Going dumb

      Это должно когда-нибудь закончиться.       Нет, правда. Это должно прекратиться.       Потому что ни нервов, ни выдержки, ни адекватности, ни — чего уж греха таить — слюней у Джисона столько нет.       У него нет столько моральных сил, сколько Минхо вытанцовывает.       Это продолжается уже больше, Господи прости, часа. Или двух. Или трех. Джисон в хуй не дует, сколько прошло времени после того, как началось культовое беспрецедентное грехопадение, потому что большую часть вечера он провел вот так — с недопитым коктейлем в руке и со смеющимся Чанбином, который поворачивался на него, красный, потный от хохота, и жестами показывал ему закрыть рот.       Джисон — как полный, беспросветный, Боже мой, конченый человек — сидел с открытой пастью, потому что где-то в толпе танцевал Минхо.       Это ужас. Это какой-то кошмар.       Джисон никогда не думал, что вот эти клишированные сцены из фильмов могут быть правдой. Ну вот как эти стандартные штуки из дорам: она танцует, у него звезды в глазах, рот открыт, время замедлилось…       Господи, Джисон болен?       По ощущениям — у него спидорак головного мозга.       Тем не менее — вот он, Хан Джисон. Сидит в углу за столом, сжимает в руке забытый еще полчаса назад коктейль (который обычно выпивает минут за пятнадцать) и смотрит в одну точку, на одну единственную фигуру в светодиодном безобразии полумрака.       Хуже всего то, что и спрятаться некуда. Минхо танцует прямо по курсу взгляда.       Как будто бы специально.       Трубочка измята зубами до состояния «выкини-ее-пожалуйста-брат», жопа вспрела в кожаных штанах от сидения на одном месте, глаза жжет от вспышек света и блеска сраного дискошара над головой, но каждый раз — каждый чертов раз — когда Джисон испытывает силу воли и отводит взгляд в сторону (хотя бы на того же Чанбина; не самое приятное, на что можно посмотреть, но хоть что-то), его будто магией примагничивает обратно.       К этому апофеозу джисонова существования.       Нет, невозможно так двигаться. Такого не бывает. Нельзя быть таким… таким…       Таким.       Минхо — это новый приятель Чанбина с работы, куда он устроился на стажировку. На самом деле, повод-то выбраться отдохнуть таким простым и был — отпраздновать первую работу Чанбина после универа, поздравить друга с новой пройденной ступенькой в жизни, выпить за новые свершения и за то, чтобы карьерная лестница оказалась с перилами.       Чанбин предупредил, что возьмет своего нового товарища с работы. Сказал, что приятный малый, классный парень, остроумный, прикольный.       Джисон, тебе понравится.       Какого хуя, Чанбин?       Ему-то, суке, весело. Он нашел себе развлечение на вечер — и, наверное, на ближайшую вечность — показывать Джисону его позорные фотки, сделанные в момент, когда Минхо делал телом какую-то невообразимую волну (боже, сколько у этого парня позвонков?..), потому что в этот момент у Джисона трубочка выскользнула из стакана, приклеившись к пересохшему от нервов языку.       Так и осталась висеть в воздухе, пока не додумался рот закрыть.       (Ладно, не додумался. Чанбин ему хлопнул челюсть. Плакала, как говорится, половина маршрутки).       Короче, это какой-то полный провал.       В моменты особенного отчаяния (когда Минхо выделывал что-то совсем такое, от чего пальцы на ногах поджимались и сердце замирало) Джисону казалось, что, наверное, это расплата за какие-то определенные грехи. Хотя для разбитого соседского горшка в подъезде и кошки, которую Джисон НЕ успел покормить, это все как-то слишком жестко. Да даже купленная курсовая на прошлой сессии — не стоит это таких мучений.       Честно, лучше бы ногу сломал на лестнице.       Потому что иногда — в какие-то особенно странные моменты — Джисон понимал, что Минхо смотрит на него, пританцовывая, и улыбается.       Прямо глядя ему в глаза.       Господи, отпусти грехи. Смилуйся, Отец Всевышний.       Отец не смилостивился.       Отец не смилостивился, а потом пришел Бан Чан — и стало как будто бы только хуже, потому что Чанбин переключился на треп со своим старшим товарищем — Джисон, Джисо-о-она-а-а, тут Чан-хен пришел, Джисо-о-о… а, ему похуй, — в общем, стало только хуже.       Потому что у Джисона пропали хоть какие-то отвлекающие факторы.       Факторы, отвлекающие его от созерцания Минхо.       Тот все по-прежнему танцевал в зале, и Джисон, если честно, не понял, откуда у него столько энергии; столько двигаться — причем с кайфом! — и не устать, ни разу не присесть поболтать или попить (хотя Минхо продуманный, ушел танцевать со своим стаканом). Танцевал он, кстати, тоже не один — сконнектился с какой-то девчонкой, и, черт, Джисон на несколько минут почувствовал жгучее разочарование, потому что ему показалось, что Минхо тоже из его — лазурной — лиги, но иногда наши мечты остаются лишь слезной влагой на глазах, поэтому — что поделать.       Ничего не поделать. Ничего, блять, не поделать, потому что Минхо снова, сука, смотрит на него, повиливая бедрами из стороны в сторону.       Ахуеть. Кажется, Джисон словил приход.       Он выпил полторы несчастных пина колады. Полторы, боже мой, сладко-приторной кокосово-ананасовой хуйни, с которой уносит либо пятнадцатилеток, либо диабетиков.       Какого черта, Чанбин?       Джисон поворачивается к Чанбину, но того на месте не оказывается — ровно как и Чана, чье присутствие он смог каким-то самым краем глаза урвать. Боже, насколько же его кроет, если он нихрена вокруг себя не видит?       Только покачивающего бедрами Минхо.       Туда-сюда. Туда-сюда. Вправо-влево. Право-лево. Право-лево-право-лево-право…       Остановка?       Да, он остановился. Почему?       Потому что — ебаный-свет-ебаный-свет-ебаный-свет-ебаный-свет — смотрит Джисону в глаза. Улыбается.       И подзывает рукой к себе.       Разрыв аорты. Кровоизлияние в мозг. Геморрой.       Он правда смотрит ему в глаза, медленно покачиваясь из стороны в сторону, и кивает в сторону танцпола, мол, иди сюда. Джисон встает на ватных ногах, опираясь руками о столешницу, ее еще, сука, как-то обойти надо и не споткнуться, а ноги так трясутся, что стол вообще отпускать стремно, но он кончается — так же, как и все мозги, когда Джисон добирается до Минхо и его протянутой руки.       — Потанцуешь со мной?       Боже. Он же ведь спрашивает.       Джисон надеется, что звук, который вырвался у него изо рта, хоть отдаленно похож на «да» или хотя бы «ага», потому что сам он его не понял. Но Минхо, кажется, понимает (или прикидывается, что понимает), потому что улыбается уголком губ, придвигает Джисона к себе за руку, закидывает руку ему на плечи (чувак, ты даже не представляешь, насколько зря; у Джисона ноги ну вот типа прям совсем минус), и начинает…       Начинает, Боже, двигаться.       Джисон нихрена не понимает. Вообще нихрена. Последний раз он ощущал что-то хотя бы примерно схожее, когда отравился виски на студенческом посвяте; его полоскало всю ночь и целое утро до приезда скорой, пока ему не поставили уколы в задницу и не влили в него капельницу, и по ощущениям — тогда Джисону было как будто бы легче. Знай себе — блюй в полуотрубе. Попал в тазик — уже молодец. Не попал — ну, Чанбину сил и тряпку в зубы.       А тут — тут совсем пизда. Целая беспросветная пиздища.       Учитывая, что Джисон гей, это же совсем катастрофа, да?       Минхо двигается, хихикает — кажется, над Джисоном — но его мозги настолько в смятку, что его хватает только на то, чтобы улыбнуться в ответ и что-то нечленораздельно булькнуть. Минхо смеется, пригибается ближе и переспрашивает.       — Здорово танцуешь, — выдавливает из себя Джисон на выдохе, и он физически ощущает, как вся кровь прилила в мозг для одного единственного действия. Столько мозговой активности даже на экзаменах не было.       Господь.       Минхо смеется.       — Спасибо, — он улыбается кошачьей полуулыбкой, подвиливает бедрами, чтобы подстроиться под деревянные перетаптывания Джисона, и Джисону от этого было бы стыдно, если бы он хоть что-то в происходящем понимал. Все, на что хватает его концентрации — это на взгляд глаза в глаза и ощущения чужой руки, обвивающей его плечи.       Он же откинется, да? Ну, по-любому. Такие трипы бесследно не проходят.       Минхо склоняет голову, встряхивает ею — убирает налипшие на лоб волосы — и в это время у Джисона в башке финальный хет трик в ворота здравомыслия, потому что он снова булькает что-то (кажется, спрашивает разрешение. на что, блять?), придвигается еще ближе — вплотную, грудь к груди и бедра к бедрам — и зависает.       Минхо вздергивает бровь, но ничего не говорит. Джисон как в тумане следит за тем, как он оборачивается, чтобы отдать кому-то в толпе свой стакан с недопитым алкоголем, и снова поворачивается к нему.       Оборачивая обе руки вокруг взмокшей джисоновой шеи.       Ахуеть. Он точно сдохнет.       На фоне играет какая-то ритмичная незмысловатая музыка с обычными незамысловатыми словами, повторяющимися в каждой строчке, но Джисон все равно не может уловить ни одного знакомого, потому что все его мыслительные процессы заняты обработкой поступающей в мозг информации — а ее много.       Взгляд Минхо.       Кожа Минхо.       Волосы Минхо.       Дыхание Минхо.       Бедра Минхо.       Руки Минхо.       Грудь Минхо.       Улыбка Минхо.       Это террабайты памяти, окей? Это сраные километры записей в джисоновом бортовом компьютере, это больше, чем сотка экземпляров всех частей «Санта Барбары» и серий «Клона» вместе взятых. Это ОГРОМНЫЙ пласт того, что отпечатывается на подкорке, вперемешку с бликами светомузыки и мерцания фонарей.       Возможно, потом Джисона стошнит от перегруза.       Пока что — он еще держится на ногах. Даже что-то там ими делает, переступает с ноги на ногу, повиливая бедрами в такт (он хотя бы попадает?), стараясь не сбиваться с ритма Минхо, хотя Минхо сам, кажется, под него подстраивается, и — Господи — у Джисона нет ресурса даже на смущение за свою неловкость.       Его мозг просто не справляется.       Не справляется он и тогда, когда Минхо улыбается как-то уж совсем лукаво, щуря глаза, удобнее устраивая руки у него на плечах (и совсем вытягивая их у Джисона за головой; Джисон не замечает, как собственные пальцы сжимаются на его талии, подводя еще ближе), и…       Секунду. Пожалуйста, просто секунду.       Минхо так близко, что это надо хотя бы попытаться осознать.       Он же что-то делает. Он что-то, мать твою, делает.       Думай. Пожалуйста, Джисон, думай.       Нос к носу. Минхо встал к нему нос к носу, прикрыв веки.       Резервное отключение системы. Система сбросится до заводских настроек через три, два, один…       Целовать.       Минхо хочет его поцеловать.       Мама. Надо срочно позвонить маме.       — Можно?       Джисон кивает — на каких-то совсем низменных, автоматических инстинктах, потому что запрос не обработался еще даже на половину, и когда Минхо касается его губ своими — того прохуяривает осознанием, что жизнь — это стиральная машинка, а он в ней — брошенная комом наволочка, но если это цена того, что он стоит в душном зале посредственного клуба, в объятиях парня, которого условно знает несколько часов, и он его целует — потного, нервного, нихуя не соображающего — то пусть жизнь врубит ему режим хлопка на девяносто градусов с отжимом в тысяча двести оборотов.       Он вытерпит. Потому что его и так полощет.       Минхо касается его ненадолго и очень мягко — Джисон даже ответить толком не успевает, только делает какое-то смазанное движение навстречу, как от него отстраняются — и улыбается чуть смущенно и ласково. С простой просьбой:       — Постарайся расслабиться. Я бы хотел с тобой потанцевать.       Джисон кивает, на автомате переставляя ноги, и позволяет делать с собой все, что угодно — даже приткнуть себя подбородком на чужое плечо, чтобы заиметь точку опоры и чуть-чуть выдохнуть.       Минхо знает, что делает. Спасибо ему за это.       Становится действительно проще.       Джисон прикрывает глаза, мягко покачиваясь в чужих руках — ладонь мягко оглаживает ему спину и макушку — и ему удается поймать ритм. Минхо не напирает с движениями, не увеличивает амплитуду, просто дает им покачиваться, как встречающимся девственникам на школьном выпускном, и хихикает ему на ухо:       — Нервничаешь?       Джисон проглатывает ком перед коротким «очень».       — Я тоже, — Минхо снова хихикает, и Джисон отстраняется, чтобы посмотреть в эти бесстыжие, лгущие глаза. Вот только лжи в них — ни грамма: зрачки Минхо расширены, ресницы трепещут, а румянец на лице стал совсем отчетливым — и совсем не таким, каким был во время перфомансов на танцполе.       Минхо смущен. И от этого в мозгу Джисона происходит короткое замыкание, разгружающее всю электросистему.       — Почему ты нервничаешь? — он усмехается нервно, и Минхо снова смущенно улыбается, похихикивая, пряча взгляд под ногами. Джисону это придает уверенности — потому что мозги собираются в кучу от простого осознания, что он не один тут в хер пойми каком состоянии.       — Ну, — он жмет плечами, возвращая взгляд глаза в глаза. — Ты так на меня смотрел, что… Знаешь, я боялся, что ты не подойдешь.       — Шутишь? — Джисон смачивает губы — пересохли. — Ты же… Боже, ты себя вообще видел?       — Видел, — кивает. — Поэтому и боялся.       — Боялся чего? Что ты мне не понравишься? Господи, ты же… — у Джисона кончаются слова, потому что он снова окидывает взглядом всего Минхо — от макушки до пят — и, кажется, мозг снова начал плавиться. — Ты же выглядишь как… как, знаешь… Охренеть, то есть… Я… Я заткнусь пока, ладно?       Минхо смеется, разметывая по уголкам глаз смешливые морщинки, и кладет подбородок Джисону на плечо, склоняя голову. Позволяя Джисону просто помолчать и собрать себя по кускам.       Это сложно, когда он так близко жмется, но все же проще, чем во время контакта eyes to eyes.       У Джисона даже получается обнять его покрепче, опустив ладони на поясницу.       И чуть-чуть переварить мысли.       Итак, он танцует с Минхо.       Он танцует с Минхо, который уткнулся ему в шею и жарко дышит, потный и влажный от духоты и движений, а еще они поцеловались, и парень, который знакомый Чанбина и которого он знает несколько часов, льнет к нему в движениях, и он сказал, что боялся, что Джисон к нему не подойдет, и сейчас они обнимаются на танцполе, и Джисон ведет рукой ему по спине и…       Нет, он все-таки вырубится секунд через десять. Вырубится и очнется в своей кровати, обблеванный и обоссанный, где Чанбин его обматерит и скажет, что он налакался текилы и заблевал весь салон в такси, пока его везли домой в синьке, потому что в реальности это все происходить не может.       Ну не может Джисону так фартить. Просто невозможно.       Но когда он открывает веки — перед глазами все еще рябящий в светомузыке танцпол, нестройно покачивающаяся толпа, а в его руках — лениво двигающийся Минхо, уткнувшийся ему в шею, обнявший его крепко и цепко.       Окей. С этого дня Джисон начинает трезвую жизнь.       Потому что — если трезвая жизнь такова, какова она сейчас, то Джисон не возьмет больше ни капли в рот.       Ни капли в рот алкоголя, потому что осознание настигает его медленно, но неумолимо, и его восхищение триггерит все возможные участки мозга, потому что единственное, что Джисону хочется — либо сдохнуть, либо бухнуться на колени и сосать Минхо до самого рассвета, пока их не выкинут зашкирку.       Такие вот умозаключения получаются.       Нет, конечно, он не полезет отсасывать плохо знакомому (очень красивому, восхитительному, пленительному, невозможному, замечательному, невероятному) парню, потому что Джисон не сторонник связей без обязательств и все такое — пробовал, не зашло. Но сам факт, что с ним происходит такое — это что-то, выворачивающее мозги наизнанку.       Остается дело за малым. Не проебать.       Поэтому, когда трек сменяется, Джисон дает себе фору в четыре счета и отстраняется.       — Хочешь выпить? Ты устал? Ты много танцевал, может тебе посидеть и…       — Ты посидишь со мной? — перебивает Минхо, и Джисон кивает — мол, конечно.       Минхо ведет его за стол — пустой; Чан с Чанбином так и не объявились — и они затискиваются на диванчик у стены. Хихикают, когда один другому случайно наступает на ногу и оба теряют равновесие, придерживают друг друга и садятся, пододвигая недопитый джисоновский коктейль.       Они пьют из одной трубочки по очереди, нелепо смеются и как подростки глупо сцепляются пальцами под столом.       Джисон смелеет и много болтает. Наверное, это какая-то ачивка его защитного механизма — занимать как можно больше пространства в стрессовых ситуациях — поэтому он кладет ногу на ногу, откидывается на спинку, укладывая сплетенные с Минхо руки себе на коленку, и болтает без умолку, спрашивает, рассказывает всратые полувыдуманные истории — Минхо смеется, а это главное.       Минхо с ним хорошо, и это единственное топливо, которое нужно его перегоревшему мозгу.       — Так почему ты боялся, что я к тебе не подойду? — он снова задает этот вопрос, и Минхо жмет плечами, поджав губы. — Подожди, ты считаешь, что плохо выглядишь?       — Я считаю, — Минхо отпивает остатки коктейля (досасывает со смачным звуком), — что я… Черт, это неловко, знаешь?       — Да перестань, — Джисон улыбается, тыкая его в ногу. — Я только что рассказал тебе, как случайно сморкнулся в экзаменационный лист. Чего тебе стесняться?       Минхо смеется — видимо, история правда произвела на него впечатление — и откидывается на спинку, макушкой притыкаясь Джисону в плечо.       — Ну, ты симпатичный, интересный, вот я и подумал, что, ну, тебе будет со мной скучно…       — Скучно? Ты вывел меня потанцевать!       — Это был ва-банк! — Минхо нарочито возмущается — Джисону это забавно, как он хмурит притворно лоб и смотрит сощурившись. — Я знаю, что неплохо танцую. Подумал, что стоит зайти с козырей.       — У тебя получилось.       — Я видел, что тебе понравилось. Но захочешь ли ты, например, пойти со мной попить кофе в субботу — это уже другой вопрос.       — Ну, слушай, если вопрос гипотетический, то…       — Джисон, — Минхо хмурится. — Я поцеловал тебя и пригласил пить кофе. Какие, блять, гипотезы?       Джисон замирает. Минхо смотрит на него и ковыряет палец в ожидании, и до Джисона, кажется, начинает доходить.       Парень, на которого он пускал слюни половину вечера, зовет его на свидание.       Он позвал его потанцевать с ним, поцеловал, а теперь зовет на свидание.       Пить кофе. В эту субботу.       На свидании.       — Амброксол, — отвечает Джисон, и на него смотрят с высоко вздернутыми бровями. — Прости, я сказал первое попавшееся слово, потому что у меня сейчас жуткая паника. Я потуплю немножко, если ты не против?       — Потупишь, когда ответишь, пойдешь ты со мной или нет, — Минхо сглатывает. — Я тоже, если что, на очке сижу.       — Все люди сидят на очке, если так подумать, и… Боже, да, да, конечно, я пойду с тобой пить кофе. Не бей, пожалуйста, я сейчас замолчу.       — Целовать?       — Что?       — Мы сейчас должны целоваться или?.. Блять, забудь. Нет-нет, все, вообще забудь, я начинаю нести хуйню.       — Приноси ее мне.       — Что?       — Ну, неси ее мне. Я коллекционирую хуйню.       — Мы сейчас оба едем кукухой, да?       — Видимо. Так что?       — Что?       — Целоваться?       — Нам?       — Да.       — Сейчас?       — Можно позже?       — Нет, позже не надо.       — Тогда сейчас?       — А потом?       — Минхо, у меня работает последняя клетка мозга. Давай поцелуемся, пока и она не кончилась.       Минхо моргает — видимо, у него тоже все становится плохо с бортовым компьютером — и быстро наклоняется. Целуются они скомкано — скорее, просто жмутся друг к другу губами.       Реально как девственники.       Джисон не против.       Он не против, когда Минхо подползает к нему ближе, почти садясь на его бедро своим, и помогает ему усесться, разворачиваясь боком. По ходу дела оба вспоминают, как надо целоваться, и для чего вообще существуют губы, и как только они ловят волну и входят в раж — сбоку раздается поскрипывание старой несмазанной двери.       Чанбин грязно хихикает.       Короче, в субботу Джисон идет на свидание, но с одним условием.       Тупить будут оба.