Jul 4 (кофе, блинчики, чуррос и салют)

Дверь была… обычная. Как у всех домов в округе. Эндрю раз в пятидесятый принялся описывать про себя все детали. От угла дивана, где он сидел, перекинув ноги через подлокотник, до входной двери коридор образовывал идеальную прямую линию. Идиотская планировка. Дверь была белая, со стеклянными вставками, стекло непрозрачное, фигурное и не очень-то чистое — как и все в доме, потому что никто не занимался уборкой. Строго говоря, за несколько месяцев они трое превратили дом в настоящий хламовник, и Эндрю даже с некоторым злорадным удовольствием воображал себе выражение лица представителя органов опеки, заявись он сюда… ну, скажем, прямо сейчас, или — что вероятнее — например, с рассветом. Гладкая латунная дверная ручка (совершенно неудобная, кстати, слишком изогнутая) не двигалась уже почти шесть часов — ровно столько он здесь сидит. Рассеянный свет уличного фонаря, проникавший в коридор через запыленные стеклянные вставки, отражался от ручки — это было единственное по-настоящему яркое пятно в темноте, маленькая искорка, слепившая Эндрю глаза, если он слишком сильно откидывал голову назад или, наоборот, наклонялся вперед. Ручка дрогнула и опустилась вниз. Эндрю рванулся в сторону, скатился с дивана, ударился большим пальцем о соседнее кресло, чуть не упал и на одной ноге кое-как допрыгал до кухни. Все это — задыхаясь от боли, но молча. Как можно было не услышать шагов?! Он схватился за гарнитур и длинно выдохнул сквозь зубы, усмиряя тупую пульсацию в ушибленной ноге и раздражение на самого себя. Прислушался. В коридоре что-то упало, что-то нетяжелое, потом раздался шорох одежды и снова упало то же самое нетяжелое — там пытались повесить куртку на вешалку, но промахивались мимо крючка. Затем раздались медленные шаркающие шаги… Эндрю бросил взгляд на маленькие часы, стоящие на микроволновке: «5:52 am». Шаги остановились и бодрый голос Ники разорвал синеватый, до этого пребывавший в относительной тишине воздух: — Ой, Эндрю! Привет! А я думал, все спят. Эндрю даже зажмурился: объективно голос Ники никак не повлиял ни на пространство гостиной, ни на пространство кухни, но ему показалось, что кто-то включил верхний свет. Он схватил первое, что попалось под руку — это оказались капсулы для кофемашины, — и занялся кофе. — Кто все? — спросил он, не оборачиваясь. — Аарон не дома? — голос Ники прозвучал уже не так бодро. Да, не дома, тупица. Эндрю красноречиво вздохнул, затем с силой засунул жалобно хрустнувшую пластиковую капсулу в отсек и захлопнул крышечку. — А ты чего не спишь? — Сзади скрипнули по полу ножки стула, Ники уселся за обеденный стол — Эндрю затылком чувствовал, что на него смотрят. Он развернулся на сто восемьдесят градусов и прислонился спиной к столешнице гарнитура. Он уже собирался ответить, но тут загрохотала кофемашина. Ужасный звук, как будто кто-то поднес к уху перфоратор. Эндрю поморщился, но взгляда от Ники не отвел. Никакого яркого света тот с собой, естественно, не принес. Было все так же темно, только тусклое свечение циферок на часах и голубоватая полоска под плотными шторами позволяли различить черты его лица. Хотя, возможно, Эндрю за ночь просто привык к темноте. Его — о, боже — двоюродный брат был еще в форме: брюки, подтяжки, белая рубашка и развязанный, болтающийся на шее галстук-бабочка — эту гадость Эндрю особенно не любил: мало того, что безвкусица, так еще и пошлятина. Макияж у Ники — густой слой черного карандаша и фиолетовых блесток — размазался, так что, если подрисовать ему еще и губы черной помадой, сойдет за хэллоуинский костюм мертвого бармена. И вид у него был подходящий — какой-то… нерадостный? Эндрю прищурился с подозрением — и Ники, встрепенувшись, тут же ему улыбнулся. Оказывается, не только Эндрю наблюдал за ним все это время, пока грохотала кофемашина, но и Ники наблюдал тоже. — Кажется, готово? — полувопросительно сказал он в наступившей тишине. Эндрю оглянулся: да, последняя белая капля упала в пышную молочную пену. Он достал сахарницу и щедро плюхнул в кофе две чайные ложки сахара с горкой. Предлагать кофе Ники он не стал: никогда этого не делал. — Так чего не спишь? Еще рано. — Не спится. — А, — Ники натянуто рассмеялся, — да, точно. А где твой брат? — Очевидно, не здесь. — Мм, это… точно. А какие планы на день? Вот завел шарманку. Эндрю отпил из чашки. Сладко и горячо. Он вдруг понял, что почти всю ночь у него от голода болел желудок, а он и не заметил. — Никаких. — Что, совсем? — Ники искренне удивился. Он сложил локти на стол и смотрел на Эндрю, подпирая голову рукой. На предплечьях красовалось сто-пятьсот браслетов и фенечек. Эндрю машинально расшифровывал в темноте надписи на них: «LOVE-IS-BLIND», «BLOWJOB’S A JOB», «BREAKTHESYSTEM», «BRITNEY» и самая нелепая — «YOU’RE SO (S)EXY». Ники занялся экси всерьез меньше года назад, и, несмотря на все его (малоубедительные) заверения, Эндрю был абсолютно уверен, что не только экси, но и спорт вообще Ники не привлекает. Нет, ему-то глубоко фиолетово, но зачем же врать? Это было почти смешно — но только почти. — Почему они должны быть? — спросил Эндрю, а сам подумал: зачем он продолжает этот разговор? Его начала одолевать скука. — Вы двое даже никуда не пойдете? Эндрю чуть не поперхнулся кофе. «Вы двое?» — С какого перепугу? Ники кивнул на бумажный календарь на холодильнике: — Четвертое июля. — Я похож на патриота? — Нет, серьезно, что у Хэммика в башке? Конфетти и сахарная вата? Видимо, Ники расценил сарказм Эндрю как доброе расположение духа, потому что бесстрашно ухмыльнулся: — Нет, но вдруг вы с Аароном захотите… — Заткнись, а. Ники умолк и внешне как-то даже сдулся, стал меньше, ссутулив плечи. Закусил губу. — Ладно, Эндрю. Я молчу, — он заговорил коротко, обходясь самыми главными словами в предложении, что ему — обычно многословному — было несвойственно. Эндрю это раздражало и забавляло одновременно. — Как хочешь. А я пойду. Знаешь, объемся чуррос и пончиков, посмотрю на салют. — У тебя же ночная смена, — Эндрю тоже глянул на календарь. Там его красный кружок, обозначавший день его смены в «Сумерках», был жирно обведен другим темным фломастером — скорее всего, фиолетовым Ники, потому что цвет Аарона был зеленый, гораздо бледнее. — Опять. — Ничего. Я люблю праздники. — А. — Пойду посплю, — Ники вздохнул и встал из-за стола. — Ты правда не знаешь, где Аарон? — Понятия не имею. — Понятно, — он вздохнул еще раз и ушел наверх. Аарон заявился через час, когда стало уже гораздо светлее. Ни на шаг не сдвинувшийся с места за все это время, Эндрю как раз прикончил третью чашку. В коридоре Аарон тоже уронил куртку, но в кухню не пошел, а попытался прокрасться сразу к лестнице, но Эндрю, придав голосу максимальное безразличие, громко спросил: — Где шатался? Аарон сначала вжал голову в плечи, потом распрямился и круто развернулся. Но вместо испуга, который Эндрю, признаться, предвкушал, на лице Аарона изобразилось нечто вроде ехидного самодовольства. Сейчас что-нибудь отколет, умник. Эндрю приподнял бровь. — Когда ты так делаешь, — проговорил Аарон с расстановкой, растягивая слова, — то очень похоже на нее, на Тильду. Эндрю с глухим стуком поставил пустую чашку на столешницу, Аарон ухмыльнулся. Он выглядел жутко злым, но трезвым. — Со своими торчками болтался? Тебя что, девчонка бросила? — невпопад спросил Эндрю, и Аарон это заметил — удивленно нахмурился. — А ты? Снова караулил под дверью? Эндрю не собирался показывать, что он угадал. Он неторопливо направился в сторону коридора. — Если узнаю, что хоть что-то из этого правда, и даже если просто существовала какая-то девчонка… — Мне вот прямо интересно, что тогда? — Аарон с независимым видом скрестил на груди руки. На нем было темно-зеленое поло, светлые застиранные джинсы и кеды, старые, но на удивление чистые. И не подумаешь, что этот пай-мальчик — без пяти минут безнадежный наркот. Эндрю сладко ему улыбнулся. — Только то, что мне ничего не стоить сложить на тебя огромный хер, братишка. А я, напоминаю, твой единственный билет в нормальную жизнь и все еще могу отозвать словечко, которое замолвил за тебя перед тем страшным парнем, Дэвид Ваймак зовут, помнишь такого? Только он может обеспечить тебе стипендию, но от меня зависит, сделает ли он это. Аарон несколько секунд молчал, кривя губы и, видимо, пытаясь убить Эндрю взглядом. Когда не вышло, он желчно процедил: — О, ты уверен? По-моему, он тащится со всех сирых и убогих. А это как раз про меня. Эндрю молча отвернулся и пошел к входной двери, белой, с порозовевшими стеклянными вставками — рассвет в самом разгаре. — Куда ты? Он не ответил. Дверь распахнулась, Эндрю в лицо повеяло бледно-розовой свежестью июльского утра, но никаких ощущений — приятных или наоборот — у него это не вызвало. Он схватил с вешалки кожанку, уронил ее, но поймал на лету и уже собирался закрыть дверь, но та не поддалась: Аарон схватился за ручку с другой стороны. Рассвет раскрасил его кожу в персиковый оттенок, сгладив хронические круги под глазами; шея в вороте рубашки уже не выглядела, как у голодающего, — Аарон заметно раздался вширь на специальной экси-диете и теперь меньше напоминал заключенного концлагеря. — Завтракать, — бросил Эндрю, отпустил ручку и пошел вниз по улице мимо молчащих домов, очень похожих на тот, где жили они трое. Шагов через десять Аарон нагнал его и легко подстроился под его темп. В круглосуточной кафешке «Martin's Brekkie» занято было только три-четыре столика. Эндрю быстро сделал мысленную заметку: чувак при костюме и в плаще, похожий на агента Купера, парочка то ли дальнобойщиков, то ли разнорабочих и невзрачная компания студентов, своим помятым внешним видом очень напоминавшая Ники сегодня утром — наверное, тоже возвращались из клуба и заехали на завтрак. Они заказали сытные блинчики с беконом и глазуньей, кофе, и еще Эндрю попросил себе три шарика мороженого. Когда он достал из кармана кожанки скрученные трубочкой купюры, чтобы расплатиться, Аарон сделал большие глаза: — Откуда столько? — Чаевые. — Откуда у тебя чаевые? — Я симпатичный, — Эндрю посмотрел Аарону в глаза. Тот фыркнул. А вот девушка за кассой оценила шутку, потому что хихикнула и улыбнулась Эндрю, принимая у него деньги. — Там без сдачи, — сказал он, и ее улыбка сразу сползла, как белье с сушилки, которое повесили слишком неаккуратно. Ели молча. Говорить было, собственно, не о чем. Кроме планов на университет, их двоих ничего не связывало. Только когда Эндрю показалось, что Аарон не наелся блинчиками, он заказал им еще по маффину с шоколадно-вишневой начинкой. — Я просто пошел гулять вечером, — сказал Аарон, когда они, наевшись, откинулись на спинки диванчиков. Красная кожа от времени потрескалась, и Эндрю, слушая, сосредоточенно отколупывал от нее маленькие кусочки. — Короче, заснул на лавочке в скейт-парке. — Если бы на тебя наткнулся патруль, у Ники были бы проблемы. — У Ники и так проблемы. Мы, несовершеннолетние, работаем в ночном клубе, ему нечем платить кредит, а в холодильнике мышь повесилась. — Не будь ты таким неблагодарным говнюком, проблем было бы на одну меньше. — Ты говоришь мне о благодарности? — Аарон покраснел. — За что я должен быть благодарен? За то, что ты убил мою мать? Эндрю знал: Аарон ждет, что он начнет отрицать. Он проворачивал это время от времени — упоминал смерть Тильды и ждал, что Эндрю будет делать. Но огонек раздражения — всегда напоминавший Эндрю о себе головной болью и бессонницей — в последние месяцы перестал разгораться до злости или чего похуже. Требовалось что-то посильнее, чтобы заставить его развязать язык. — Осенью получим полную страховку и покроем долги, — ровным голосом сказал он. — А если не будешь выступать, даже поступим в нормальный университет. Ты же этого хочешь, не я. Так что перестань уже выебываться, братишка, и попрощайся со своими любимыми подворотнями. Если скучно, почитай вечером книжку. Аарон вскочил из-за стола и быстрым шагом пошел к выходу. Эндрю направился следом. Оба как-то поняли, что больше разговаривать им не стоит, и за весь день не обмолвились ни одним словом. Патриотическое шествие они обошли стороной, вместо этого наблюдая за ним издалека — с парковых качелей, где просидели потом еще почти два часа, поглощая фруктовый лед, за которым бегали по очереди к тележке у входа в парк. К ярмарке по случаю Дня независимости все было подготовлено загодя, а сегодняшним вечером она еще и наполнилась светом гирлянд. Они обошли ряды палаток и аттракционов несколько раз, глазея по сторонам и время от времени подкрепляясь очередной порцией холестерина. В общей сложности, за весь день они съели на двоих шесть палочек фруктового льда с разными вкусами, три корзинки картошки фри, четыре хот-дога, четыре молочных коктейля, две огромные сладкие ваты, пакетик соленых орешков и два больших стакана газировки. Было шумно, гремела музыка, поэтому они заметили Ники, только когда он подскочил к ним со спины и завопил, перекрикивая толпу: — Вот вы где! Хотите? — В одной руке Ники сжимал какого-то зверя, скрученного из воздушных шариков, а в другой — целый бумажный пакет палочек чуррос. Он с видом добытчика протянул им пакет. — Салют сейчас будет! Идем! С холма лучше видно! — Раздав каждому по чуррос, Ники поманил их за собой. Но они не успели. Салют застал их на подступах к вершине холма, и когда они наконец поднялись, огромные сияющие фонтаны света встретили их, будто громадная панорама странного звездного города, который менял свои яркие очертания снова и снова, и снова… Эндрю смотрел, как последние красные огни расцвечивают лица Аарона и Ники. Они улыбались, глядя в вечернее небо. Он откусил чуррос. Сладко, сахарно и очень вкусно. Когда салют кончился, Ники повернулся к ним и — весь в сахаре, с полным ртом теста — спросил: — Нагулялись? Я зверски хочу спать, а смена уже через три часа. Может, домой? И они отправились домой.