Аль-Хайтам звякает ложкой, и та приземляется выпуклой стороной аккурат в центр глубокого и тонкого фарфорового блюда, что на секунду кажется, что оно вот-вот треснет:
— Ну и дрянь. Суп у Маргарет как обычно отвратительный.
Он проводит языком по передним зубам, все еще ощущая во рту неприятный привкус сельдерея, и резко отодвигает от себя тарелку.
Маленькие капельки супа приземляются на гладкие страницы книги, оставляя на них несколько зеленых пятен. Аль-Хайтам закатывает глаза.
Весь этот перфоманс притягивает к себе внимание остальных студентов, сидящих за соседними столиками. Аль-Хайтам внезапно чувствует себя маленьким ребенком, не сумевшим разобраться с собственными желаниями и оттого обидевшимся на весь мир. Не хватает только топнуть ногой и расплакаться.
— Быть может, пора перестать таскать с собой книги на обед? — Тигнари кривит рот и смотрит в упор.
— И на завтрак. И на ужин, — подхватывает Сайно, набивая рот овощами. — И вообще, тебе уже пова певештать, — продолжает он, и слова превращаются в одну невнятную субстанцию.
— Мне, конечно, не очень приятно говорить это, но он прав, — Тигнари кивает в сторону Сайно и смотрит так, что Аль-Хайтам уже почти готов ему поверить. Слишком уж строгий у него взгляд.
— К тебе в последнее время не подойти, если не хочешь получить порцию дерьма и твой противный взгляд.
Прямолинейности Тигнари не занимать. Наверное, именно эта черта его характера нравилась Аль-Хайтаму больше всего. С ним не нужно было притворяться. Если Аль-Хайтам или же кто-то еще вел себя как настоящий кусок дерьма, Тигнари не стеснялся напомнить об этом. Он вообще ничего особо не стеснялся: сообщить о твоем неподобающем поведении, неопрятном внешнем виде, доложить преподавателю, что тот неверно трактует материал, даже если будет выгнан с занятия. Качество вполне себе полезное, особенно в их мире, где если ты предпочитаешь молчать в тряпочку — о каких-либо перспективах можешь забыть. Однако, перспективы Тигнари мало интересовали, по крайней мере те, что открывались перед ним путем хождения по головам. Несмотря на всю внешнюю и, впрочем-то, действительно существующую прямоту и резкость, Тигнари все же был крайне эмпатичной и доброй натурой. И это еще одно качество, за которое Аль-Хайтам ценил его и причислял к списку своих друзей.
— Может и не стоит тогда ко мне подходить, — пожимает плечами Аль-Хайтам. Он, вообще-то, несерьезно, но не съязвить попросту не мог. Пропитанная иронией и сарказмом манера общения слишком приелась.
И Тигнари с Сайно это понимают, поэтому спокойно пропускают реплику мимо ушей, возвращаясь к еде.
Аль-Хайтам захлопывает книгу — продолжать чтение всякое желание отпало, — и ловит себя на мысли, что за последнее время он в самом деле стал чересчур раздражительным. Причина, как бы тот не старался ее отыскать, так и не находилась.
Если остальные и были обеспокоены началом нового учебного, а главное, выпускного года, экзаменами и прочими трудностями, связанными с учебой, то Аль-Хайтама все это мало волновало. Его жизнь расписана от и до, с раннего детства до, как ему кажется, самой старости, где все шаги отмерены заранее и просчитаны до миллиметра.
Тигнари тяжело вздыхает. Он делает так всегда, когда намеренно хочет привлечь к себе внимание и о чем-то рассказать. Хочет, но не решается, перекладывая всю ответственность за выуживание из него информации на других.
— Ну говори уже, — сдается Аль-Хайтам и складывает руки на груди. Не то чтобы ему было так любопытно, но Тигнари не из тех людей, что скрывают всякие глупости, не стоящие внимания, вроде сплетен об одноклассниках.
Сайно вскидывает брови и разводит руками, подначивая того к разговору.
— Ладно. Сегодня был на собрании. Готовьтесь к празднику. Но это только для выпускников в честь последнего года обучения, — наконец выдыхает он, и лицо, ставшее на момент бледным, вновь приобретает розоватый оттенок.
— С чего вдруг? — задает резонный вопрос Сайно, и его брови уже сползают к переносице.
Их школа — место обособленное, где репутация — то, над чем дрожит попечительский совет. А еще, это место, где, за небольшим исключением, учатся дети самых богатых людей страны, что за свой имидж трясутся не меньше, и каждое движение которых — инфоповод, за который не прочь ухватиться любое СМИ и раздуть до вселенского масштаба.
Праздники тут не проводились в привычном их понимании, вроде типичных школьных тусовок в гигантском доме кого-то из старшеклассников с литрами высокоградусного пунша, разливаемого по красным стаканчикам, и традиционным посвящением, после которого на утро остается или сожалеть или желать повторения.
Начало года здесь — официальная часть с речью от директора, Рождество — недельные каникулы, и школа вовсе опустевает, когда все разъезжаются по курортам, окончание года — смотри пункт первый.
Поэтому, если что-то подобное теперь дозволено в стенах школы, на это определенно есть причина.
— Или они сошли с ума, или же грядут перемены, — цедит Аль-Хайтам и тут же представляет себе недовольный голос отца, настоятельно рекомендующий воздержаться от посещения подобных мероприятий.
— Ага, второе, — соглашается Тигнари. — Хотя, знаешь, скорее и то и другое. Хотят сменить имидж школы. Кто-то сверху сильно давит. Новая политика и все такое. После того, как… — Тигнари смотрит исподлобья на Аль-Хайтама. И сейчас в его взгляде отчетливо читается немое извинение за невзначай поднятую тему, которую было не принято обсуждать. — Кхм, ну вы поняли. После этого совет хочет показать всем, что у нас учатся вполне себе адекватные люди. Что мы с вами, — Тигнари обводит друзей ложкой в круг, — высшее общество, и все вложенные инвесторами деньги действительно дают плоды, а не подначивают детей богатых родителей ко вседозволенности, — рапортирует Тигнари, оглядываясь по сторонам. Если кто-то услышит, проблем не избежать. Слухи разлетятся со скоростью света.
— Понятно, — сухо отвечает Аль-Хайтам. Удивляться такому давно вышло из привычки. Звучит уж слишком правдоподобно.
— Если они собираются ходить со свечкой и превратят «празднование», — Сайно складывает пальцы в кавычки, — в раут, то только выставят себя идиотами. Неужели кто-то думает, что дети богатых родителей, не имеющие обязательств, зато имеющие толстые кошельки, будут развлекаться, ведя светские беседы за чашкой чая?
— Если захотят, превратят это во что угодно, да хоть сделают из нас цирковых обезьян, — Аль-Хайтам уныло ковыряется в тарелке с овощами.
— Зная твоего отца, тебе туда вход заказан, — грустно смотрит Тигнари. Словно это улучшит ситуацию.
Аль-Хайтам был бы и рад такому раскладу. Отсидеться в комнате втихаря — куда гораздо более приятный исход, чем торговать лицом весь вечер без права на слишком громкий вздох или малейший шаг в сторону.
— Не думаю, — мотает головой Аль-Хайтам. Обстоятельства теперь играют не в его сторону. — Уверен, теперь он не отстанет от меня и не успокоится, если я не схожу и не сострою из себя
благовоспитанного члена нашей прославленной семьи, — последнюю фразу он проговаривает медленно, снизив тембр голоса и изменив интонацию на отцовскую.
Аль-Хайтам точно знает, что все случится именно так, остается лишь считать часы до того, как телефон разразится громким рингтоном, и отец по ту сторону мобильника начнет свою привычную тираду о важности умения подать себя публике так, чтобы ни у кого не возникло сомнений, что он — достойный представитель высшего общества. Аль-Хайтам слышал это так часто, что наизусть выучил все реплики, которые не менялись уже несколько лет, с момента его перехода в старшую школу.
— Это заставят сделать каждого из нас, — Дэхья приземляется на соседний стул и сдувает влажную прядь со лба, — ну, кого-то из вас для поддержания имиджа ваших золотых семеек, а кого-то, — она показывает большим пальцем на себя, — для приобретения этого самого имиджа, — и тянет уголки губ вниз в подобие улыбки.
— Вот уж не знаю, что из этого хуже, — усмехается Сайно.
— В са-а-амом деле, что-о-о-о же? — театрально тянет Дэхья и притягивает к себе тарелку с супом Аль-Хайтама.
Не удивительно слышать от нее что-то подобное. Извечное противостояние «кому живется хуже» и «у богатых тоже есть проблемы» было чуть ли не любимой ее темой, но до полноценных споров это дотягивало редко — глупо спорить с очевидными фактами.
— Тебе пора понять, что супы — не твое, и перестать их брать. Продукты зря переводятся. Каждый раз суп, и каждый раз он оказывается в мусорке, — она подчерпывает ложкой суп, поднося ко рту.
— А тебе пора в душ, — морщится Аль-Хайтам, — кто сразу после тренировки идет в столовую?
— Нормальные люди, — отмахивается Дэхья.
Сайно, все это время молча наблюдавший за перепалкой, заливается смехом, и во второй раз их стол оказывается в центре внимания.
— Сравнить свой рот с мусоркой — выше всяких похвал, — гаденько лыбится он и хлопает ее по плечу, и, утирая салфеткой рот, встает из-за стола.
Столовая снова обрастает шумом — заходит еще пара десятков галдящих учеников, вероятно, после душа, который проигнорировала Дэхья, поставив в приоритет обед. Остальные тоже встают, собираясь уходить, как вдруг Тигнари стопорится.
— Новый учебный год богат на новеньких, — хмыкает он и головой указывает на широкую дверь столовой.
Парень, ставший объектом внимания доброй половины школы, судорожно поправляет на плече сумку и словно ищет кого-то глазами. Вернее
что-то, а именно — свободное место, куда можно присесть. Таких не находится — в школе все давно разбились по кучкам, забили себе столы и стулья, и если ты не сумел стать частью чьей-то компании за годы обучения, то по лучшим школьным традициям твое место за самым дальним столиком с изгоями или же в школьном туалете с подносом на коленях.
С новенькими система работала еще хуже: найти себе друзей было гораздо сложнее, а сделать это нужно было быстро, иначе вероятность стать отщепенцем росла в геометрической прогрессии.
Тигнари прав — этот год в самом деле начался с того, что в старшие классы перевели по меньшей мере троих.
Сюда не брали всех подряд — для этого существовали общеобразовательные государственные школы, — так говорил отец, и варианта было всего два: куча денег на банковском счете родителей или крайне незаурядные способности и пытливый ум, для обладателей которых места в школе исчислялись по пальцам двух рук. И, учитывая, что новенькие тут появлялись крайне редко, те в первые дни своего пребывания становились настоящими экспонатами и новым поводом для обсуждения.
Новенький, что все еще стоял в дверях, был похож на типичного ученика их школы ровно на столько, на сколько и не был. Небрежный внешний вид: от не заправленной в форменные брюки рубашки и закатанных по локоть рукавов до отсутствия красного галстука и растрепанных длинных, отросших по плечи, пшеничных волос, говорил о том, что он или слишком богат и ослеплен собственными статусом, что дресс-код и правила в целом ему не интересны, либо же он попал сюда из мест, где одежда и внешность в принципе мало что решали, чтобы уделять этому достаточное количество времени. И именно второй пункт был тем самым доводом в пользу его непохожести на типичного ученика этой школы — люди, попадающие сюда по образовательному гранту, вгрызаются в собственное место зубами намертво, слушая и подчиняясь практически всему, что написано в Уставе школы, включая безупречный экстерьер, поэтому вывод напрашивался сам собой.
— Думаете чей? — Сайно складывает руки на груди и толкает Аль-Хайтама локтем в бок.
Чувство сумасшедше неприятное, отчего тот резко отстраняется.
— Наш, — взвивается Дэхья, привстав из-за стола, и в такт каждому слову стучит костяшками по столу, — наш, наш. Был бы ваш, отправили бы не в столовку, а в раздевалку.
— Идем, — Хайтам смотрит на наручные часы и закидывает на плечо сумку, — переодеваться еще.
Рассуждать на тему новеньких не особо интересно — какой в этом смысл? Узнать поближе? Сделать частью своей компании, в которой все слишком давно друг друга знают, чтобы подпускать так близко кого-то чужого? Без толку интересоваться подробностями чужой жизни? Все мимо.
В раздевалке пахнет так, что Аль-Хайтам внезапно для себя проникается пониманием к Дэхье — идти обедать после посещения этого места — худший вариант из возможных для появления аппетита, и лучший для его уничтожения.
В бок снова толкают — на этот раз Тигнари, и Аль-Хайтам готов поклясться, если кто-то сделает это снова, он зарядит в ответ. Но раздражение быстро пропадает, когда он смотрит в сторону.
— Смотрите, — шепчет Тигнари, натягивая белые гетры, — новенький все-таки наш.
— Ошиблась, значит, — кивает Сайно и поворачивает голову.
В конце раздевалки они снова видят его, уже не такого растерянного, но по-прежнему не проявляющего желания начинать с кем-то диалог. Парень спокойно надевает куртку и перчатки, поднимает кверху волосы и, — вот черт — смотрит в их сторону и усмехается так показушно, словно застает их врасплох за чем-то до ужаса позорным.
Пока Сайно, ничем не смущенный, продолжает оценивающе смотреть, как тот делает себе низкий пучок, Тигнари и Аль-Хайтам стыдливо отворачиваются, первый возвращается к переодеванию, а второй сверлит взглядом пол.
— Ну вот, посмотреть уже нельзя, — хмыкает Сайно.
Аль-Хайтам достает из шкафчика маску, рассматривает ее с пару секунд, и крутит в голове мысль — как же хорошо, что под ней не видно лица, и ему не придется снова краснеть, по крайней мере, если они и пересекутся взглядами снова — никто этого не заметит.
Рапиру он берет свою. На удивление, несмотря на количество денег и возможностей, покупают собственное оружие для тренировок здесь далеко не все — не каждый увлечен фехтованием настолько, чтобы заметить разницу с тренировочными, что предлагает школа. Кто-то отдавал предпочтение верховой езде, выбирая каску получше и попрочнее, сапоги подороже, кто-то делал выбор в пользу плавания и спускал все деньги на форму. Да, вероятно, пловцам повезло больше остальных — покупка купального костюма и шапочки не шла в сравнение с дорогим итальянским седлом ручной работы или полной экипировкой фехтовальщика вместе с дорогущей стальной рапирой.
Переодевшись, они наконец выходят в зал. Тренировки по фехтованию редко когда начинались с практики в парах на отработку приемов, только если впереди были экзамены.
— Приветствую. Начинаем с выпадов. Скачки. Атаки. По кругу, — командует учитель и кивает Аль-Хайтаму.
Учитель Хуссени строг, но всегда справедлив — уж Аль-Хайтам знает. Он был человеком, чье искусное владение рапирой в свое время произвело на Аль-Хайтама такое впечатление, что тот не раздумывая взял в руки оружие с твердым желанием научиться управляться с рапирой так же, как и он.
В совсем еще юношестве Аль-Хайтам в принципе смотрел на всех вокруг и жутко желал быть похожим на кого угодно, только бы не на отца. Поэтому ко многим взрослым он тянулся сам — неспециально, скорее так получалось само по себе. Детское сердце открыто ко всему, оно подвижно и очень уязвимо, чтобы фильтровать все, что с ним происходит. И если кучу других вещей Аль-Хайтам предпочел бы забыть, то под знакомство с Хуссени и его влияние на его жизнь в сердце было отведено отдельное место.
— Как нога, Хайтам? — спрашивает учитель после окончания тренировки на передвижения.
Легкие внезапно схватывает мелкая судорога. Он и думать забыл о травме. Аль-Хайтам тянет носок кверху, а потом вращает ступню по полу, разминая голеностоп. Ничего не болит, и тревога рассеивается.
— Все хорошо, — кивает Аль-Хайтам и все еще крутит ногой.
Получить травму, а в особенности суставную, для спортсмена — считай, что приговор, после которого попробуй оклемайся. Даже для фехтовальщика, где, казалось бы, главный инструмент — рука.
— Славно, но дополнительной сегодня не будет, — учитель строго грозит пальцем, словно маленькому ребенку. И не зря, знает ведь, что Хайтам может нарушить все правила и прийти заниматься в одиночку. — Пусть восстановится полностью.
— Знаю, — покорно соглашается Аль-Хайтам.
В любой другой ситуации он бы начал спорить и доказывать, что тренировки можно провести в щадящем режиме, что серьезные травмы остаются на всю жизнь и полностью уже ничего не восстановится от пары дней-недель перерыва, но впереди соревнования, а значит рисковать — даже самую малость — не стоит.
— Разбиваемся по парам, — командует Хуссени.
Аль-Хайтам берет в руки маску и собирается уходить, как на плечо ему ложится ладонь:
— Сегодня побудешь в паре с новеньким, — учитель головой указывает в сторону светловолосого парня, чье имя пока еще даже неизвестно. — Тебе ни к чему нагрузки, а он вряд ли что-то покажет. Даже рапиру держит неумело, — звонко цыкает Хуссени.
Аль-Хайтам ничего не отвечает — незачем. Выбора у него все равно нет. Но под нос себе бубнит:
— Он шпажист, кажется.
Быть лучшим в чем-то — это не только привилегия, статус и чужое восхищение наравне с завистью, это еще и постоянные просьбы о помощи. Новеньких или отстающих часто на себя приходилось брать Аль-Хайтаму. Не то чтобы он был против, но тренироваться с новичками, ничего не смыслящими в фехтовании, — такой себе опыт, вряд ли полезный для развития навыка и продвижения по лестнице профессионализма.
Аль-Хайтам надевает маску, когда учитель возвращается к нему уже в компании того парня, что смотрит прямо на него, не скрывая улыбки, почти той же самой, что и в раздевалке. Хорошо, что собственное лицо сокрыто под слоем сетчатой стали.
— Аль-Хайтам, — Хуссени рукой указывает на Аль-Хайтама, — это Кавех. Аль-Хайтам мой лучший ученик, и по этому праву он проведет сегодня вводную тренировку.
Аль-Хайтам вертит чужое имя на языке. Кавех. Звучит как восточная сладость и совсем не вяжется с его внешним обликом — красив, но, по ощущениям совсем не прост и может оказаться той еще занозой в заднице.
— Так сразу? Бой? — удивляется Кавех. — Даже не спросите, что я умею? И умею ли.
Хуссени едва ли успевает открыть рот, как Аль-Хайтам отвечает:
— Ты держишь рапиру как шпагу, всеми пальцами. Пытаешься, но рапиру держат большим и указательным. Остальные —поддерживающие.
— Да у тебя глаз-алмаз, — елейно тянет Кавех, не переставая улыбаться.
— Не забудь, что наносить удары можно только в область куртки.
— Я хоть и шпажист, но о базовых правилах фехтования другим оружием наслышан, — хмыкает Кавех и наконец надевает маску.
Они переходят на дорожку, каждый за свою линию. Аль-Хайтам проверяет передатчик, что прикреплен к его спине.
— Ан гард! — командует учитель.
Аль-Хайтам встает в стойку, вытягивая перед собой рапиру. Отчего-то он чувствует волнение, как перед чем-то совсем неизвестным, он ведь не знает, как тот управляется с оружием в бою. Занимаясь в паре с кем-то на постоянной основе, изучаешь манеру ведения боя почти что от и до, и при должной подготовке угадываешь следующий шаг. Подготовка к соревнованиям шла тоже не вслепую — учитель всегда знал, кто заявлен из других школ, и по хоть каким-то доступным крупицам информации можно было представить себе общую картину предстоящего поединка.
Кавех держит рапиру уверенно или, скорее, старательно делает вид, крепко сжимает рукоять, плотно прижимаясь к гарде.
— Эт-ву прэ? — команда на готовность.
— Алле! — можно начать бой.
Говорить команды на французском — дань французской школе фехтования, оказавшей на этот вид спорта серьезное влияние. Хуссени всегда произносит слова очень забавно — с нарочитым акцентом.
Аль-Хайтам делает выпад и тут же наносит удар, который сразу засчитывается счетным механизмом, о чем свидетельствует громкий писк. Сквозь проволочную сетку маски видно, как несколько учеников смотрят за ними, будто это не простейшая тренировка, а самый настоящий турнирный поединок.
Кавех не особо старается, — или же он и впрямь настолько плох в фехтовании, — по ошибке или привычке все же почти попадает Аль-Хайтаму по бедру и совсем неумело уклоняется от чужих атак.
Бой длится, как и полагается — три минуты, за которые Аль-Хайтам выигрывает практически всухую — тринадцать в его пользу и два в пользу Кавеха. Два удара — и те получены только по причине того, что Аль-Хайтам отвлекся на стоящих и глядящих на них в упор Сайно и Тигнари.
Результат выходит смешной, но совсем не удивляет. По правилам они должны сыграть еще два периода, но Хуссени останавливает бой. Ему и так все ясно. Чтобы понять, что из себя представляет фехтовальщик, учителю хватало этих самых трех минут, а то и меньше.
Кавех снимает маску и пытается сдуть прилипшие ко лбу вспотевшие пряди.
— Я теперь отправляюсь в слабую группу? — смотрит он на учителя, и на его лице не мелькает и тени разочарования в собственном поражении.
— Что-то вроде того, — Хуссени смиряет его взглядом. — Продолжайте тренировку, — бросает он через плечо Аль-Хайтаму и уходит к остальным ученикам, что все это время стоят без дела, глазея на них.
Кавех кладет рапиру на ладонь и с пару секунду рассматривает ее.
— Лучший ученик, значит? — цедит он тихо, как будто сам себе. — Дерешься так виртуозно, что я даже завидую.
— Верно. Надень обратно маску, мы не закончили, — Аль-Хайтам повышает голос, чтобы его было лучше слышно.
— В самом деле хочешь продолжить? — Кавех громко вздыхает и, разворачиваясь на пятках, отходит обратно за черту. — Не боишься, что проткну тебе что-нибудь?
— Не боюсь. У тебя не выйдет.
Тренировка наконец подходит к концу, и Аль-Хайтам чувствует себя неприятно. Внутри медленно расползается чувство зря потраченного времени. Дополнительных занятий не будет, заниматься втайне откровенно опасно, а единственная тренировка, до которой он сегодня был допущен прошла бесполезно — все, что он делал, это уклонялся от неуклюжих атак и использовал базовые приемы для нанесения ударов противнику. Соревнования через два месяца, возрастная категория изменилась на юниорскую, где он — самый младший, а среди соперников будет куча тех, кого он увидит впервые.
В раздевалке приходится задержаться дольше остальных, тренировку пришлось закончить позже. И Аль-Хайтам начинает сильнее раздражаться на Кавеха. Сегодня одним своим появлением он отнял у него кучу времени, которое тот мог потратить на что-то куда более важное и полезное.
Кавех стоит у своей кабинки и, кажется, даже разговаривает с Аль-Хайтамом, бубнит себе под нос тихо, что не разберешь.
— А что, полотенец нет? — вопросительно смотрит он, стягивая штаны. — Или в вашей крутой школе нужно носить свое?
— Есть. Видимо, твое сегодня положить забыли, — не поворачиваясь отвечает Аль-Хайтам, обматывая бедра полотенцем.
— Пф, ладно, — фыркает Кавех и просто раздевается догола, совершенно не стесняясь.
Он оказывается неплохо сложен, чего не было заметно ни под фехтовальным костюмом, ни под его рубашкой, что явно была не по размеру. Узкие плечи, крепкие широкие бедра, большие ладони, рельефные предплечья. Он явно чем-то занимается.
— Нравится смотреть? — Кавех выглядывает из-за двери кабинки, куда ровной стопкой складывает вещи. — Второй раз за сегодня. Но сейчас вид уж больно притягательный, понимаю. И поэтому не осуждаю.
Когда Кавех закрывает дверцу, Аль-Хайтам видит его сбоку, и до него наконец доходит — осанка. Идеально ровная осанка. А еще куча синяков по всему телу, от плеч до лодыжек. Какие-то уже почти слились с оттенком кожи, а какие-то только начинают синеть. Ответ рождается сам собой — верховая езда.
— Отвали, — бросает Аль-Хайтам и отворачивается. Раздражение накатывает снова.
— Извини, не могу, — пожимает плечами Кавех. — Кажется, теперь мы учимся в одном классе, и нам придется видеться, как бы досадно это для тебя не было, Аль… Как там тебя? Впрочем, неважно.
Аль-Хайтам решает промолчать.
***
Следующие несколько часов Аль-Хайтам сидит на заднем дворе школы, облокотившись спиной на поросшую вьюном стену, и штудирует сайты школ и университетов, заявленных на турнир. Списки юниоров пестрят талантами, и ступать на эту территорию кажется куда страшнее, чем прежде.
Он трясет коленом так, что от вибрации нога начинает неметь.
Когда он долистывает последний список до конца, на часах уже почти пять вечера, вокруг никого — занятия кончились, скоро ужин. Первое, о чем он думает — отец за сегодня не позвонил ни разу. Предположения о том, что тот забыл, забегался или просто решил не беспокоить, отметаются сразу. Иногда Аль-Хайтаму кажется, что у того в расписании отдельной строкой вынесен пункт об обязательном звонке и заготовлен список вопросов.
Долго размышлять о причине не приходится, учитывая утренние новости. Отец явно ждет вечера, чтобы разговор не ограничился двумя минутами, а продлился достаточно, чтобы он успел разъяснить все детали предстоящего праздника.
— Тебя по всей школе искать? — звучит рядом голос Тигнари. — Мы думали, что ты на тренировке, но Хуссени сказал, что сегодня вы обошлись без допов.
— Сказал, что еще рано, — пожимает плечами Аль-Хайтам. — Нога должна восстановиться.
— Что с новеньким? — переводит тему Сайно.
— А что с ним? — дергает бровью Аль-Хайтам. Вот уж о ком, но о нем говорить точно не хочется.
— Ну не я же проверял его умение владеть рапирой! — он звонко хлопает себя по бедрам и закатывает глаза. — Чей он сын? И что с ним не так?
— С ним все не так, — вырывается грубое, — всю тренировку на него угробил.
— Да черт с твоей тренировкой!
— С чего ты взял, что с ним что-то не так? — кривится Тигнари.
— Кто переводится в новую школу, да еще и вроде нашей, на последнем году обучения? — объясняет Сайно. — Психи с девиантным поведением, которых выгнали из предыдущей школы, — он разгибает один палец, — те, кого перевели из-за переезда, — второй, — и… Ну, в целом это все. Есть еще те, кто порвал задницу ради стипендии и диплома, но он явно не из этих.
Аль-Хайтам задумывается. А ведь и правда. Перевестись сейчас, прямо перед поступлением в колледж, равносильно выстрелу в ногу. Частные школы разрабатывают свои собственные программы под каждый год обучения, а значит и стандарты для сдачи экзаменов будут отличаться. Не то чтобы год — это мало для подготовки, но перепрыгивать с одной системы на другую будет трудновато, а вкупе с адаптацией и новым коллективом и составом учителей так тем более. С другой стороны, программа подготовительного класса — это лишь база, определяющим фактором станут вступительные экзамены в выбранном колледже.
— Удивительно, что
твое девиантное поведение все еще не стало поводом для исключения, — тянет Тигнари.
Аль-Хайтам неожиданно для себя издает громкий смешок.
— Он занимается верховой ездой. Все тело в синяках, — наконец отвечает Аль-Хайтам.
— Прям
все? — щурится Сайно.
Когда реплика остается без ответа, он продолжает:
— Что будем делать с вечеринкой? Вы же не собираетесь правда просто прийти на это театральное представление имени попечительского совета и сидеть со сложенными на коленях ладонями?
— Я был бы рад вообще там не появляться, — Аль-Хайтам говорит и с сожалением понимает, что это невозможно.
— Я не против собраться с нашими после основной части, — предлагает Тигнари.
— Я слышал, что остальные уже думают о том, где достать выпивку, — Сайно делает вид, что не слышит ничего, что говорят друзья.
— Остальные — это…? — вопросительно смотрит Тигнари.
— Лиза, Сетос, Дэхья.
— Лиза? — Аль-Хайтам округляет глаза. — Та самая Лиза, на которую молится Сайрус?
— Он и на меня молится, — оскорбленно добавляет Сайно, так, словно задета его честь одного из лучших учеников.
— Скорее о тебе, — прыскает в кулак Тигнари, — чтобы ты не был таким болваном.
— Лиза любит веселье, — Сайно обласкивает Тигнари взглядом «поговорим позже», — и вы, как я думал, тоже.
— Я не буду принимать в этом участие. Прилагать усилия ради того, чтобы по итогу оказаться по уши в дерьме — избавь, — Аль-Хайтам закидывает на плечо сумку и теребит галстук, от которого уже дышать трудно.
***
Вечером отец так и не звонит. И Аль-Хайтаму очень хочется радоваться этому, но он знает, что это затишье лишь предзнаменует бурю, и что еще хуже, он совершенно не представляет, чего от нее ждать.
Аль-Хайтам открывает окно и высовывается наружу. Внутренний двор пустует, горят только несколько фонарей по периметру. Воздух еще совсем теплый, спертый, как перед дождем. Тучи сгущаются медленно, постепенно заволакивая небо темными пятнами. Ветер ползет под ворот рубашки.
В комнате очень тихо. У кровати стоят еще неразобранные с лета коробки, из которых Аль-Хайтам уже почти неделю достает понемногу что-то необходимое, но руки никак не добираются, чтобы разложить все по местам.
В последний год обучения старшеклассникам положено жить одним — ничего не должно отвлекать от экзаменов. Раньше он жил с Сайно, и о тишине мог только мечтать: тот заполнял все пространство собой — от несмешных шуток до громкой музыки, которую было слышно, даже если он включал ее в наушниках. Зато было весело. В то время они мало думали о чем-то, выходящим за пределы школы и ближайшего будущего, где впереди ждал только очередной учебный год.
Тишину нарушает непонятный грохот за дверью, как будто кто-то уронил что-то большое и тяжелое, а затем свалился сам.
Аль-Хайтам распахивает дверь своей комнаты с твердым намерением выяснить, кому понадобилось устраивать беспорядок на ночь глядя.
Дверь комнаты напротив тоже открыта нараспашку.
— Ну, привет, сосед, — запыхавшийся Кавех стоит с гигантским чемоданом в одной руке и толстой, плотно набитой вещами сумкой, в другой. — Я же говорил, что видеться будем часто. Но, видимо, даже чаще, чем я предполагал.
