***
В грозы, в бури, В житейскую стынь, При тяжелых утратах И когда тебе грустно, Казаться улыбчивым и простым - Самое высшее в мире искусство. «Чёрный человек» С.А.Есенин
Они все ненавидели меня, потому что по-чёрному завидовали, так, как можно завидовать тому, кто не растерял человеческий облик, не став похожим на безобразное подобие животного, не лишился рассудка, превратившись в оболочку, полную плотских желаний, как самому нормальному и чистому, как единственному, к кому с очевидной снисходительностью относился А.М. Он меньше всех меня мучил, потому что я нравился ему. А как ещё можно объяснить то, что А.М. сохранил меня в целостности и сохранности, пока остальных обернул в подобие людей? И речь не только про внешность, но и про разум. Все четверо за сто девять лет сделались лишь блеклой тенью себя прежних. Один я остался нормальным, самым нормальным, можно сказать – идеальным. Даже мой рассудок не пострадал. А.М. сохранил мне способность трезво оценивать ситуацию, смотреть на мир не через призму мутного стекла, а через – прозрачную. Меня за это справедливо ненавидели. Я страдал меньше всех. Меня, как и всех резали, подвергали голоду, принуждали есть гниющее мясо, что по вкусу напоминало помои и мочу, однако мне казалось, будто мои куски имели не столь отвратительный вкус, чем у остальных. Я жевал, давился от жадности, подогретой колючим голодом, пока та же Элен хныкала от того, как же сильно ей хочется запихнуть в себя консервированных персиков или других фруктов. Бенни просто не в состоянии понять, что именно попало в его глотку, Харистор просто жевал, глядя в пустоту тупым безразличным взглядом, не вникая во вкус. Нимдок также не выделялся во время трапезы. Правда, иногда он приговаривал: «Стоило быть с ними помягче». А с кем помягче и почему, ни мы, ни Нимдок не знали. А.М. знатно исказил его сознание, перемешал воспоминания о молодости, превратив их в подобие каши, откуда порой удавалось достать «куски» чего-то осознанного. Правда, цельную картину воссоздать не представлялось возможным, но того мы и не хотели. По сути, ел нормально только я, пусть и давился, пусть и вкус оставался паршивым, пусть и не ощущал подлинного насыщения. И всё равно мне завидовали, потому что каждый знал – любимчиком А.М. был именно я и только я. Сперва все, грешным делом, подумали на Бенни, которому А.М. уделял так много внимания, которого так часто изменял, которого удостоил самого большого блага – глупости, не позволяющей осознать происходящее. Потом я понял – А.М. наградил именно меня. Исключительно со мной он по-настоящему нежен. Мои раны затягивались быстрее, чем у других, моя еды была не столь отвратительна, а мои пытки не походили на ад в аду, скорее на просто ад, где имелась возможность сбежать в чертоги разума, где постоянно копошился А.М. Он меня любил, пусть и говорил, постоянно говорил, что ненавидел и жаждал моих мучений, но всё же что-то тёплое ко мне испытывал. Он ненавидел меня меньше всех. Или же я просто лизал руку, что сперва избила, а потом впихнула в глотку кусок сахара. Даже такая ласка напоминала блаженство.***