о деньгах и любви

— Из бескорыстной любви… К деньгам, разумеется, — Серёжа продолжал вертеть в руках пистолет, рассказывая Игорю свой «гениальный» план мести (ладно, план действительно был хорош, Олег Серым гордился, но всю эту болтовню всё равно не поощрял), как неожиданно выдал это. Волков неверяще уставился на Разумовского. — Серый, ты там совсем берега попутал? Каким, к чёрту, деньгам? — у Олега никогда не было проблем со слухом, но, со всеми этими взрывами вокруг, вдруг что случилось? Он, в конце концов, не молодел. Не мог же Серый только что на полном серьёзе заявить, что Олег во всё это ввязался исключительно из большой любви к деньгам? — Не перебивай! — раздражённо ответил Разумовский, даже не повернувшись в сторону Волкова. Нет, Олег многое был готов понять, но это уже ни в какие ворота не лезло. — К деньгам? — проигнорировав слова Серёжи переспросил Олег. Если этому припадочному так нравится толкать злодейские речи, то пусть толкает, но на бред вроде этого Волков не подписывался. — Какая разница? Ты дашь мне, наконец, закончить? — в этот раз Серый хотя бы повернулся в сторону Волкова, хотя смотрел при этом волком (Олег мысленно дал себе рукой по лбу). — Только после того, как ты пояснишь, что только что сморозил. Я не ради этого вернулся из мёртвых, ушёл от людей Хольта и взорвал грёбанную Александровскую колонну, чтобы ты сейчас заявил, что меня интересуют твои деньги. Которых у тебя, к слову, нет, ты ведь об этом помнишь? Кто из нас вообще сейчас босой в белом халате сидит? — Олег, честно, подозревал, что ещё немного и его начнёт трясти от злости. Напомните ему, почему он решил, что связываться с этим рыжим недоразумением было хорошей идеей? — Если ты думаешь, что я тебе обещал недостаточно, то мы можем поговорить об этом после того, как решим вопрос с Громом и все условия нашего договора будут выполнены. Чему ты, к слову, сейчас активно препятствуешь, — едко ответил Серёжа, бросив взгляд в сторону Грома, о котором Волков успел забыть. Тот по-прежнему сидел, не двигаясь, и внимательно смотрел на Олега, будто пытаясь разгадать какую-то загадку. — Нет, пока мы не проясним этот момент никто ничего продолжать не будет. Я на то, что ты предложил, согласился то только потому, что ты от меня иначе бы не отстал. Я один из лучших наёмников планеты, нахрена мне твои деньги? — Олег не мог поверить, что его Серый, его «Олежа, ты пришёл меня забрать?», его «ещё немного и я правда спать, Олег, у меня почти получилось», его Серёжа, за которого он ещё с детского дома в драки ввязывался, думал, что Волков ему помогает из выгоды. — Ты мне начинаешь серьёзно надоедать, Волков. Чего сейчас ты от меня хочешь? — зло сказал Разумовский, продолжая играться с пистолетом. Олегу всё это… Очень не нравилось. — Я? Чтобы ты своей красивой, — где-то рядом поперхнулся один Гром, у которого в голове, кажется, наконец-то начал складываться паззл, — головой подумал ещё раз и передумал, что ты там раньше сказал. Я готов тебе помогать, но только если ты не будешь чушь нести, — сказал Олег, попутно делая шаг назад, словно чувствуя, что сейчас случится что-то нехорошее. Как оказалось, чувствовал не зря. С каким-то глубоким рычанием Серёжа вскинул руку с пистолетом, нацелился на Олега и выстрелил. Пять раз. Олег успел упасть до того, как этот психованный (возможно, забирать его из психушки всё-таки было не самой лучшей идеей) спустил курок. Чем тут же воспользовался Гром, метнувшись в сторону Разумовского, выбивая пистолет из его рук. Сказал бы кто Волкову ещё десять минут назад, что он будет благодарен Грому, в жизни бы не поверил, но, справедливости ради, он бы и в то, что Серый в него будет стрелять (Серый в него стрелял) не поверил, а оно вон как. Олег поднял голову, чтобы увидеть Грома с пистолетом, прижимающего собой пинающегося Разумовского. Волков, придя в себя и мысленно взвесив все за и против, решил на Грома пока не нападать, надеясь, что задержание Серёжи тому всё-таки важнее и на Олега тоже никто бросаться не будет. — Знаешь, я, кажется, начал понимать, почему вы закрыли его в психушке, — Волков не любил признавать свою неправоту, но вот эта конкретная рыжая не оставляла ему выбора. — То есть тебя терроризм не смутил? Взрывы города? Только после того, как он в тебя выстрелил, начало доходить? — раздражённо спросил Гром, сильнее прижимая возмущающегося Разумовского. — Да причём тут выстрелил, ты вообще слышал, что он сказал? Ты знаешь, что когда я пришёл его спасать, ему хватило твоё имя назвать, и я уже готов был полгорода сжечь? И что сейчас? Он заявляет, что я к нему ради каких-то денег пришёл? Да я всю эту операцию из собственного кармана оплатил! Чтобы что? Получить вот это в ответ? — Олег от злости вскинул руки, словно пытаясь жестами объяснить Грому, насколько же его возмущала вся эта ситуация. — Подожди, подожди, я сейчас верно понял? Из всего, что он сделал, тебя смущает только то, что он тебе, что, в любви не признался? — Гром смотрел на Волкова так, словно у того вторая голова выросла. — Именно! — приятно, когда тебя кто-то понимает, решил Олег. Даже если этот кто-то — Игорь Гром, которого минут пять назад он собирался убить. — …Знаешь, нет, это всё-таки твоё дело. Хотите сходить с ума — сходите с ума, только город не трогайте, — Олег хотел было запротестовать, что сходило с ума тут разве что одно рыжее недоразумение, но тут на повестке появился более важный вопрос в виде подавшего голос Серого. Какого-то другого Серого, не того, что только что пытался злодейский монолог толкать. — Игорь, что здесь случилось? Я смог помочь? С Олегом всё в порядке? — Разумовский смотрел на Грома своими голубыми глазищами и выглядел совершенно беззащитно. Игорь же, с едва заметной грустью, перевёл взгляд прямо на бывшего миллиардера. — Ты смог отключить программу. Олег, для человека, в которого только что пять раз выстрелили, и нет, это был не я, я помню твою просьбу, выглядит даже слишком хорошо. Немного поехавший, но у вас это, походу, семейное. — Серёжа, на секунду зависнув, пытаясь понять, что хотел сказать Игорь, с ужасом посмотрел на Грома. — Я стрелял в Олега? — панически переспросил он. — Да ладно стрелял! Ты только что заявил, что я тебе только из-за денег помогаю! Я! Тебе! — Олег не понимал, почему Игорь проигнорировал очевидного слона в комнате. В каком порядке мог быть Олег, когда с ним только что, считай, развелись? — Я такое сказал? — в этот раз в голосе Разумовского было даже больше паники, и Игорь на секунду задумался, в какой момент он настолько свернул не туда, что вынужден слушать всё это сумасшествие. — А теперь ещё не помнишь ничего, замечательно. Серёжа, я с тобой больше никаких дел не делаю, прости, но это всё слишком, — тяжело выдохнул Волков. — Гром, а, Гром, давай отмена — ты отдаёшь мне этого, я с ним разбираюсь сам, а взамен он отключает тебе все дроны, которые сейчас должны были поубивать всех твоих, и мы делаем вид, что здесь ничего не произошло. — Какие дроны? — Игорю очень хотелось думать, что ему послышалось. — Узнал бы из злодейского монолога Серого, если бы тот договорил. Но скажу кратко за него: полицейские дроны запрограммированы на то, чтобы убить всех, кто когда-либо с тобой появлялся на одной фотографии. Но, учитывая, что Серый, очевидно, находится не в самом адекватном состоянии, я предлагаю тебе невероятно щедрый обмен — ты мне его и три часа форы, он тебе ломает дроны и отменяет тот несчастный протокол, все живы и счастливы, Серый на таблетках, которые ему, очевидно, нужны, приходит в себя. Соглашайся, я дважды не предлагаю. — Два часа, — только и смог ответить Игорь.

***

— Если ещё хоть раз ты посмеешь сказать, что я с тобой по какой угодно другой причине, кроме того, что я тебя, придурка, люблю, я тебя ни у кого выторговывать не стану, просто говорю, — Олег с Серёжей уезжали в закат на украденном катере, когда Волков решил таки прервать тяжёлое молчание. — Станешь. Сам сказал, что любишь, — не поворачиваясь в сторону Олега, ответил Серёжа. — Стану, — и от этого «стану» стало так легко, будто не было никакой Сирии, отряда мертвецов, Чумного Доктора, Игры, будто они снова в детском доме сбегают на свиданку в кинотеатр, будто впереди ещё вся жизнь. Хотя почему будто? У них впереди ещё вся жизнь. Полная бескорыстной любви.