Carpe diem

Сережа плачет в свой день рождения. Всегда. Олег не знает точно, когда это началось. Может, в начальной школе, когда в свои дни одноклассники гордо приносили сладости на весь класс, а потом громко хвастались подарками от родителей. Ну какие подарки в детдоме.? Какие сладости? Хорошо, если один день в году лезть меньше будут. Но дождаться такой милости — это что-то из области запредельного. От собственной невыраженной боли наоборот старались сделать ещё больнее в его день. Чтобы он не был счастливым среди несчастья остальных. Может, это усилилось в средней школе. Когда уже чуть более повзрослевшим сознанием Разумовский понял, что, живя в детдоме, радоваться в день рождения — дико. Потому что он лишен основы, лишен фундамента и смысла. Лишен корней, безусловной родительской любви. Может, это стало традицией в старшей школе. Когда Сережа яро открещивался от любых попыток Олега завести разговор о подарках. Олег, честно, сдавался. Не хочешь — не надо, ладно, больная тема. Но почему сбегаешь тогда сразу после уроков и не появляешься до самого вечера? Почему глаза опухшие? После выпускного ещё несколько сережиных дней рождения прошли мимо обоих: один учился и писал коды в позе креветки, другой поднимал пыль армейскими сапогами и выгрызал себе место в мире. Потом начались контракты. У обоих, и с важными персонами. Только одни хотели развивать технологии, а другие — убивать. Дальше формально-обезличенного «С днем рождения, Серый» не доходило. В те пару лет, когда Олег попадал в Питер на сережины дни рождения, Разумовский с упрямством танка выдумывал себе бесконечное количество дел и вечерних встреч по делам «Вместе», так что забронированные на семь или восемь столики в ресторанах пустовали, а потом закономерно занимались другими людьми. Потом случилась Сирия. Случился Игорь Гром и доктор Рубинштейн. Случился Хольт, инсценировка собственных смертей от пуль последнего обезумевшего дрона и побег. Смотря теперь на исхудавшего, измученного Сережу, Олег думал, что они будто снова вернулись в одиннадцатый класс. Снова синяки под глазами, вечно трясущиеся руки, искусанные ногти, взгляд загнанный, сгорбленная спина. Его сломали. Их хорошее утро начиналось с горсти таблеток и стакана воды на прикроватной тумбочке. Плохое — с крупной дрожи, рыданий взахлеб и непрекращающегося «Лучше бы я умер там». Олег не спрашивал, где это — «там». В больнице, после опытов Рубинштейна? От безжалостных ударов съехавшего с катушек Грома? Или на руках у того же самого Грома, по-настоящему, от изрешетивших тело пуль? Олег не пытался переубеждать. После службы ему знакомо стало это желание. Он лишь гладил Сережу по спине, бездумно пересчитывая руками проступающие позвонки, и позволял выпускать всё, что роилось, зло жалило изнутри. Дико было после такого помнить про дни рождения. Но Олег помнил. Он раньше никак не мог Сережу поймать, усадить, поздравить по-нормальному. Теперь был, пожалуй, самый неподходящий и впервые удивительно подходящий для этого год. С их побега из Петербурга прошло несколько месяцев. Они видели сводки новостей. Видели, как убрали с Дворцовой обломки подорванной колонны. Видели, как закрыли на реставрацию петергофских львов. Видели всероссийский траур по жертвам атаки дронов. Видели стихийные мемориалы. Видели игрушки и фотографии. Они видели, как шли недели, и в городе начали вновь открываться публичные места. Видели, как капля за каплей Питер стал восстанавливаться. Они оба считали, что этот город неубиваем. Их собственная жизнь спустя месяцы ничтожно малой своей частью, но всё же стала походить на обычную. Не было горячих точек. Не было внезапных экспериментов над телом и разумом. Не было нужды постоянно раскладывать взрывчатку. Не было сводящих с ума однотонно-белых стен. Не было тяжести оружия в руках и пресного варева, которое иронично называли едой. Были лишь они двое. В их холодильнике были фрукты и домашние блюда. В их повседневности появлялись драгоценные минуты близости: когда тихо-тихо Сережа решался подойти, скромно сесть рядом с Олегом, что-то читающим на диване, и молча побыть рядом. Были даже удивительные и редкие как майский снег вечера за ужином, когда они разговаривали друг с другом, и это напоминало о прошлом. Когда на губах Сережи даже мелькала несмелая улыбка. А сегодня на сережиной тумбочке был букет. В светлой подарочной бумаге, в прозрачной вазе. Капельки воздуха застыли в воде за стеклом, рядом с аккуратно обрезанными стеблями. Белые и фиолетовые бутоны пахли весенней свежестью и прохладой. Было рано. Солнце уже вскочило из-за горизонта и настойчиво светило во все окна, куда только могло дотянуться, но ещё не успело согреть остывший за ночь воздух. Сережа спал. Съежившись, укрывшись простыней до самого носа. Одеяло валялось скомканным в ногах. Навыки терморегуляции напичканное таблетками тело потеряло нахрен, Разумовский мерз и покрывался потом, а ночной сон в огромной степени превратился в смену одеяла на простыню и обратно. Олег сидел в кресле напротив и смотрел на него. На вновь короткие рыжие волосы, безнадежно спутанные от ночных перемещений по подушке. На худое лицо без намека на румянец. На хрупкое тело под тонкой простыней. Слушал удивительно ровное и глубокое дыхание. Когда-то они были вместе. Когда-то они правда пытались. Когда-то любили друг друга бешено, но едва ли умели это проявлять. Всё ограничивалось внезапными приступами обжигающих поцелуев, взаимной дрочкой в темноте и нелепыми попытками об этом поговорить. Может, в итоге всё и правда получилось бы. Если бы не контракты и если бы регулярная терапия у хорошего психиатра. Всё получилось бы. И было бы красиво. Только они двое друг у друга, с самого детства, единственная семья, единственная опора и защита, единственная дружба, единственная любовь. Хотя, думает Олег, а сейчас-то что? Так всё и теперь, только попутно огромный воз и огромная же тележка последствий прежней жизни. Но они всё ещё единственные. Олег думает, что купил этот букет не своему другу, не парню, не сломанному подопечному. Он купил этот букет своему человеку. Потому что это единственный подарок на день рождения, который Сереже сейчас действительно подходит. Ему ничего другого не нужно, кроме простого внимания. Кроме простой заботы. Кроме частички красоты в его методично разрушенной жизни. Да и не примет он ничего большего. Разумовский ворочается и громко втягивает воздух носом. В следующую секунду открывает глаза. Олег ловит мгновения, когда взгляд Сережи чистый. Когда сознание ещё не успевает проснуться, когда память не обрушивает на него неподъемный груз его прошлой жизни. Мгновения, когда Сережа — это просто Сережа, сонно и непонимающе глядящий на букет у кровати. Через несколько секунд он хмурится, обшаривает взглядом по комнате, видит Олега. Часто дышит и смотрит на него непонимающе. Олег улыбается. Черт, после всего, что было, у них всё ещё есть такая простая вещь, как день рождения. Простые вещи — вот, что им обоим сейчас нужно. Он поднимается с кресла. Подходит, садится на краешек кровати. Матрас чуть прогибается под его весом. Так странно говорить эти слова. — С днем рождения, Серёж. Разумовский, кажется, просыпается окончательно. Сонные глаза распахиваются шире. Олег всматривается. Голубые, ни капельки жёлтого. Красиво. Момент наступает. Тот самый, когда многотонная громада прошлого сваливается на плечи. Когда Разумовский осознает, кто он и где. Когда привычное «недостоин», «не надо», «нет» начинает будто через усилители орать в его голове. Олег видит этот момент, видит перемену во взгляде. Сережа поднимается в постели и отползает к изголовью. Олег не двигается. Разумовский даже не смотрит больше на букет. Поджимает ноги, упирается в колени взглядом и затравленно молчит. Олег глядит на него неотрывно. — Убери, — выдавливает наконец Разумовский. Тихо, хрипло. Олег качает головой. Сережа напрягается. Его начинает чуть потряхивать. Он закрывает глаза. Олег пересаживается ближе. Оба молчат. Олег не знает, как говорить об этом. Как сказать ему о том, что их прошлое, которое навсегда останется с ними, которое всегда будет в памяти и никогда не отпустит, все ещё не отменяет того, что у них может быть будущее? Теперь, когда никто не ищет, когда нет постоянной опасности, когда есть возможность и время исцелиться для них обоих. Как сказать о том, что у них есть шанс начать заново? Олег умирал вот уже трижды: на посвящении в отряд мертвецов, на бумагах из Сирии и там, в Питере, в разгромленной студии новостей. Но вот он, всё равно жив, всё ещё дышит. Жизнь — упрямая сучка, она ломает асфальт и растит ярко-жёлтые сочные одуванчики. У тебя тоже есть шанс, Сережа. На твоей тумбочке стоят свежие цветы. Разве может что-то громче цветов кричать о жизни? Сережа дышит шумно и зажмуривается. Он хочет сбежать. Постоянно, от Олега, от себя, от таблеток, от прошлого, от настоящего, от всего. Как можно остановить этот безумный бег и принять букет цветов в собственный день рождения? Да кому он к черту теперь нужен? Олег тянется рукой, вытаскивает букет из вазы и кладёт Сереже на острые колени. Букет соскальзывает, Разумовский ловит его дрожащими пальцами. Вода капает с зеленых стеблей на босые ступни, скрытые под простыней. Тонкая ткань покрывается влажными пятнами. Они наконец встречаются взглядами. Олег повторяет: — С днем рождения. Серёжа дрожит. Смотрит на него испуганно, сломано. И медленно поднимает руку с букетом. Нежные лепестки касаются его щёк. Он медленно зарывается носом в цветы, прикрывает глаза и дышит. Вдыхает запах свежести и надежды. Глубоко, громко. Кончик упавшей на лицо рыжей пряди исчезает среди соцветий. Когда он поднимает голову, Олег видит, как влажные дорожки стекают по тонкой коже, по щекам. Сережа берёт букет второй рукой и вдыхает ещё, и тихо плачет. Он обнимает цветы так осторожно, будто они могут рассыпаться мельчайшим разноцветным песком при малейшем неверном движении. Он прикрывает глаза, и слезы остаются невидимой влагой на нежных бело-фиолетовых лепестках. Чуть шуршит под пальцами подарочная бумага. Олег едва слышит ломкое «Спасибо», сказанное не ему — цветам, по строжайшему секрету. Сереженька, милый, разве можно доверять секреты цветам?.. В этот день он несколько раз видит Сережу рядом с букетом. Тот просто смотрит, невесомо проводит пальцами по лепесткам или наклоняется, чтобы вдохнуть аромат. Это даёт Олегу надежду.