Вытащи меня из этого ада

— Бро, та деваха с тобой? Ливень нещадно хлестал. Разряды грома норовили смести город к чертям. Сумерки окрасили всё в стальной монохром. Вид убеждал в том, что время остановилось и никогда, никогда не тронется с места. — Да не, сама увязалась. — Ответил парень, похожий на Фрэнка Заппу. Самозванные вышибалы переглянулись. — Добро, а то подумали: ты опять с задроткой связался. Захлёбываясь от воды и злости на мародёров… Мародёров? А может, лучше сказать, сквоттеров? То, что они устроили, не попадает ни под какие определения, потому и безнаказанно. Итак, захлёбываясь от воды и злости на проклятую шпану, Диллон, так звали парня, бросил им: — Опять? Чё-то не пойму, братаны, а когда в прошлый раз такое было? Коротышка, очевидно, их забавлял. Но идеи, как ещё над ним подтрунить, кончились. В их среде собачиться — норма. Диллон тут не исключение. Так что, когда кто-нибудь пытается убить того, с кем ещё минуту назад корешился, никого это не удивляет. — Не нуди. Ты или другой говнюк, вы все на одно лицо. Длинные расклёшенные джинсы «охранников» мокли в растёкшихся по тротуару лужах. Навес не спасал. Сквозь дождевую стену при желании можно было рассмотреть брюнетку с чёрным зонтиком. — А я даже не против, тянки зачёт. — Один из них присвистнул. — Делайте с ней, что хотите. — Диллон махнул рукой. Внутри паба всё стало на свои места. Раскаты грома беспокоили не больше, чем бурчание в животе. Здесь он был звездой группы Influx. Конечно, все, включая его, поклонялись ливерпульским парням. И да, найти подростка, который бы не сходил с ума от The Beatles или, в крайнем случае, от The Rolling Stones, в то время — непростое дело. Оспорить непререкаемый авторитет Леннона, естественно, равнялось кощунству. Но местные рок-группы и не претендовали на то, чтобы поколебать позицию «Жуков» или тем более стать на один с ними уровень. Просто тогда ещё была сильна мода на живые выступления. Таким образом повсюду самодеятельные коллективы подражали «Великой Четвёрке», исполняли каверы на их песни. То, что делали Influx, приезжим могло показаться издевательством. Однако, как бы банально это не прозвучало, шотландцы и волынка неразлучны, как англичане и чай. Девушки со взбитыми, пышными и витиеватыми причёсками, разгорячившись, сбрасывали цветастые манто и заводили твист. Однобортные пиджаки их партнёров на фоне видневшихся через полупрозрачные блузки лайкровых бикини и постоянно взмывающих миниюбок гипотетический путешественник во времени поначалу бы посчитал неуместными. Знакомые же с творчеством Поля Дельво индивиды недобро бы усмехнулись, высокомерно поглядывая на «не поймавших отсылки олухов». Напротив, люди науки не стали бы так много думать о своих чувствах и ассоциациях. Они бы, вспомнив про недостаток цветных видеозаписей, воспользовались бы шансом расширить представления об эпохе со специфической стороны. Верещащую волынку Диллона они бы оставили без внимания. Как и валяющиеся к стенки пальто-коконы, или ещё сохранившиеся геометрические платья, или вездесущие нейлоновые блузки. Будь на всех виши Бриджит Бардо, то и тогда ни малейшего интереса у исследователя это бы не вызвало. Низкие каблуки, цветастые принты, шум, потасовки — вещи для него малоинтересные. Кроме последнего. Наш гипотетический исследователь, понимая, что ещё пару лет — и Ричард Никсон решит прекратить это безобразие — поспешил бы со сбором данных. Какое безобразие? О чём речь? А речь о том, что веселящиеся в маленьком пабе на окраине Глазго подростки — прекрасный материал для исследования воздействия кислоты на организм человека. Конечно, тогда ещё оставался путь из Турции во Францию. Да и территория собственно США было бы гораздо более удобна для изучения. Но раз путешественник во времени оказался здесь без документов, то ему придётся ограничиться местными жертвами. К тому же контрабанда из Нового Света пока ещё хорошо справлялась со своей задачей. Цыганский караван Лорда Элиота, дерзкого авантюриста и бессмертного по криминальным меркам наркобарона бороздил шотландские равнины и нёс всем желающим гомункул счастья. Воображаемый учёный был бы готов благодарить его за то, что он подготовил почву для опытов, невозможных в современности. Потому что никто в наше время бы не позволил исследователю вместо того, чтобы стараться вылечить бьющегося в конвульсиях юношу, проверять того на признаки диареи, покраснения глаз, нистагм, обильного выделения слёзных желез, тахикардии, тахипноэ или наоборот — седации. Иначе говоря, не искать способ социального выявления потенциальных наркоманов за счёт расплывчатых критериев вроде девиантного поведения и эйфории, а работать на благо науки. Но для Диллона это не гиперемия конъюктивального мешка, а жуткая, жгучая боль. Глаза бы вырвать, но нет, надо держать отверстия чантера зажатыми пальцами и продолжать дуть на потеху публики. Не дискоординация движений, а непрекращающиеся толчки локтями и наваливающиеся тела под кайфом. Не диарея, а жидкий понос, из-за которого хочется провалиться под землю. Разливающаяся по членам боль, как от вращающегося раскалённого жезла, прошившего всё нутро. Не тахипноэ, а отчаянная нехватка воздуха, невидимая, сдавливающая горло петля. Гипотетический учёный может составить таблицу признаков, подробно разобрав этапы воздействия героина на организм семнадцатилетнего. Такую же таблицу, как и для лихорадки, или какой другой болезни, сопровождавшейся бредом и галлюцинациями. Пусть он будет прав, считая, что от прочих мучительных недугов зависимость отличается лишь добровольным характером. Но по дёргающейся голове и бегающим, чуть кровоточащим глазам Диллона нельзя прочитать его опыт: кошмарное ощущение, когда ставшее на минуту райским фальшивое, примитивное пение бродяги не только вернуло себе прежний облик, но и обратилось в вой демонов, когда всякое элементарное ощущение приносит такие страдания, что невозможно думать о чём-то, кроме смерти. В теле нет ни одной клеточки, которая бы зверски чего-то не жаждала, не рвалась бы наружу, прочь из пленившего её организма. Диллон чувствовал, будто его выключили, будто уже не жизнь, а миллиарды крошечных червей копошатся в его гиперчувствительном трупе. Тяжёлый пресс то тут, то там давит на спину. Один из последних отблесков сознания говорит, что Диллон уже упал, мышцы вне его контроля. Ничего не заметившие люди ступают по нему, спотыкаются, чтобы самими потом оказаться раздавленными. Но это ничего. Хруст костей и стон едва ли не порывавшихся на внутренней кровотечение органов меркнет в сравнении растущих в глазах предметах. Они взрывались до огромных размеров и пожирали его… Очнулся Диллон в слепящем белизной помещении. Теперь он мог ясно различать очертания комнаты, но тревога внутри нарастала. Каждая секунду нахождения там становилась всё невыносимее и невыносимее. Как хромая, подстреленная собака, Диллон пополз до двери. Смирительная рубашка не давала встать на четвереньки, а сил удержаться на ногах не было. Диллон лёг на на бог и принялся разгонять ноги для ударов по двери. Морозом мурашки бежали по всему телу. Он сгорал от ненависти к тому, кто отнёс его сюда. Не так страшна потеря сознания в баре, не так страшно, что ломка стала начинаться гораздо раньше обычного. Друзья бы ему помогли, притащили в домой, вкололи бы дозу… Скукожившийся паренёк истекал слюной и слезами, вопил. Периодически его рвало, потом острая боль пронзала ногу и ничего, кроме как хрипеть на спине, дёргая несчастной конечностью, не оставалось. Час проходил за часом. Отдыха от мук не было. Утро длилось вечность. Другую вечность длился день. Ни сон, ни обморок не избавили Диллона от этого ада. В темноте лишь ярче вспыхивала вожделенная, спасительная фигура Лорда Элиота. На следующее утро всё ещё кололо. Почти так же жёстко распекало и воротило. Мерзкий голос послышался из-за двери. Диллон был готов броситься на первого, кто сюда войдёт и своими же зубами перекусить этому гаду глотку. — Знаете, мадам, а парню-то повезло. Все его сверстники уже отправились в морг. В этот раз низкий рост сохранил ему жизнь. Н-да, вот запустение-то в «Жирном Макгамильтоне» будет! Конечно, это не вполне профессионально с моей стороны так шутить. Но трудно не смеяться, когда столько здоровяков полегло, а этот тщедушный человечек выжил. — Врач вздохнул. — Сейчас ему слишком трудно, давайте, Вы заглянете через пару дней, ладно? «Снова одиночество. Может, так лучше?» Сеть мыслей сплеталась вокруг героина, вокруг ещё одной дозы. «Почему нельзя последний раз? Почему не повременить? Что ж за сволочи такие надо мной измываются!» Диллона давно не кормили. Всё равно есть не хотелось. Жажда терзала горло, но никто не приходил. Диллон потерял счёт времени. Он больше не открывал глаз. Боль перестала резать, теперь она решила, что дыба — более милосердное средство. Не менее невыносимая. Ноющая. От мышц ничего не осталось. Диллон лежал, точно кучка костей, и не мог никак отреагировать на мучения. — Успокойся, Джим. Потерпи, тоскливое состояние через неделю пройдёт. Нежный голос коснулся его ушей. «Норико Каваи? Что эта сука здесь забыла?» В лоб поцеловали. Как покойника. «Я уже мертвец», — подумал Диллон. Ему хотелось, чтобы его оставили в покое. На дозу он уже не надеялся. Всё ему опротивело. Но легчайшее, неуловимое предвестие будущей благодарности мелькнуло в его голове.