life review experiences

Холодные стены камеры, любопытные взгляды Рубинштейна снаружи, будто Разумовский является подопытным зверьком. Так было в первые месяцы его нахождения в этом проклятом месте. Все, о чем мог думать (пока ещё) Разумовский, это то, как бы не дать птице полный контроль над не только мыслями, но и телом. Мол, на, бери! Все на блюдечке. Ты же постарался. И так проходят мучительные месяцы. Сергей потерял счёт времени. Остались лишь крохи воспоминаний, которые Разумовский оградил от действия всяких препаратов, влияющих на его состояние. Закрыл, словно тупой пробкой, так, что даже птица не мог их выкупорить. А потом появились они. Злополучные пилюли ядерно красного цвета. В голове Разумовского вечно будто 'бурлила' жизнь какого нибудь оживлённого места. Скажем, Нью-Йорк, только поменьше, и побольше голосов. А с помощью клозапина можно было насладиться такой успокаивающей тишиной в голове, о которой только оставалось мечтать. Сергея запихнули в отсек для особо опасных преступников с жизнеугрожающими расстройствами, так что удовольствия иметь соседей у Разума не было. Оно и к лучшему, зачастую, после принятия ежедневной дозы антипсихотиков и прочего, обладатель ярко рыжих, и уже успевших отрасти чуть ли не до копчика (!) волос, рисовал. Рисовал углем, который выдавал ему Рубинштейн, за «отличное содействие». Так называл доктор пытки, во время которых Сергей полностью отдавал контроль птице. Ясное дело, Разумовскому это не особо нравилось, а вот птица, кажется, уже приспособился ненадолго обходить блокаторы, которыми как раз пичкали Сергея. Началось с маленького, сначала Сережа стал утрачивать память, но стоит ли это должного внимания? Большинство людей ведь не помнят как, допустим, они засыпают? Или что они ели на ужин, в этом отсутствует какая-либо странность. Странным казались лишь шахматы. Обычные такие, нарисованные на огрызках бумаги. Приходя в себя, Сергей помнил, что это делал не он. Это усиливало ощущение нарастающей паники, будто сейчас над его головой вот-вот взорвется огромный белый ком, и упадет прямо на голову. Дальше — больше. Сергей думал, что он спал бóльшую половину дня, по крайней мере по ощущениям это было именно так. Будто его, ничего не подозревающего, мягко выталкивают с трона владельца тела. К сожалению, дошло до Разумовского слишком поздно, когда уже в зеркальных стенах отражались ярко янтарные глаза и улыбка во все 36. — А ты быстро смирился с наличием смирительной рубашки на теле, — На какое то время птица покидал тело и разум Сергея, уже оказываясь рядом, в своем истинном обличии. — Ну же, Сережа, мы ведь через многое прошли с тобой вместе? Или это из-за моего лица? Если хочешь, я в любой момент могу принять облик твоего солдатика, к сожалению уже почившего, — В мгновение гримаса птицы преобразилась при помощи каких-то безобразных движений. Разумовскому хотелось кричать, но сил не было. Да и если бы были, он не смог. Пелена ужаса каждый раз накатывала, стоило только снова взять контроль над телом. То самое незнание, что могло произойти за то время пока Сергея забили куда-то далеко, в самые дальние уголки собственного разума? Это пугало, стоило только привыкнуть к ощущению существования в принципе, птица снова прерывал его управление телом, но давал отличный видок на планы. Так проходили месяца. Он всегда возвращался. Спустя около полугода, Сергей свыкся с таким распорядком. Точнее, просто перестал пытаться. Цели с птицей у него были общие, в общем и целом. Да и выглядело все неплохо на шахматной доске, нарисованной какими-то карандашами. Туманные воспоминания у Сережи состояли из коротких походов к Рубинштейну на изучение, будто Разумовский был особым экземпляром. Время от времени он разглядывал папку, лежащую на столе во время разговоров с лечащим психотерапевтом. Красная такая, это хорошо отпечаталось в памяти. День за днём, Разум видел и даже чувствовал планы птицы на полное уничтожение Грома, Игоря Грома, разрушившего его жизнь, их жизнь, все, что Разумовский строил на протяжении многих лет. Это было на подсознательном уровне, даже что-то выше — желание отомстить. Оно казалось настолько естественным, хотя Сергей понимал, что больше отсюда скорее идёт от птицы, ведь его эмоции и желания перебиты очень-очень многими препаратами. Хотя и так чувствовалась обида. Обида за все порушенные планы, за такой глупый конец эпохи чумного доктора. Но что-то оставалось. Тусклый огонек, вокруг которого когда-то рыжеволосый возвел громадную стену. А сейчас же, не помнил зачем. Вообще ничего. Будто рукой накрыло эти воспоминания. Тянешься, тянешься, и не можешь достать, словно невидимая стена. В эту стену Сергей ломится уже недели три, хоть и забыл о ней напрочь. Но он чувствовал, что там что-то важное, то, что нельзя забывать вообще никак, самые ценные экземпляры его сознания. В то время как птица не терял времени и его изолятор пополнялся новыми шахматными досками на бумажках. Разумовский во все был просвещен, во все фигуры, кроме слона. Пару раз даже порывался копаться в своей голове, но ничего не находил, только слышал смех, где-то слева от себя, так, отдаленно. Но как обычно по привычке отползал в угол, забиваясь между двумя стенами из бронированного стекла и мягкого пола, закрыв лицо руками, лишь бы не видеть его. Один день, когда Разумовского накачали какими то новыми таблетками. Видимо, Рубинштейну снова пришла мысль протестировать на Сергее новые препараты неизвестного происхождения, предположительно, сделанные им самим. Уже шел битый час, как он сидит. Сидит и ждёт, чего ждёт? Кажется, должен был быть прием у Рубинштейна, но это так, отпечаток ещё с прошлого раза, на самом деле он ощущал полную пустоту. Будто из его головы разом исчезло абсолютно все. Хорошо ли это? Хорошо ли это? Хорошо ли это? Чьи это мысли? Хорошо ли это? Хорошо ли это? Хорошо ли это? Хорошо ли это? Хорошо ли это? Хорошо ли это? Хорошо ли это? Хорошо ли это? Хорошо ли это? Хорошо ли это? Что? Звуки. То, что ещё мог делать Разумовский — это слушать. Прислушиваться. Снаружи можно было услышать редкие диалоги Рубинштейна со своей помощницей, но нет, это было не то. Знакомый широкий шаг, кажется что вот-вот случится что-то хорошее, и непонятно, почему так хорошо на душе. Птица почему-то рвется наружу именно сейчас, и так гадко на душе, но чувство, будто что-то до одури отрадное случится сейчас, перебивает абсолютно любые негодования. Дверь в изолятор открывается, и перед глазами Сережи появляется он. Олег. Он вспомнил. Детский дом как всегда шумный, но по другому и быть не может. Рядом сидит он. Олег Волков. Кажется, это лучший друг (??????????что????) Сергея. (вспомнивспомнивспомнивспомнивспомнивспомнивспомнивспомнивспомни) Обычный день. Сейчас август? Во дворе приюта растут яблони, красивые такие, а на верхушке краснющее яблоко, что так и манит. Волков (он????) смеётся и что-то говорит. Слишком засмотренный момент, так что не вспомнишь все лица. Кажется, в этот раз ему (комукомукомукомукому) приспичило залезть на верх дерева и, видимо, сцапать яблочко. Но, удача в этот раз не на его стороне, и он плюхается прямо с самого верха, покачиваясь на ногах, под упрекающие возни Сергея. Олег? — Серый, Серы блять, чем же тебя тут пичкают. — олеголеголеголеголеголег — так, ты меня слышишь? — Волков похлопал по плечу Разумовского, попробовал открыть прикрытый глаз, но все тщетно. Тогда, пересилив вообще абсолютно все что было, и блокаторы, и птицу, и таблетки, Разумовский еле заметно поддался вперёд, ближе к уху Олега. Вырвалось только четыре слова. Вернее, контроля хватило лишь на четыре слова, дальше уже требовалась ещё одна порция таблеток. — Он сильнее. Помоги.. Гром. — Волков связал как мог сказанное, и надеясь, что понял верно, прошептал: — Я убью его. Но сначала давай-ка высвободим тебя отсюда, Сереж, — окинув взглядом помещение, Волков не посчитал лишним запихнуть сложенные в несколько раз шахматные каракули по карманам с взрывчаткой, наскоро расстегивая ремешки на руках и ногах Разумовского. Сережа обессилено упал головой на, как ему показалось, пол, но нет, с огромной порцией клозапина в сумке с огнестрелкой, к вертолёту его переносил Волков, стараясь не причинить лишнего вреда и одновременно уложиться в лимит времени, до окончания которого не прозвенит тревога. А Сергей все ещё чувствовал его. И знал, стоит лишь дать слабину, и без таблеток он легко вырвется. Поглотит. Не позволит рушить планы. В Санкт-Петербурге намечалось грандиозное открытие памятника, посвященного майору Грому, который одолел чумного доктора уже почти как год назад. Весь Питер стоял на ушах, на площади возводилась громоздкая фигура, и вот уже шел третий месяц, как каждый житель города мог в любой момент пойти в центр и увидеть как ее строят. А у Грома все было просто прекрасно, мужчина прогуливался по улочкам Санкт-Петербурга, придерживая Пчелкину и положив руку ей на талию. Одну руку исключительно потому, что в другой находилась питерская шаверма, о которой, к счастью, не знал почти весь город. По переулкам мало кто ходит, а шаверма 24/7 находилась именно в таком малоизвестном месте. Гром обещал показать Юле одно из своих любимых в подростковом возрасте мест, а именно крышу полу-заброшенного здания. Умиляло то, как Гром старался аккуратно расчистить путь перед блогершой, заботливо убирая рукой в сторону паутинки и прочую дребедень. — Юльк, тут садик наверху есть. Прихожу сюда иногда проведать его. Я подумал, ты это, любишь же цветочки и растительность всякую, — Гром помог девушке успешно подняться по уже осыпавшейся лестнице, окинув взглядом крышу со столиком и орхидеей на нем — Ты так много делаешь для меня в своем этом влоге, мне даже неловко стало. Но я не об этом поговорить хотел, честно если. Пчелкина перебралась поближе к столику, с нескрываемым удовольствием смотря на импровизированный садик, за которым так трепетно ухаживал майор Гром, гроза преступников. Приходящий сюда по несколько раз в неделю, а то и больше. — Игорь, даже не знаю, что и сказать. Я рада провести с тобой время всегда, не так важно где, хоть на крыше с васильками, хоть в какой-нибудь заварушке. Конечно, с учётом того, что это можно будет записать, — Юля положила на стол сумку, готовясь к милому совместному вечеру, как вдруг у Грома зазвонил его старый кнопочный нокиа. Юля уже который раз обещала себе обеспечить Игоря нормальным средством связи, а не этим кирпичиком, который по ощущениям старше ее отца. Но его решения уважала также, как и его комфорт. Поэтому не настаивала, но это только пока что. На лице Игоря отразилась масса чувств, сначала удивление, потом ещё большее удивление. Услышав огрызки разговора, у Юли сложилась одна очень плохая догадка, связанная с этим телефонным диалогом. В детали Гром, конечно, как обычно решит ее не просветить, а просто просидит весь вечер с серьезной миной, корча из себя горе-спасателя, мол "раз не знает, значит в безопасности". Но не в этот раз. Сейчас Гром с мрачноватым лицом смотрел на стройку памятника в честь победы над Чумным доктором. Долго смотрел. После чего повернулся к Пчелкиной, наконец-то набравшись решимости сказать: — Разумовский сбежал. Я не знаю как, это донесли с его психушки через Прокопенко. Отдых был закончен, похоже пора выходить с криминальных каникул, да и поездку в Диснейленд, кажется, отложить придется тоже – вздохнула про себя Юля, но препираться не стала. Разумовский приходил в себя отрывками, в которых было обеспокоенное лицо птицы. Только птица мог принимать облик Олега, но он никогда не смотрел на него вот так, обеспокоенно, будто и поверить можно. В первые часы нахождения в убежище Волкова, Сергей даже не понял, где находится, поглотил несколько красных пилюль и снова погрузился в сон, полный кошмаров и ворон. Пробуждения были короткими, Сергей едва ли мог связать несколько слов, а от Олега шугался. Помнил ведь, повестка с надписью "погиб" до сих пор перед глазами. Несколько раз пытался ощупать Олега, понять, где иллюзия, где нет. Может, он уже настолько свихнулся, что теперь психушка с Рубинштейном в подарок стали приятной кроватью с Олегом? Все настолько плохо? Так продолжалось уже несколько дней. Волков подлатал Серого, бо́льшую часть своего времени проводил с Сергеем, остерегаясь, будто тот улетит куда-нибудь в Сибирь, за тысячи километров от Олега, хотя в таком состоянии сделать подобное невозможно. Разве что смотреть на Волкова полными страха глазами каждый раз, когда наемник заходил к нему, и в принципе что-либо делал с ним в одной комнате. В поисках вообще любых способов помочь Сергею, Волков наткнулся на сайт больницы, где находились анкеты врачей, в том числе и Рубинштейна. Эту фамилию Разумовский бормотал во сне уже который день, узнать и сложить два плюс два Олег сумел. По-быстрому записав фамилию лечащего врача Разумовского, приступил к составлению небольшого плана по потрошеню мозгов и кишков доку. Идей было много, но торопиться не стоило. Спустя уже 5 дней с эпичного побега Сергея из изолятора, лучше ему не становилось. Казалось, будто его наоборот ещё больше сводил с ума сам Олег. А Волков даже не знал что сделать, скорее даже не понимал. Единственным ключём к разгадке такого поведения был именно Рубинштейн. Рубинштейн, который сотворил это с серым, буквально сломал его до конца и полностью. И, кажется, у Олега уже возникали мысли, как можно его отыскать. Ещё несколько дней Волков присматривал за Разумом, вдруг все-таки лучше станет. Но все было тщетно, эти пилюли скорее делали только хуже. Поэтому в вечер вторника Олег крутил в руках несколько гранат, ожидая гостя. Волков позвал изначального хозяина этого помещения, ясно давая понять, что выбора-то у него особо и нет, не придет - Олег просто-напросто пустит ему свинец в висок, за то, что слишком много знает. Владельцем оказался человек в почтительном возрасте, можно было дать лет 60. Доходчиво пояснив, что и когда необходимо делать, Волков вышел на поиски доктора. Эти дни Олег тщательно изучал все обыденные маршруты Рубинштейна, так что понять, куда он сейчас пойдет, было не столь трудно. Возвращался врач в свой особняк, когда время было за полночь. Быстро глянув на часы, Волков застал стрелку, которая лениво двигалась в направлении к часу ночи. Как раз что надо, времени хватает чтобы добраться до загородной местности. Олег закрался в особняк с поразительной лёгкостью, но тут два варианта: либо его ждали, либо Рубинштейн совсем идиот. Первый вариант не казался уж очень привлекательным, поэтому Волков предпочел второй. Продумав наперед, он отрезал провода столь заманчивой, ярко-красной "тревожной кнопки" под столом дока и поставил ее обратно, тем самым создавая иллюзию безопасности, усевшись за рабочий стол психиатра. Рубинштейн заподозрил что-то неладное ещё с порога. Даже обстановка необыкновенно другая была. Но не став терять время, он поспешил к своему кабинету, проходя через замысловатые коридоры и несколько лестниц. Осторожно приоткрыв дверь, почувствовал металлический холодок Walther P99 у своего виска. Извернувшись, ринулся к тревожной кнопке, судорожно нажал два раза, но ничего не произошло. На лице Волкова расползала улыбка. Пусть это животное почувствует хотя бы треть того страха, что чувствовал Разумовский в карцере. — А теперь, мразь, говори. Какой дрянью ты "лечишь" своих пациентов?