А я просто сидел и заплакал

Старая панелька, казалось, не была рассчитана на то, что у людей может быть личная жизнь. Да она как будто вообще ни на что не была рассчитана. Крыша над головой — уже хорошо, разве нет? Особенно, когда люди не видели солнца на столько давно, что начинали жмуриться от еле заметных лучиков, которые пробирались сквозь дождевые тучи. «Другим хуже» — фраза, с самого детства забравшаяся куда-то под корку головного мозга, а затем повторяющаяся из раза в раз, как мантра. Лёша курил у окна на кухне, пытаясь хотя бы для самого себя заглушить стоны из соседней комнаты музыкой. Старые проводные наушники уже ни на что не годились, звук из них был тихим, постоянно прерывающимся из-за странного треска, к которому он, впрочем, привык. Находиться дома было невыносимо. Мама снова нашла нового ёбыря, который покупает её одной бутылкой водки. Хотя она, наверное, уже даже и не заметит, если однажды ей принесут просто спирт. Хотелось на улицу. Там свежо, там не прокуренно, там Саня, но там дождь. Единственный зонт сломался, когда очередной «папа» кинул его сквозь всю квартиру в сторону Лёши, попав куда-то в стену и оставив на обоях очередную вмятину. А идти куда-то без зонта страшно. В памяти отчётливо отпечатались те недели, когда из-за промокших кедов появлялась простуда, которая постепенно перерастала во что-то более серьёзное. Иммунитет у него ни к чёрту. Да и у Саши как-никак своя жизнь, новая компания, в которую Лёня никак не вписывался, даже если старался, даже если для Саши. Десятый класс — самый странный год. Ты только-только сдал ОГЭ, тебя уже подталкивают готовиться к ЕГЭ, почти все уходят из школы или просто в другой класс. И вот ты один. Твои друзья «на всю жизнь» нашли кого-то поинтересней, а ты так и не смог социализироваться в новой обстановке. Они с Саней с первого класса сидели за одной партой, друг друга вполне хватало, а все остальные в мире обоснованно считались идиотами. Саша был первым настоящим другом Лёни. Первой любовью тоже. Первой, самой болезненной и единственной любовью. У Лёни до сих пор был один друг, самый-самый близкий. Но теперь он совершенно не уверен, считает ли так же сам Саня. Писать ему стало страшно, а делиться чем-то личным тем более. Одиночество — самая страшная вещь в мире. Лёша всю жизнь рассказывал о каких-то даже самых незначительных событиях из своей жизни Сане, а тот всегда слушал, смеялся, грустил вместе с ним. Теперь он пишет ему так редко, что кажется, словно вообще забыл, кто такой Лёня и был ли вообще в его жизни человек с таким именем. Стоны из соседней комнаты резко прекратились и превратились в хриплый смех. Скоро он снова останется с мамой наедине. Она попробует изобразить из себя хорошую мать, хотя скорее всего забыла даже, какого это быть просто хорошим человеком. Спросит про школу, ведь это единственное, что она знает про собственного сына, и вместо правды получит сухое «нормально», на которое опять обидится, опять накричит, опять прогонит из дома. А Лёше идти больше некуда. Лёня тушит сигарету о подоконник, пока ёбырь матери еле-еле плетётся в туалет, слава богу, хотя бы в трусах. Лёша же даже имени его не знает, запоминать их смысла нет, сегодня пришёл один, завтра уже другой. Раньше он каждого из них звал папой, на что всегда получал либо натянутую улыбку, которую до последнего считал искренней, либо злобный оскал, который до сих пор иногда снится в самых страшных кошмарах. — Надеюсь, это не мои сигареты? — спросила мама раздражённым тоном. Она стояла в протёртых тапочках и халате, который уже давно стал ей мал и еле держался с помощью пояса. Её лицо заплыло так сильно, что Лёша уже давно перестал верить, что когда-то та жила без алкоголя. В своё время она была отличницей в гимназии, все вокруг верили в её светлое будущее. Но ранняя беременность от какого-то мудака сломала всё. Лёня знал, что мама его ненавидит и ей плевать, что он чувствует к ней. В её глазах он точная копия его отца. — Не твои, я сам купил. — На мои деньги?! — На деньги с моей пенсии. — Ты должен был отдать её мне! За деньги в нашей семье отвечаю я. Лёня больше не хотел этого слушать. Они проходили это сотни раз. Если он отдаст ей деньги, она пропьёт их в этот же день, и питаться придётся дошиком за Сашины деньги, которые и раньше-то просить было стыдно. Сейчас выйдет ёбырь мамы и конечно же встанет на её сторону, хотя скорее всего даже не знает имени Лёши, которому останется лишь надеяться, что в этот раз в него хотя бы не полетят вещи. Затем мама скажет, что его рождение было ошибкой, опять перечислит все его проёбы, сравнит его с отцом и в итоге прогонит из дома. Опять, опять, опять… Лёня не стал этого дожидаться. Схватил пачку сигарет и прошёл мимо матери, даже больше не задевая её плечом, как это было когда-то. Лёня выбежал из квартиры в серой растянутой домашней футболке и чёрных шортах по колено. Лифт не работал уже как дня два, а лестничная клетка провоняла чем-то гнилым и привычным запахом перегара. На стенах не было ни одного рисунка или надписи, они были грязного болотного цвета. Лёшу подташнивало, пока он бегом спускался вниз, вспоминая, как они с Саней масляными карандашами рисовали на этих стенах Шрека, ведь он был единственным, кому мог подойти этот болотный цвет. Шрек прожил всего две недели, надписи, которые они оставляли позже, и того меньше. Саша так давно здесь не был. Саша… Он был единственным, кто нарушал этот цикл. Единственный, кто показывал, что жизнь может быть разнообразной и прекрасной. Что же сейчас? Опять, опять, опять… Этот цикл сводит Лёшу с ума. Зачем эта однотипная жизнь, в которой нет ничего светлого? Когда Саша перешёл в другой класс и нашёл новую компанию, Лёша понял: всё бессмысленно. У него тогда ведь тоже появился знакомый. Но этот знакомый, он… не Саня. От безнадёжности, а может от нехватки внимания, Лёня начал вести дневник в стиле «50 дней до моего самоубийства». Тот знакомый сказал: «Если хочешь убить себя, так убивай, не тяни время, или ты не хочешь умирать?». Нет, это точно не Саня. А на улице холодно. Начало мая было тёплым, но дождь словно состоял из осколков льда. И что теперь? Домой на ближайшие пару дней дороги нет, в подъезде тошно, к Саше… к Саше нельзя. Можно попробовать зайти в торговый центр, который назвать так язык не поворачивается, и спрятаться в неприметной табачке, где работала женщина лет пятидесяти. Она всегда жалела Лёшу, в отличие от охранника, который точно прогонит его через пару часов. Но может хоть дождь закончится? Лёша шёл, скрестив руки на груди, пытаясь согреться хоть так. Путь до табачки проходится уже как-то на автомате. Этим же может похвастаться только дорога до дома Сани, к которому он теперь иногда ходил не с целью увидеться с самим Сашей, а… просто? И хотя в последнее время это место не приносило никаких воспоминаний, оно всё равно ощущалось, как нечто тёплое и родное. Потому что где-то там Саша, который, наверное, смеётся, наверное, радуется, но уже не с Лёней. И, может, это даже хорошо. А ещё у дома Сани была скамейка, на которой Лёша чуть не решился его поцеловать, а потом долгое время представлял, что их первый поцелуй мог бы быть или будет именно на ней. Теперь на той скамейке живёт рыжий кот, которого они с Сашей подкармливали ещё котёнком. Так странно, что годы идут, вырос и кот, и Саша, и сам Лёша, а его болезненная влюблённость не меняется. Она не становится ни слабее, ни сильнее. Может это уже пик? — Без паспорта не продаём, — послышался грубый женский голос. — А… а где тётя Тоня? — растерянно спросил Лёня. Девушка даже не подняла на него глаза. Казалось, ногти, а именно грязь под ними, были для неё интереснее, чем вопрос от какого-то очередного школьника, который привык, что здесь продают без паспорта. Но Лёша не мог уйти, ему больше некуда… — Она уже как месяц здесь не работает, — сухо ответила девушка, видимо понадеявшись, что тот уйдёт. — Почему? — Мне откуда знать? — она наконец подняла свой взгляд на него. — Уволилась и уволилась, у меня чуть ли не каждый день про неё спрашивают. Вот сижу, гадаю, когда же это всё кончится. Лёне показалось, что у него подкосились ноги. Серьёзно? Именно сейчас, когда ему больше некуда идти? Что же теперь делать? — Слушай, не стой здесь, ладно? Если у тебя нет паспорта, то я не могу тебе ничем помочь. Лёша отошёл в сторону. Теперь его с минуты на минуту выгонит охранник, который уже давно понял, что тот никогда и ничего здесь не купит, а шанс, что что-то сворует, слишком высок. У Лёши же даже денег нет с собой. Чёрт, деньги… Если их сейчас найдёт мама, то и о нормальной еде он может позабыть. С каждой минутой ситуация как будто становилась только хуже. Может быть, он и не переживёт её вовсе?.. Самое ненавистное в таких торговых центрах, которые ничуть не изменились с совковых времён, это люди. Они всегда такие озлобленные, хотя вроде как должны привлекать клиентов. С тётей Тоней было по-другому. Лёня обнаружил эту табачку во время дикой ломки без никотина, когда уже плевал на всё и пытался купить хоть что-то в каждом магазине. Продала только тётя Тоня, а потом и пустила к себе, когда охранник пытался его прогнать. Лёша тогда вывалил ей всё: и про очередной уход из дома, и про Сашу, который сейчас занят, но обязательно пустит его к себе пожить на пару дней. А она рассказала про своих детей и внуков, которых не видела уже очень-очень давно. Так и получилось, что Лёша периодически стал заходить к ней, а она каждый раз давала ему конфеты и пачку сигарет, при этом говоря, что курение до добра не доведёт. А теперь пропала и она. Дождь уже почти закончился, но вся улица была залита водой. Время близилось к вечеру, но из-за туч уже было довольно темно. Лёня бы и на скамейке заснул, не будь они все сейчас такими мокрыми. Что ж, похоже делать больше нечего…

Лёня[18:33] Привет, Сань, можно я сегодня у тебя переночую? Я завтра же утром уйду

Санечка[18:33] Что за вопросы? Конечно можно Вот тут Лёша совсем растерялся. Лучше бы он послал его нахуй, лучше бы сказал, что они уже давно не друзья, лучше бы… Какой же он идиот. Ноги уже не держали. Лёша провёл рукой по лицу. Почему-то фраза, от которой он должен бы распасться на мелкие частички от счастья, ударила по его и так шаткому моральному состоянию сильнее, чем любое событие за этот день. И Лёша сорвался. Он бежал к Сане так быстро, словно тот умирает или дал последний шанс его увидеть. Грудная клетка заболела от холодного воздуха, мокрая одежда мерзко липла к коже, а в горле ком, который мешал и так сбившемуся дыханию. Но всё это не важно. Важна лишь дорога до дома Сани. Лёня правда старался не плакать, но теперь и сам не понимал, плачет он или нет. Всё понимание собственных чувств резко испарилось, осталась лишь оболочка, наполненная несортированными эмоциями и ощущениями. Сейчас он напоминал скорее животное, которое действовало лишь за счёт своих инстинктов. И этот инстинкт говорил ему идти в настоящий дом, где есть и защита, и еда, и тепло. Может, хоть там он снова станет человеком. Дом Сани — отдельный мир. Хоть само здание и не было особо высоким, но почему-то всегда выделялось издалека. Сейчас Лёша ощущал это особенно сильно, когда всё остальное казалось лишь чёрным фоном, а подъезд Саши как свет в конце туннеля. Улицы правда так пусты, или это лишь больное восприятие Лёни? Сейчас он чувствовал себя мокрым блохастым уличным псом, которого все сторонились из-за его агрессии и неспособности нормально контактировать с людьми. Таких обычно ненавидят, убивают при первой же возможности, а зоозащитники за них не заступаются. Но может быть Саня?.. А Саня вышел на улицу с чёрным зонтом и стоял возле подъезда, оглядываясь по сторонам. Он правда так ждёт? На фоне зонта его волосы казались ещё белее, чем были ранее. Он явно замёрз в своей домашней одежде, хотя старательно делал вид, что это не так. Лёша замедлил шаг, не то зачарованный этим видом, не то боявшийся показать, как же сильно он скучал. Наконец Саша посмотрел в его сторону и улыбнулся, открывая вид на свои брекеты. Он не успел сделать даже шаг в сторону Лёхи, когда тот уже подскочил и заключил его в свои объятия. Тут же испарились все сомнения, которые преследовали Лёшу всё это время, а за ними следом и ушло омерзительное чувство разлуки и одиночества. В этом мире остались только они и их объятия, которые казались эликсиром от всех болезней и недугов. — Лёха, ты весь мокрый! Лёша не смог ничего ему ответить, кроме тихого шёпота о том, как сильно он скучал. Саша посмеялся и радостно произнес: «Я тоже». — Пошли домой, а то, зная твой иммунитет, ты завтра и с постели встать не сможешь, — сказал Саня, вырываясь из объятий. — Да я сегодня весь день по улице шатаюсь, — Лёша наблюдал, как друг пытался сложить зонт и как тот замер, когда услышал эти слова. — Опять? — Да. — Что же ты мне сразу не написал? — Давай… поговорим дома. Саша наконец сложил свой зонт и ввёл код от подъезда. Дверь открылась с характерным скрипом, из проёма тут же повеяло теплом, что заставило Лёшу вздрогнуть. Он отчего-то не решался зайти внутрь, словно не имел на это никакого права. Саша обернулся в его сторону, всё ещё придерживая дверь, и вопросительно изогнул бровь: — Ты чего? Лёша не ответил, пытаясь сдержать слёзы, которые так и скапливались у него в глазах. Саня больше не задавал вопросов, а лишь приобнял его за плечи, держа зонт в другой руке, и повёл Лёшу к себе. Лёня одновременно почувствовал тепло и от Саши, и от отапливаемого подъезда, но и неловкость за слабость в их первую за долгое время встречу. Саша казался жутко обеспокоенным и даже не заметил, как его собственная одежда по чуть-чуть намокала. До квартиры они дошли в немом молчании. Саше пришлось ненадолго отстраниться, чтобы открыть незапертую дверь, но он тут же вернул руку на плечи Лёши, заводя его внутрь. Отпустил он его только когда Лёша сам присел, чтобы снять обувь. Саня, казалось, на секунду растерялся, не зная, куда деть руки, он прошептал тихое «Так…», но тут же опомнился, отбросил зонт на тумбу для прихожей, стянул новые вансы ногами и быстрым шагом направился в свою комнату. Он вернулся уже в другой оверсайз футболке белого цвета с каким-то глупым рисунком и надписью «Stay with me», держа в руках комплект сухой одежды для Лёши, который замер в проходе. — Что ты как неродной? — Саша попытался разбавить напряжение между ними. — Держи, можешь пойти в мою комнату, а я пока чай сделаю. — Спасибо, — произнёс Лёня, смотря прямо в глаза Сане, позволяя тому понять, что он благодарит его далеко не только за одежду. — Лёнь, ты мой лучший друг. Не благодари, — он вроде уже направился на кухню, но вновь посмотрел на Лёшу. — Не хочешь кстати в горячий душ? Согреешься и может даже не заболеешь. В душ конечно хотелось, но возможность как можно быстрее поговорить и наконец всё прояснить стала жизненной необходимостью. Поэтому Лёша лишь покачал головой и направился в с детства знакомую комнату, по пути пробегая взглядом по другим комнатам. Похоже, дома они одни. Комната Саши почти не поменялась. Добавилась лишь парочка новых постеров с группами, название которых Лёне ничего не говорило. Всё остальное было как прежде: широкая расправленная полутороспальная кровать, где Лёша засыпал сотни, если не тысячи раз, чаще всего в обнимку с Сашей, рабочий стол с компьютером, на котором они раньше играли по очереди, стул на колёсиках, об который Лёша каждый раз бился мизинчиком, и просторный шкаф — место, которое они использовали сотни раз во время пряток. Слёзы накатили новой волной, Лёня сделал вид, что не замечает их. Он быстро скинул свою одежду, переодеваясь в Сашину. На этой футболке была лишь надпись «Should I?..» и грустная скобочка снизу. Неужели у Саши теперь все футболки такие? Лёня по привычке закинул свои вещи на батарею и растрепал волосы, чтобы хоть как-то убрать влагу с них. Выходил из комнаты он так же не спеша, чуть ли не на цыпочках, сам не зная, чего он остерегается или почему так оттягивает время. Во всей квартире как будто тоже ничего не поменялось. Ничего, кроме самого Лёши. Он всегда был уверен в себе и Саше, в этом доме он никогда и ничего не боялся. Теперь он не может даже поднять руку так, чтобы она не тряслась. Он вновь застыл в дверном проёме, ведущем на кухню, прислонившись к косяку. Саша его как будто и не заметил, тщательно отмеряя количество сахара для Лёши. Одна чайная ложка без горки, как обычно. В голове почему-то были только извинения и оправдания. Прости за задержку. Я кажется тону в своих мыслях. Верни меня в реальность. Верни меня… Наконец Лёша шагнул на кухню и тут же уселся за стул, на котором всегда и сидел. Саша сразу поставил чашку со сладким чёрным чаем перед ним. Он всегда делал чёрный чай, когда понимал, что Лёше совсем плохо. Поэтому он у Лёни и ассоциировался с болью и следующей за ней поддержкой. — Будешь сладкое? У меня «Чокобой» есть, — Саня победно улыбнулся, зная, как его друг их любит. — Конечно давай, — Лёша слабо улыбнулся в ответ. Всё как раньше, правда? Саша раскрыл новую коробку «Чокобоев», словно она была всё это время тут только для Лёши. Это ощущалось как тепло, как дом. Лёша тут не чужой? — Ну, рассказывай, — сказал Саша, пока садился на соседний стул. Он положил «Чокобоев» рядом с Лёшей и выжидающе уставился ему в глаза. А Лёша и не знал с чего начать. Кажется, он мешал сам себе. Чем больше он думал, тем меньше знал, о чём говорить. О маме? Саша и так в курсе их отношений с ней. О табачке? А он о ней вообще знал? О суицидальных мыслях? О самом Саше? О своей любви? Боже, они так давно не говорили, что Лёша разучился это делать. — Лёнь? — Саня положил свою ладонь на Лёшино плечо и слегка сжал его. Я знаю, ты видишь, что я стою на месте, но, когда ты касаешься меня, я чувствую путь домой. — Я… не знаю, — всё, что вырвалось у Лёши. — Опять проблемы с мамой? — Да. Опять, — Лёша усмехнулся. — Знаешь, я только сейчас понял, что всё время пытался сбежать от слова «опять» и хватался за «всё как прежде», хотя это даже звучит как бред. — В смысле? — Саша опустил руку с его плеча и отхлебнул чая. — Ну знаешь… «опять» такое противное слово. Ты опять проходишь через то, чего хотел бы избежать и больше никогда не видеть в своей жизни. Опять мама, опять её ёбыри, опять я должен бежать из места, которое должен бы звать своим «домом». — А «всё как прежде»? — А «всё как прежде» это ты, — Лёша наконец ответил на взгляд Саши, замечая его секундное замешательство и в миг расцветающую улыбку. — Лёнь, я рад. — Но знаешь, иногда ты можешь быть таким жестоким, — он опять поймал Сашино замешательство и тускнеющую улыбку. — Ты заставляешь меня грустить и сомневаться в себе. Ты можешь быть таким холодным. Молчание. Такое тяжёлое молчание. Лёша опять опустил взгляд и потянулся за «Чокобоем». — Я хочу любви и солнечных дней. Я уже слишком устал, чтобы убегать, — продолжил Лёша. — И не надо? — у Сани слегка надломился голос, из-за чего это звучало скорее как вопрос. — Если ты правда хочешь знать, о чём я думаю… Такое ощущение, что все уходят. Такое противное, но реальное чувство, что все уходят. И я пытаюсь цепляться за тебя, потому что ты — всё, что у меня есть. Лёша сказал достаточно, но смог ли он донести, что даже если он обнаружит, что скован цепью, он бы лёг и стал ждать с надеждой, что Саша будет его искать? С волос Лёши упала маленькая капля. Похоже, их шансы так же малы, как и она. Можно ли вообще умереть от тревожности? Кажется, Лёша вот-вот сам и ответит на этот вопрос. — Я приму от тебя всё, — продолжил Лёня, так и не дождавшись ответа. — Но если ты думаешь, что пришло время, когда тебе лучше оставить меня, это выше моих сил. — Лёнь, не говори так… Да, мы мало общались в последнее время, но ты всё ещё мой лучший друг. Я никогда не оставлю тебя! — кажется, теперь и Саша еле сдерживал себя, чтобы не расплакаться. — Я не должен был так бросать тебя. Я… я правда думал, что всё хорошо. Наверное, я должен был показывать тебе свою любовь чаще. Саша бросил на стол надкушенного «Чокобоя» и заключил Лёшу в объятия, словно правда молил того остаться и никогда больше не уходить. Он неразборчиво прошептал: «Лёня…». И этого хватило, чтобы Лёша сорвался и слабо приобнял его за шею, отвечая своим «Санечка…». Сейчас самый подходящий момент, чтобы?.. Сказать о любви. О бесконечной и горькой любви. Страх неизвестности всегда заставляет нас хромать на каждом шагу. Лёша не хотел возлагать на Сашу такую ношу, но уже сотни раз поклялся, что постарается отдать больше, чем забрать. — Санечка, я должен тебе кое-что сказать. Очень, очень важное. Я не хочу тут оставаться. Я не чувствую ног. — Я обманывал тебя так много раз, — продолжил Лёша. — Я уже должен быть в твоём чёрном списке прощения. Я не хочу тут оставаться. Я сейчас задохнусь. — Но кажется у меня закончились оправдания касательно того, почему я такой. Я не хочу тут оставаться. Жутко давит в груди. — Я попросил тебя остаться, но сейчас ты сможешь меня прогнать. Я люблю тебя всю свою осознанную жизнь, а может даже и раньше. Саня слегка отстранился, чтобы посмотреть в глаза Лёши и понять, почему его дыхание так сбилось. Неужели они довели друг друга до слёз? — Я люблю тебя не только как друга. Я не хочу тут оставаться. Что будет дальше? Я не хочу тут оставаться. Что будет?.. Саша, казалось, окончательно выпал из реальности. Неверяще уставился на Лёню и не заметил даже, как приоткрылся рот в немом шоке. Саня склонил голову, не позволив дальше читать эмоции по его лицу. Лёша правда сейчас умрёт, теперь он даже не понимал, смеётся ли тот или плачет. А что лучше? — Санечка… — Лёня. Ты такой дурак. Он вновь резко приподнял голову и тут же впился в губы Лёши, позволив тому прочувствовать и горечь слёз, и плохо скрываемую улыбку. — Я тоже, Лёнь. Я тоже тебя люблю.