Муза

Гремел пожар. Раскаты грома пронзали небо, пугая стаи птиц. Я висел на уступе скалы, держась одной рукой. Внезапно вершина скалы взревела, изрыгая сжиравшие всё на своём пути потоки лавы, устремившиеся ко мне. Уступ надломился, руку обожгло – и я упал в бездну. Падал я долго. Следом за мной падала лава, падали шары жестокого огня, чьи всполохи разили деревья, людей, животных, беспощадно истребляли живое, оставляя пепел с трухой. Крики, вопли, писки, рыки и рёв стихии слились в единую симфонию боли, в которой каждая нота пропитана мигом катастрофы. Время схлопнулось и взорвалось; а бездна расширялась и расширялась, зияя глубиной страха перед смертью, а смерть не приходила и не принимала человеческого обличья, прячась в ущельях и трещинах, прячась за ярким светом пламени, разливаясь вместе с лавой. Смерть наблюдала за мной, ждала, когда я покажу крылья и взметнусь вверх, но я сам не знал, как взлететь и не разбиться об пологий скат небес. Валуны предупреждающе ринулись за мной, и со скалы послышалась песня: заунывная, мрачная, растягивающая слова, переливающаяся в плач, она сулила похороны, она скорбела по миру до Армагеддона, но тут разорвалась под тяжестью смеха Всемогущего. Я видел его за смрадом дыма! Смог густел, но не скрывал громадного облака пара в виде великана. Он усмехнулся. Я попытался ухватиться за птиц, за ветки, да хоть за воздух, но даже воздух царапал ладони. Погибель забивала мне лёгкие, терзала железными когтями грудь и стальными клыками вцеплялась в шею. Кровавые поцелуи затмевали моё сознание, и я перестал бороться. Устало откинув голову и закрыв глаза, я окунулся в бездну и растворился в ней. Лава похоронила мой труп, сжигая прежде, чем это сделал бы Создатель, карая грешных Детей своих, Дланью своей проклиная свет сий Благословением. Часы времени кололи меня под рёбра. Вынырнув из-под лавы, я резко вдохнул, захлёбываясь жаркой кровью. Тьма заливала глаза горючим океаном, холод пробирал кости и сжимал глотку, пока Мать его сдирала кожу с лица всех существ. Я прощался с жизнью, как вдруг… …Как вдруг чьи-то знакомо руки не взяли меня под плечи и не вытащили из огненного озера. Стихийное бедствие покрылось белой пеленой, запахло сладкой патокой, а пальцы онемели. Дрожь от испуга перешла в дрожь от наслаждения, когда шершавые губы накрыли мои и охладили, едва касаясь лёгким дыханием. Я впился в них, вкушая каждую каплю с влажных уголков рта, но сами губы были сухи. Я разлепил глаза, борясь с болью и изнеможением: – Тилль?.. – Передо мной стоял он. Стоял и молча плакал. Он словно стенал, не роняя ни звука, жмурился, не двигая век, не дёргая застывшими ресницами, лишь слёзы скатывались по бледным щекам и останавливались на краюшках губ, продолжая литься по напряжённой шее. — Рихард… Очнись, пожалуйста!— Тилль шептал, но этот шепот хрипел как сорванный крик. Прижимая мою тушу к груди, он шипел, сипел, умолял и просил вернуться. Наконец, я очнулся. На полу лежали поломанная кредитка и пакетики с насыпью белого порошка. Душно. В комнате душно, но дверь настежь открыта, а на мне нет одежды; туда-сюда ходили люди в белых халатах, бормоча и ругаясь, но я плевал на их бессмысленные речи, ведь наконец, спустя столько лет, я понял — моей музой всегда был Тилль. Во время туров он пел колыбельные и водил меня по созвездиям, блистая белыми зубами, сливаясь со звёздами, призывая лунную ночь к нам в постель; не вспомнить и дня, когда бы он не трепыхал мои волосы, читая стихи за стихами; только он слушал все мои соляки, никто, кроме него не вчитывался в строки, преисполненные тоски, с такой предельной любовной нежностью. Эта нежность направляла меня, заставляла стучать сердце, а я бежал. Бежал в наркоз, бежал в экстаз и эйфорию, превращаясь в призрака Рихарда Круспе. Осознание пролетело в мыслях за долю секунды, едва пожар сжёг кишки и подступил к желудку. Затошнило. Муза склонилась и огладила щёки, успокаивающе мыча простой мотив. Халаты оттолкнули Тилля и взяли меня, грубо перетаскивая на носилки. Я обессилено всхлипнул: «Куда?», и Муза ответила: «В больницу. Не переживай, всё будет хорошо», сутулясь и сжимая ослабевшие кулаки. Мир тускнел быстрее пепла сгоравших надежд. Я чувствовал — пожар подступал ближе и ближе к лицу, да так яростно пленил меня, что не позволял проронить ни слова — вместо слов он выплёскивал кровь и желудочный сок. Я пытался назвать Тилля Музой вслух, чтобы он навсегда запомнил это, но выходило только бурлить и клокотать. Сквозь белесый туман прорезались смутные лица, чужие, серые, отделившие меня от Линдемана, уродливые и жестокие. Я не смог отбиться и сказать хоть что-нибудь, прежде чем уснуть и снова окунуться в бездну. Но теперь в бездне не оказалось карающего Создателя, Тьмы или Пламени — были одни лишь звёзды. Те самые звёзды, среди которых летала Муза, собирая их свет в рифмы, а рифмы в мелодичные строки. Я потянулся к звёздам, но те в ответ укололи, напомнив о смертности и тщетности земного бытия. Рай закрыт для грешных плебеев. Если, конечно, им не разрешит крылатая Муза. А ради Музы я готов на что угодно, даже вырваться из лап бездны и уйти от звёзд Тьмы. Тилль висел надо мной безжизненно, не дыша, испуганно и каменно. Собрав последние остатки сил, я прошелестел: «Муза… Позволь достать звёзды». Муза встрепехнулась и засверкала, невнятно крича и исчезая вдалеке, тише и тише, дальше и дальше… Исчезал и пожар, не успевший сжечь душу, но испещривший плоть. Покидали тело поцелуи, покидало бренный свет моё естество, и дух растворялся Исчезло всё. Тишина. Но посреди вечной тишины я услышал: «Я отпускаю тебя к звёздам». Муза вернула меня к жизни вновь, вдохнув цель в метания духа. Танцуя с кометами, прыгая с метеорами, я творил музыку богов, играя на струнах вакуума, слипшегося с холодом лунного света. Россыпи планет, галактик и вселенных кружились со мной в едином ритме, мешаясь с бесконечностью. Я хохотал, звал Музу с собой, но Тилль, хоть и играл на созвездиях как на пианино, за мной не шёл. Его глаза вспыхнули белыми фонарями и не потухли, рот исчез, стёрся, срастив кожу, а голос умолк. Но спустя миллиарды лет, погружённых в петлю чёрных дыр, я расслышал тихое: «Я отпускаю». Резкий скачок. Болит голова. Повсюду кровь. Я стою и наблюдаю со стороны за своими похоронами. Это было мое пожелание для звёзд. Муза… Муза плачет, но вздыхает, будто с облегчением. Целует в мёртвую щёку и просит не посещать его сны. Его любовь разбита вдребезги. А я не хотел отпускать. Я не хотел умирать без вдохновенной любви, повергнувшей хаос в искусство чувств и переплетений судеб. Я подошёл к Линдеманну и обнял, уткнувшись в плечо, как раньше, будучи живым. Тилль дёрнулся, но не испугался, догадавшись, кто это был. Лютый холод. Суровый холод. Звёзды не встречали меня теплом, а пляски с ними потеряли вдохновение. Моя Муза покинула меня, отдав смерти. Но я не покинул её. Я до сих пор лежу вместе с Музой на мягкой кровати и слушаю, как он боится любить, ведь все, кого Тилль любил — умирали. И летели к слепым звёздам.