***
— Ка-а-а-айф, — тянет Марин, рассматривая внутренний интерьер дома на колёсах: тёмное дерево, светлая обивка, милые шторки с вишенками, узорчатые полотенца, клетчатые наволочки на диванных подушках, пушистые одеяла на обеих кроватях, одна из которых находится над другой — в общем, необъятный уют, будто ты снова маленький дома с родителями. Ещё и аромат дерева, летних поездок, кофе и старой машины витает в воздухе. — Да, помню, как мы все вместе ездили на выходных на водопад в другом городе, — Аркаша раскрывает сумку, вытаскивает вещи и, параллельно рассказывая, раскладывает их по своим местам. — Классное время было. Мы ещё таскали с собой магнитофон, слушали «ДДТ» и «Братьев Грим», жарили мясо на костре… — его голос с каждым словом становится всё тише, пока Марин невольно погружается в атмосферу того детства, о котором ему приходится лишь молча мечтать. — Я ещё тогда первый раз влюбился, — Марин невольно замирает, вылавливая его грустный взгляд. — Влюбился в дочку друга папы, признался, а она так и не ответила, и больше мы и не увиделись. Да и вряд ли увидимся когда-нибудь вообще. — Почему? — Они чуть ли не в том же месяце уехали заграницу. Папа ещё тогда грустил долго, видимо, друг хороший был, — его голос хрипловат, и Марин уже медленно растекается лужей. И как его слушать, когда он вот такой? Хочется только завалиться с ним на кровать и обнимать, быть близко, быть хотя бы просто рядом… От Аркаши веет уютом, тем человеком, с которым хочется провести остаток своей жизни. И Марин задыхается от этих мыслей в голове, не в силах сдержать улыбку. Он чувствует себя на своём месте, рядом с нужным человеком, и, когда ты всю жизнь ждёшь этого момента, ищешь любовь, это самое лучшее ощущение. — Ладно, не будем о грустном, — Марин рассматривает его вмиг расслабившееся лицо и чуть ли не роняет сумку, которую всё это время держал в руках. — Осторожнее, — с улыбкой щебечет Аркаша, подхватывая лямку рюкзака. — Устраивайся поудобнее, чувствуй себя как дома, я пока заведу машину, поставлю на прогрев. А Марин кивает, как болванчик, и щёки начинают болеть от неисчезающей улыбки. Аркаша снова нежно треплет по волосам и, подарив ответную ласковую улыбку, идёт к водительскому сиденью. Марин не может оторвать от него взгляда. Ну невозможный! Как можно так улыбаться? Как можно быть вот таким? — Где спать будешь? — невзначай. Марин опять очухивается, пытаясь обработать информацию побыстрее. Но у него же такой голос… — Сверху, снизу? — А ты где хочешь? — спрашивает, всё-таки предпринимая попытки не палиться со своей влюблённостью так сильно. — Мне удобно и там, и там, — раздаётся приятный звук работы мотора. Аркаша оборачивается на него через плечо. — Тогда я, наверное, снизу, — неуверенно, но аркашино «хорошо» расслабляет. Да начнётся долгожданная поездка.***
Уже вечером они оказываются в Сочи. Припарковавшись на стоянке, Аркаша с тяжёлым выдохом отпускает руль. Марин откладывает книжку, оставляя между страниц закладку. Всю дорогу играло радио, и только сейчас Аркаша выключает его, вместе с тем сделав обстановку интимнее. — Устал сильно? — осторожно спрашивает, вставая с дивана. За время поездки он успел разложить и свои вещи, и аркашины, поэтому сейчас уверенно подходит к небольшому встроенному шкафу и достаёт его любимую синюю толстовку. — Да-а, — потягиваясь на месте, тянет Аркаша. По рукам мурашки от прохлады, поступающей из приоткрытого окошка, снаружи уже темно, хотя солнце зашло совсем недавно. — Спасибо, — с улыбкой произносит, когда на плечи опускается ткань. — Прикрой окошко, — Марин кивает и выполняет просьбу. — Самому-то не холодно? — Сейчас оденусь, — это чувство заботы под рёбрами согревает. — Тебе сделать капучино? — шмыгает носом. А Марин чувствует себя впервые за долгое время дома, пусть он и в другом городе. — Если тебе несложно, — и тут же начинается шуршание. Пока вскипает чайник на плите, Марин находит свою кофту. Натягивает на себя, когда Аркаша ложкой засыпает в пузатые кружки порошок. Домашний, уютный он в своей накинутой на плечи кофте. И так хочется сейчас подойти к нему, обнять со спины, прижаться и прошептать какую-нибудь чушь о бесконечной любви. — Может, прогуляемся перед сном? — опершись об узкую столешницу, спрашивает Аркаша. — Можем, — кивает Марин. — С тобой куда угодно, — негромко добавляет он, вылавливая добрую улыбку в ответ на свои слова. — Можем взять с собой капучино, — Марин обнимает себя за плечи, вдыхая еле слышимый в воздухе аромат леса и сигарет Аркаши. — Я знаю, тут неподалёку есть проход к берегу, можем пройтись к морю, — Марин тоже опирается на столешницу, становится поближе, когда начинает закипать чайник. — Правда, я не знаю, что мы там увидим вообще, темно же, но почему нет? — Пошли, — пожимая плечами, отвечает Марин. Аркаша склоняет голову, рассматривая друга. — Мне кажется, уже можно заливать, — неловко, потому что чувствует на себе взгляд, но глаз поднять не может, хотя очень хочет. — Да, — голос Аркаши, кажется, укутывает в полусонное состояние. Щёлкает плита, заваривается капучино, по салону разносится приятный сладковатый аромат. — Накинь на себя ветровочку ещё какую, у моря ветер сильнее. — Хорошо.***
— Боже, темно, хоть глаз выколи, — ругается Марин, снова спотыкаясь на старой лестнице. Свет от фонарных столбов, которые на парковке, еле виден. — Иди ко мне, — Аркаша осторожно берёт его руку в свою и ведёт за собой, спускаясь в пучину леса. Марин нерешительно переплетает их пальцы, шагает, следуя ровно за Аркашей, в другой руке держит кружку с капучино. Тёмный лес из-за сильного ветра шумит, но совсем не пугает, даже успокаивает, когда они выходят на тропинку. А Марину уже совсем ничего не важно, ведь он крепко держит за руку Аркашу. И от этого сердце заходится в бешеном ритме, а ладони не вовремя потеют. — Осторожно, сейчас рельсы будут, — и сжимает ладонь. Марин только кивает в пустоту, пытаясь успокоить сбившееся дыхание. Блики тусклого жёлтого света на рельсах, негромкий шелест листьев, где-то вдали шум поезда, явно промчавшегося мимо недавно, запах свежести, только прошедшего дождя. Марин вдыхает смесь ароматов, заполняя лёгкие, пока Аркаша продолжает его вести. Оба стараются идти осторожно, не спотыкаясь, лишь бы не пролить. После рельс снова небольшая тропинка в лесу — и они выходят на берег. Проложен асфальтовый участок вдоль леса, стоят невысокие фонари. Аркаша оборачивается на Марина, немного сбавляя темп. Встречаются глазами, ловя счастливые искорки, и улыбаются друг другу. Момент отзывается чем-то сладостным под рёбрами. Аркаша отпускает его руку, возвращая взгляд в сторону моря. Уже вот-вот — и наступит ночь, ну а пока солнце согревает горизонт своими последними лучами. Они сходят с тротуара, шагают по мокрому тёмному песку. Марин на ходу отпивает подстывший сладкий кофе, рассматривая худощавую фигуру впереди. Аркаша пьёт из своей кружки, подходя к самым волнам. Они могут прямо сейчас задеть его ноги, но почему-то не задевают, обходят стороной. Марин стоит буквально в нескольких шагах от него, рассматривает каждую черту. Особенно запоминаются выбившаяся кучеряшка и добрая улыбка… — Правда, красиво? — Аркаша смотрит прямо в глаза, и Марин на секунду теряется. — Очень, — полушёпотом отвечает, подходя к морю. Стоя рядом с Аркашей, Марин не может стереть со своего лица улыбку. Да, дует холодный неслабый ветер. Да, совсем скоро ночь, на которую передавали около десяти градусов. Да, немного мёрзнут ноги. Это всё да, но внутри горит ярким пламенем дурацкая влюблённость, согревает. И просто стоять, наблюдать за пролетающими близ воды чайками, яркими точками на небе, пропадающим светом, пить сладкий капучино плечо о плечо дорогого стоит. Хочется попросить время немного замедлиться, дать этому моменту продлиться хотя бы вечность. — Холодно? — заботливо интересуется Аркаша, рассматривая янтарные глаза. Марин улыбается уголком губ и легонько машет головой из стороны в сторону. — Тогда давай сходим ещё на качельку. — Давай, а она далеко? — Аркаша мотает головой, и Марин сам решается взять его за руку. — Веди меня тогда, — ответные улыбки пробуждают давно не просыпавшихся бабочек в животе.***
В машину возвращаются, когда уже совсем темно и тихо. Кажется, даже море успокоилось. Оба с болящими щеками от смеха и бесконечных улыбок. — Боже, уже час ночи! — восклицает Марин, глядя на часы на телефоне, который за всё время их прогулки ни разу не оказался в его руках. — А мы собирались пораньше выезжать, — в его голосе слышен смех. Марин тут же подхватывает, снимая с себя ветровку. — Ладно, в любом случае выспаться надо. Давай сосиски поджарим и на боковую? — предлагает, наблюдая за действиями друга. Тот, пожав плечами, уже достаёт маленькую сковородку из шкафчика. — Всё, что пожелаете, сэр, — отчеканивает он, включая плиту. — Подай пижаму, пожалуйста, — просит, вынимая из встроенного холодильника продукты. Марин достаёт из шкафа и себе, и Аркаше одежду, пропадая в том, насколько же это уютный и интимный момент. Они будто бы женатая пара. — Может, ещё салатика сделаем? — наливая подсолнечное масло на сковородку, интересуется Аркаша. — Давай, — легко соглашается он. — Ночной дожор, — добавляет, не задумываясь, а после слышит смех Аркаши, от которого на лице сама появляется улыбка. — Что? — Ничего, ты смешной, — негромко говорит, вымывая овощи. Марин, не задумываясь ни на секунду, подходит и закатывает ему рукава. — Спасибо, — с его лица не сходит улыбка, и Марин даже смущается. — Может, включишь радио? — Хорошо, — звучит спокойно, но щёки горят кошмарно. Ему хватает пары шагов и лёгких движений, как всю их мини-квартиру заполняет попсовая мелодия. Аркаша тут же начинает подпевать, и, хоть Марин и не знает этой песни, он моментально забывает, что должен был делать. Этот давно знакомый трепет в груди мешает думать, вообще хоть что-то понимать. Он захлёбывается чувствами, которые поселяются в нём просто от осознания, что вот он — Аркаша, живой, настоящий, стоит у плиты, подпевает странной песне из радио, готовит им поздний ужин. Такой по-особенному красивый в этом моменте, что Марин замирает и не может ничего делать, наблюдая за другом. И иначе лежат взлохмаченные пряди, нежнее двигаются пальцы, плавнее выглядит его силуэт, хриплее звучит голос… — Подожди, — тормозит его Марин, хватая за локоть. Аркаша тут же замолкает, отрываясь от нарезки овощей, смотрит растерянно, непонимающе. Марин смущённо улыбается и, привстав на носочки, аккуратно поправляет выбившуюся прядку. — Всё, продолжай. — Не пугай ты так.***
Вставать утром после ночных посиделок плечо о плечо — то ещё удовольствие. Марин жмурится от ярких солнечных лучей, падающих на глаза, укутывается в одеяло поплотнее, чуть ли не с головой, отворачиваясь от окна. — Доброе утро, соня, — слышится ещё непроснувшийся голос Аркаши. — Просыпайся, тебя ждёт свежезаваренный, только что приготовленный шеф-поваром Аркадием кофе, — пропадают лучи: Аркаша задёрнул шторы. — Ты лёг позже, как ты встал раньше? — интересуется Марин, а Аркаша не может сдержать умилённой улыбки, потому что голос ещё совсем сонный, а они очень редко слышат такие голоса друг друга. Он потягивается на кровати, пока Аркаша устраивается поудобнее на диване. — Секрет, — Марин только сейчас замечает, что Аркаша курит прямо в машине, но окно открыто, на том спасибо. — Просто я по натуре голубь. Марин вздёргивает брови, не понимая, послышалось иль нет. Его смех даёт понять, что он всё-таки ещё не сошёл с ума, просто Аркаша немного ебанутый.***
Днём неожиданно начинается ливень, к которому спустя несколько минут добавляется ещё и гром с молнией. Аркаша после трёхчасовой поездки останавливается на очередном, удачно попавшемся паркинге, как раз тогда, когда Марин заканчивает читать одну из взятых в дорогу книг. Шум разбивающихся о стёкла капель, вой ветра, гром и яркие вспышки молнии — всё это создаёт нужную атмосферу, и они глушат машину, садятся на кровать Марина, накрываются одним пледом, пьют капучино из одного термоса, постоянно передавая его из рук в руки. И разговор о самом личном завязывается сам по себе. — А ты когда-нибудь влюблялся по-настоящему? — тихо спрашивает Марин, уводя взгляд. Щёлкает крышечка термоса — и Аркаша отставляет его подальше, поправляет на них плед, прижимаясь плечом к плечу. Вопрос заставляет его не на шутку задуматься, благо погода позволяет легко рассуждать о подобном. — Честно говоря, если между нами, — Марин кивает, всё так же не отрывая глаз от рук, сложенных на бёдрах, — то не знаю. Не думаю, что когда-нибудь вообще смогу испытать такие яркие чувства… Знал бы Аркаша, насколько больно стало сейчас Марину, то вообще скорее всего не отвечал бы на этот вопрос. Всё внутри сжалось, но мысль… Мысль, что от его признания Аркаше всё равно будет не холодно, не жарко, а с души спадёт груз, сводит с ума. — А почему ты спрашиваешь? Влюбился, что ли? — интересуется Аркаша, тщетно пытаясь выловить его взгляд. — Да ну-у-у! И в кого? А Марин думает не о том, как ему отмазаться, а о том, как преподнести это помягче, ведь терпеть, хранить это всё в себе в течение двух с половиной лет, когда вы учитесь вместе три, уже просто нет сил. — Тебе это не понравится, Аркаш, — друг смотрит удивлённо. — У меня варианты колеблются от Маши со второго курса до Михаила Ивановича… — Боже, да не настолько всё плохо! — даже в такую сложную для него самого минуту Аркаша вытаскивает его из напряжённого состояния. — Кто угодно, но только не физрук! Аркаша прыскает со смеху, уворачиваясь от шутливого боя подушками. — Ну а серьёзно? Кто это? — выхватив и убрав из рук друга подушку, допытывается Аркаша. — Или ты от лучшего друга скрываешь? — Это ты, Аркаш, — не думая ни секунды, выпаливает Марин, тут же теряя весь воздух из лёгких. — Что я? — Я влюблён в тебя. Марин смотрит в глаза друга с непробиваемой надеждой, которая тлела в его сердце два с половиной года. А глаза Аркаши пустые, не отображающие ни единой эмоции. Марин поджимает губы, стискивает челюсти. Опрометчивое признание, которое прямо сейчас, как мазут, проплавляет всё внутри. — Ты шутишь? — неверяще. Марину же хочется ударить себя по лицу, да посильнее. Исправлять уже поздно. — Нет, — тихое, уставшее. Повисает давящая тишина. Марин уводит взгляд, мысленно давая себе пощёчину. Желательно, сразу несколько. В голове туман и полное осознание, что он как никогда близок к концу их дружбы. Ком подкатывает к горлу, и дышать становится почти невозможно. А капли всё так же бьются о стёкла. — Я… — нерешительно начинает Аркаша. Марин неосознанно поворачивает голову в его сторону, смотрит виновато, неуверенно. — Я не могу сказать тебе того же прямо сейчас, — Марин кивает. Он рискнул. И рискнул глупо, поэтому ожидать, что Аркаша тут же признается ему в любви обратно и они вместе уедут на радужном единороге в закат, — самого себя обманывать. — Дай мне подумать пару дней, я скажу тебе, когда разберусь. — Хорошо, — легко соглашается он, будто бы имея выбор. А дальше диалог не строится. Оба неловко молчат, изредка бросая взгляды, полные неуверенности. Дождь заполняет тишину, повисшую между ними. Марин вытаскивает с полки очередную книжку, принимается читать. Аркаша в то же время берёт телефон и пропадает в бесконечных лентах соцсетей. Капучино в термосе остывает, так и оставаясь недопитым.***
Следующие дни проходят… даже не проходят, а тянутся, как жвачка. Тянутся долго, тяжело и мучительно. Разговоры сократились до минимума. Теперь нормально не обсуждать никаких мыслей, только «сделай кофе», «подай то или это», «пошли прогуляемся». Да и прогулки в полной тишине. Марин не может ловить его взгляд, удерживать дольше сотой секунды зрительный контакт: стыдно. И случайные прикосновения превратились в спонтанные одёргивания. Марин винит себя. Винит каждую чёртову секунду, когда только удаётся, когда не спит. Хотя и во снах его преследует Аркаша. Кошмары, где он уходит, растворяясь в свете, когда Марин, как бы ни мчался, ни ломался по дороге, так и не может поймать его, оказаться рядом. Каждый раз остаётся один, в тишине, в грязи, задыхающийся и непонимающий, как не потерять его, этот единственный яркий лучик света… — Марин, подай кофе, там в моей кружке на столе, — просит Аркаша. А за окном снова дождь, как иронично. Марин молча повинуется. Ему ничего не остаётся, кроме как мучительно долго ждать, отсчитывать секунды, теряясь в коридорах мыслей. А прошло всего три дня. «Всего», а Марин уже хочет сбежать поскорее, потому что тишина — гигантская пропасть между ними — не даёт жить, дышать. Передаёт кружку — и их пальцы случайно соприкасаются. Аркаша тут же нервно одёргивает руку, чуть ли не проливая кофе. И Марин больше не может терпеть: срывается с места, хватает с крохотной полочки у выхода аркашины сигареты, зажигалку и, не накидывая ничего наверх, вылетает из машины. Холодно, сразу пробирает до дрожи. Капли падают с неба и, кажется, самые большие именно на него. Руки трясутся, дыхание прерывистое, тяжёлое, а глаза застилает влага. Пальцы еле как поджигают сигарету — и он, наконец, полной грудью вдыхает дым, который почему-то ни черта не успокаивает. По щекам скатываются никем не прошеные слёзы, но ему слишком больно и он устал держать всё это в себе. Раз поговорить Марин ни с кем не может, то остаётся глушить боль вот так. Его губы дрожат, а сигарета скурена почти до конца, когда раздаётся тихий скрип двери. Марин специально отворачивается, убирая пачку с зажигалкой в карман. Нельзя, чтобы Аркаша видел его таким. Особенно, когда между ними километры пустоты. — Марин… — а в голосе волнение. Марин быстро смахивает слёзы ладонями, выкидывает окурок, тщетно пытаясь наладить сбитое дыхание. Ничем эти дурацкие сигареты не помогают. Оборачивается, вылавливая наполненные тревогой глаза. Марин смотрит на его любимую синюю кофту, которую он явно нацепил только что, на смешную кепку — точно не хотел мочить волосы, ведь их придётся мыть. И как только Аркаша вызывает в нём тепло в груди даже в такой сложной ситуации? Аркаша же видит посиневшие губы, красные глаза, дрожащие от нескончаемых всхлипов плечи и, не думая ни секунды, стягивает с себя кофту, оставаясь в одной футболке. — Держи, замёрзнешь же, — говорит, чувствуя, как быстро намокает футболка из-за ливня, пока Марин надевает на себя кофту, только сейчас осознавая, что сильно замёрз. — Прости меня, Аркаш, — голос срывается, ведь он всё ещё не успокоился. — Прости, я не хотел, чтобы всё обернулось именно так, — старается звучать уверенно, сильно, но не получается, потому что из-за таких слов на глазах снова слёзы: как можно было так по-дурацки влипнуть? — Если у тебя получится забыть то, что я сказал, я буду… буду премного благодарен. Ты мне очень-очень дорог, и… — он задыхается, не в силах продолжать бороться с чувствами. — Я не хочу потерять тебя… — Дурашка, — тепло шепчет Аркаша, без слов подходит и крепко прижимает к себе. Марин всё ещё всхлипывает, отвечает на объятия — и плечо Аркаши промокает не только из-за дождя. — Ну всё-всё, я тут, рядом, — шепчет на ухо успокаивающе. И шёпот этот помогает, в отличие от сигарет. Марин цепляется пальцами за его стремительно промокающую футболку, не может поверить, что наконец прикасается. В груди снова разгорается пожар, и, несмотря на ледяной дождь, становится тепло. Его пьянящий аромат смешивается с запахом влаги — и Марин готов отдать всё, чтобы просто остаться с ним в этом моменте… чтобы просто остаться с ним. — Пошли обратно, а то замёрзнем и заболеем, — осторожно отстраняясь, мягко произносит Аркаша. И Марин смотрит ему в глаза, окутывая вновь ожившей заботой. Аркаша улыбается уголком губ и утаскивает за собой, закрывая дверь.***
— Прости, что так долго молчал, я и сам себе места не находил, — с улыбкой говорит Аркаша, ставит на их импровизированный столик — толстый старый журнал, лежащий в стопке ненужных вещей, но выкинуть жалко — две кружки. Марин тут же вдыхает полной грудью сладкий аромат капучино. — Мне, наверное, стоило сказать тебе это ещё вчера, но у меня не хватило смелости, — оба отодвигаются от кружек подальше — лишь бы не вывернуть, — и Аркаша нерешительно касается его плеча своим. — Можно под твой плед? — Марин едва сдерживает смущённую улыбку, выбираясь из небольшого кокона. И вот они уже совсем близко. Тепло. — Так что ты надумал? — тихо спрашивает Марин, спокойно глядя в его глаза. Аркаша немного отпивает из кружки, под нос матерится, обжигая язык. Марин тихо смеётся, держа ладонями свою кружку. — Ну, так надумал… — Марин всё ещё в его кофте, и осознание этого вызывает неконтролируемую улыбку. — Нравишься ты мне, — гораздо тише произносит. И Марин расплывается в улыбке, осознавая. Глаза в глаза, а за окном проступает солнце, заканчивается дождь. Губы в губы, а на душе штиль, бабочки в животе, тепло по всему телу, даже в замёрзших пальцах ног. И каникулы продолжаются, предоставляя им шанс насладиться друг другом, прежде чем вернуться в обычный ритм жизни.