали домой. А сердце почему-то ноет от обиды. *** Майя и Олег снова проводили вечер у Саши и Эвы. Первую по-прежнему терзали головные боли, и даже братьям-медиумам удавалось снять их лишь временно. Они всегда возвращались едва ли не с удвоенной силой. — Очень вовремя, конечно, ваша мама решила заявиться в Москву, — устало выдохнула Майя, зажимая пальцами виски. Людмила Шотовна ведь смотрит «Битву Сильнейших». И в эту субботу увидит новый выпуск. Майя и так предполагала, что вряд ли она оценит ее, как невестку, но… Господи, какой же цирк. — Я обещал принять удар на себя, — напоминает Саша. — Мы с Эвой огорошим ее новостью о внучке, и ей станет не до вас, не переживайте. Хотя сам не переживать не мог. Старшему Шепсу уже самому стало не до матери — он был в ужасе от того, что происходит с его младшим братом и его женой. Саша просто не мог потерять их — особенно теперь, когда скоро станет отцом. — Огорошим, — вторит ему Эва с кривой усмешкой. — Точно, огорошим. Как же все, блять… по-дурацки получается. Почему все не может быть хорошо? Почему хотя бы сейчас все не может быть нормально? В готзале она немного отвлеклась, искренне восхитившись тому, как отжигал Дима… А когда домой приехали, она едва не разрыдалась от вселенской обиды. За то, что ее лучшая подруга не может быть счастливой. За то, что в данный момент как будто и сама Эва не может ничему радоваться. А ей хочется, блять! Хочется. Но… Нервно проведя ладонью по лицу, Некрасова поднимается с дивана, направившись на кухню. Щелкает чайником, достает кружки — просто чтобы хотя бы немного занять себя. Оборачивается на сидевших в гостиной ребят. В ногах Майи с Олегом в медитативной позе расположилась Бастет. Она что-то делала — руки богини светились нежным золотистым светом, но Эва чувствовала, что Кошка не справляется. Почти ежесекундно на ее лице мелькали неясные тени, чужая энергетика не поддавалась ей, богине радости и любви. Но вдруг… Эва же не отворачивалась. Просто моргнула на мгновение. А Бастет вдруг исчезла. Или нет, словно она заняла ее место. Не случайно же их мыслили двумя сторонами одной медали. И Эва чувствовала — тьма внутри Майи и Олега трещит и рвется под натиском когтистых лап. И как будто бы ей даже слышится женский визг. Она противится, но ее сегодняшняя соперница не в пример настойчивее. В конце концов чужая энергия покоряется, но бой на этом не окончен, и теперь уже женские руки касаются висков Майи. Она заражена иначе, чем Олег. И ту скверну, что стремительно пожирала душу Майи, убрать было сложнее. Золотые глаза почти с укором оборачиваются на Эву, и она понимает даже без слов, почему сейчас это трудная задача — все дело в крови, которой она поднесла недостаточно. Однако остановить заразу ей под силу. И она делает это. Потому что… Кружка, за которой потянулась Эва, выпала у нее из рук, рассыпавшись сотней осколков. А она сама предательски трясущимися пальцами коснулась живота, понимая, что именно заставило ее явиться сегодня и даже помогать так, как будто ничего не было. — Майя, — шепчет Эва, едва не задыхаясь, — тебе… тебе лучше? А она и понять не успела ничего — перед глазами вспышки, полный расфокус… Мышцы по всему телу сводит легкой беспокойной судорогой, а потом становится легче. Боль не исчезает бесследно, в висках все равно ноет, но… — Да, — отзывается Майя, хмурясь. — Немного лучше. Словно смерть отложило на попозже. Но все равно появляется возможность хотя бы продохнуть. — Ты что-то сделала? — настороженно спрашивает Олег. Ему и самому легче — словно что-то незримое, сдавливающее ему горло, наконец-то исчезло, и как будто бы даже возвращаются жизненные силы. Он выдыхает, прижавшись лбом к виску Майи, но внезапно напрягается, потому что понимает, что ответа так и не услышал. Странно потерянная Эва стояла, завороженно смотря на то, как по руке струйкой бежит кровь. Кажется, осколком и порезалась. Специально?.. Она шептала что-то на незнакомом им арабском, пока Олег, на правах первого сообразившего, что творится какая-то херня, не подскочил к ней, почти сразу пихая порезанную ладонь под холодную воду. Олег, конечно, был благодарен за помощь, но пролитая кровь его не устраивала категорически. — Что ты сделала? — повторяет он настойчивее. — Это не я, — возражает Эва в ответ. — Но… полагаю, что шансы на хэппи-энд только что повысились… Пролитая кровь матери — как подтверждение заключения связи. Это странно — обычно она просто брала то, что желала, не интересуясь мнением Эвы. Да и помощь без соответствующих ритуалов оказывала редко. Все дело в том, что сейчас связь… совершенно другой природы? Та самая, которая должна быть между богиней и ее жрицей. Будущей жрицей. Саша ощутил себя совсем дураком. Он заторможенно подскочил с дивана, тоже подбегая к Эве, чтобы осмотреть ее руку и глухо поинтересоваться: — Что ты имеешь в виду?.. Майя же, все ещё оглушенная божественным воздействием, не могла подняться с места — ноги ватные, а сознание, хоть и немного прочистилось, все равно оставалось воспаленным. Но она, в отличие от старшего Шепса, догадалась сразу: — Это Сехмет. — Что Сехмет? — взгляд Саши беспокойно заметался. — Нет-нет-нет, не надо нам ее! У него, блять, беременная девушка! — Саш, все хорошо, — выдыхает Эва, поднимая ладонь к свету. Разрезанная кожа срасталась буквально на глазах, и вскоре не осталось даже мелкого шрама. Сказали бы ей буквально пару месяцев назад, что Львица, которая едва не свела ее с ума и чуть не убила Сашу — это «все хорошо», она бы плюнула этому человеку в лицо. Но сейчас Эва была так странно… уверена в ней. Она чувствовала тонкие ниточки зарождающейся связи и понимала: это — не то, что было у нее самой с Сехмет. Львица выбрала ее лишь из интереса. Или… догадывалась, что однажды это произойдет? Потому что Эву она выбрала сама. С Эвой ее не связывала эта мистическая Судьба, в которую по непонятным ей причинам верил Анубис. Возможно, именно так Сехмет и выбирала себе последователей обычно — брала их силой. Но теперь… Теперь окольцована нитями связи оказалась она. Их маленькая дочь, еще даже не появившись на свет, уже приручила одну из самых опасных богинь. На предательски негнущихся ногах Эва вернулась на диван. Она не сразу поняла, что опять плачет — щеки уже мокрые были. Смотрела то на Майю, то на Олега, то на Сашу, остановилась в итоге на подруге и ее муже и, все не переставая гладить себя по животу, протягивает: — Они связаны. Сехмет защищает ее. Поэтому поучаствует в истории с этой Марой. А я же, получается, приносила ей жертвы. Человеческие. Бесовские. Животных. Крови недостаточно, но… Нельзя же говорить о таких вещах с настолько счастливой улыбкой. Но Эва не могла перестать сиять от счастья, когда закончила: — Получается, что благодаря нашей девочке у вас появилось чуть больше шансов на выживание. Наша дочь вас спасает, представьте… Майя вымученно улыбается. Нет, она безмерно благодарна Сехмет и ещё не рожденной малышке, но… От мысли, что всем приходится так носиться вокруг нее, ей нехорошо. Не хватало ещё подвергнуть опасности и Эву с ее ребенком. А Саша… У Саши традиционно мокрые глаза. Он подсаживается к Эве, обнимает за талию, притягивая к себе. Утыкается носом ей в волосы, чтобы не так сильно палить то, что снова расчувствовался. — Саш, мы все равно заметили, — выдохнула Майя. — У нас просто семейная сентиментальность, — заговорщическим шепотом сообщает Эва и сама жмется ближе к Саше, переплетая их пальцы. И ей сейчас вот прямо… легче даже. Теперь у их дочери есть действительно непробиваемая защитница. С помощью Сехмет шансы на выживание действительно увеличиваются — она ведь не зря является богиней войны. И сама Эва не раз становилась свидетельницей начала бы божественной охоты, из которой Львица еще никогда не возвращалась без добычи. Понятно, что Мара эта — другая. Потому что на своей территории, как минимум. Но… У них, блять, богов больше. — Пиздец этой вашей Маре, — обещает Эва, не без улыбки наблюдая за тем, как явно расчувствовавшийся Олег тоже сгребает Майю в охапку. И хотя подруга все еще выглядела напряженной, и Эва даже понимала, почему, все равно — этот краткий миг спокойствия был бесценен. — У нее нет шансов. Прорвемся. Тем более, им есть, ради кого бороться.