Правильно

Солнце пекло нещадно. Да, Кэйл сам инициировал все действо (что было удивительно), но кто же знал, что им так повезет с погодой? Свалившись под сень дерева, он вытер рукавом пот со лба и расстегнул верхние пуговицы рубашки. Помогло едва ли. Это тело плохо переносило температуру, определенно. Они с Чхве Ханом остались одни на даче. Той самой даче с маленьким огородиком, о которой все время думал Кэйл. Было удивительно, что Чхве Хан каким-то чудом уговорил остальных оставить их одних в весьма приятной тишине. И Кэйл был даже не то чтобы против (отдыхать от гиперактивных детей в среднем одиннадцати лет тоже иногда надо было), но это лишало их привилегии «карманного» дракона и, соответственно, магии контроля температуры. Он весь раскраснелся, кровь бегала особенно хорошо от действия силы сердца, гонявшей ее по венам с удвоенной силой во избежание ожога. А вот Чхве Хану, казалось, хоть бы хны! Копал свою грядочку, засаживал помидоры… или что-то очень похожее на них. По крайней мере, некоторое родство с ними, красными и чуть ли не умирающими от солнца, это чувствовать не мешало. — Кэйл-ним? — он почувствовал взгляд (ну конечно, мастер меча все-таки) и обернулся. — Тебе жарко? Мы можем передохнуть. — Все в порядке, — для вящей убедительности Кэйл встал и собирался приняться за работу, но его остановили. — Кэйл-ним, нельзя, — нахмурился Чхве Хан, забирая лопатку из его рук, и, черт, было ли дело в его грозном взгляде или геройской ауре, но Кэйл никогда не мог возразить ему в таких случаях (по крайней мере, в моменте; потом он зачастую все же делал по-своему и получал закономерно люлей), — если тебе плохо, идем в дом. — Полагаю, мы можем немного посидеть в тени… — Кэйл вздохнул. Да уж. Когда он там был непоколебимым лидером? Забудьте, он, кажется, растерял всю хватку, изнеженный мирным временем. В доме действительно было приятнее. Повсюду стояла магия, поддерживающая температуру на нужном уровне, и даже отсутствовал Рон, что обязательно подал бы лимонада (к которому, честно говоря, Кэйл уже привык, но все равно мысленно возмущался для порядка). В общем, блажь. Кэйл обмакнулся в прохладную ванну, смывая липкий пот, и, взяв первый попавшийся роман, развалился в кресле. Вскоре появился Чхве Хан и присел рядом, укладывая голову на колени. В последнее время такая близость между ними стала обыденной. Их первые объятия перед битвой были совершенно неловкими, и раньше весь физический контакт сводился к тому, что Чхве Хан уносил бессознательного (или едва сознательного, что ничуть не лучше, если не хуже, потому что он иногда пытался сопротивляться) Кэйла на руках в безопасное место или вез его на спине. Это было просто… это, может, могло показаться не чем-то «простым», но это правда происходило из чистейшего чувства товарищества и желания помочь. Чхве Хан всегда был добродушным и готовым протянуть руку помощи слабым. Когда же Кэйл первый раз погладил по голове, Чхве Хан крупно вздрогнул и уставился круглыми глазами так, что осознание того, что он сделал, вышибло все мысли из головы. Кэйл едва не пожалел о совершенном всеми фибрами души и не отдернул руку, но Чхве Хан прижался сильнее, будто упрашивая остаться, и он не стал. Спасло их только то, что вертевшиеся рядом дети попросили тоже погладить их, и это отвлекло от грузно повисшей в воздухе неловкости. Они спасали всегда. Потом это происходило все чаще и чаще. Чхве Хан, чувствуя немое дозволение, постоянно ластился, как человек очень, как оказалось, тактильный и любвеобильный (по-дружески, разумеется; и, разумеется, не только потому, что это Кэйл; и, разумеется, он не просил Розалин достать что-нибудь, чтобы волосы были мягкими и пушистыми). А Кэйл, никогда не умевший выражать эмоции словами, компенсировал это прикосновениями. Кэйл запустил пальцы в волосы Чхве Хана, еще теплые: видно, только вернулся с улицы, убирая все инструменты — и стал бездумно поглаживать, не поднимая взгляда от книги. Мысли сами собой уплывали не туда, отказываясь сосредоточиться на сюжете романа. Например, он думал (не целенаправленно, ничуть) о Чхве Хане. Он был до поразительно прекрасным человеком и другом. Добрым. Никто другой не стал бы терпеть его так долго и подпускать так близко. Никто другой не понимал его настолько хорошо, без слов, и не чувствовал его желания даже до того, как они формировались окончательно. Кэйл был до безумия благодарен ему (если то, что он испытывал, могло уместится в одно слово «благодарность»). Может быть, он и не совсем (совсем не) заслуживал Чхве Хана, но поднять эту тему вслух и не подумал бы. Уже получил однажды по полной программе за «самобичевание». Это было не «самобичевание», а констатация фактов, возразил бы Кэйл, если бы кто-то его спросил, но покорно молчал, не желая повторения трехчасовой лекции и потому что в этом вопросе его мнения больше не спрашивали. — Кэйл-ним, о чем задумался? — Чхве Хан моментально считывал, когда от Кэйла начинало разить атмосферой того, что он по глупости (да, определенно) назвал самобичеванием. Но о своих мыслях (как можно было вообще так стыдно думать о человеке в его присутствии!) рассказывать нельзя было. Молчать тоже: это было бы подозрительно. А Кэйл и вправду ведь не вынашивал больше никаких планов, честно, просто все вокруг ожидали от него подлянки без повода. Вернее, с поводом в виде прошлого опыта, когда он, возможно, немножко без предупреждения проткнул собственной сердце кинжалом… Итак, чтобы не волновать Чхве Хана, нужно было придумать что-то и поубедительнее. И было кое-что, что точно бы… как минимум отвлекло. Кое-что, что он не сказал бы кому-либо еще и в любой другой момент. Сейчас же, вот так, упиваясь мягкостью волос Чхве Хана, смотрящего на него со вниманием и беспокойством, грея руки долгожданной мечтой и млея в ее лучах… — О том, что люблю тебя, — сказал он и сам удивился. Но это звучало так правильно, так верно и точно, да, это было больше, чем благодарность, это была любовь. Кэйл провел рукой по голове и остановился у уха, заправляя прядь. Они встретились взглядами, и Чхве Хан улыбнулся. — Я тоже люблю тебя, — он счастливо уткнулся носом ему в живот, но даже так было видно покраснейшее лицо (и уж точно не от жары, потому что Кэйлу, более чувствительному к температурам, было комфортно). Все было по прежнему так же, как и должно было быть. Нет, даже лучше. Все по-прежнему было правильно. И если Кэйл, пропалывая вечером грядки (как ни в чем не бывало; ничего не изменилось и, конечно, не должно было), подслушал, как дети суетились и спрашивали Чхве Хана, как все прошло, то ничего не сказал.