Запрет

      Дверь кабинета распахнулась. Петли жалобно заскрипели, и колючий холодок мелкими иголочками разом кольнул от напряженно сведенных лопаток по позвонкам, сердце забилось в горле, не давая сглотнуть. У Дитера перехватило дыхание, руки и ноги его мелко задрожали. Он, как мог, старался взять себя в руки. Какая же это смерть? Перед ним всего-навсего обычный человек, пусть и при погонах. Наконец, Дитеру удалось сделать вдох, и тревога, словно по щелчку пальцев, сменилась раздражением. Ланда, мать его, лучше всех знал, почему Хельстром в приказном порядке просил всех стучаться, и сам просьбу майора никогда не исполнял. Если бы кому-нибудь из посторонних вдруг открылась истинная причина такого беспокойства, граничащего с истерикой, то для особо любопытных всегда найдется пуля. Дитер не мог понять, почему он все ещё не смог покончить с одним единственным человеком, снова и снова доводившим его до смертельного ужаса одним только своим появлением в дверях кабинета. Почему он до сих пор не смог дать отпор? Ответ был до смешного прост — Хельстром не осмелился бы сказать и слова против, даже не будь Ганс его командиром. Нет, «осмелиться» — не совсем подходящее слово, помня приятное тепло в груди, разливающееся по всему телу от лукавой улыбки Ланды. Он не знал как же правильно обозначить для себя это чувство. В конце концов, дать четкое определение, для Дитера приравнивалось к преступлению. — Я напугал Вас? — нагло поинтересовался Ланда, голосом изобразив недоверие. — Вы же отлично знаете, что никто, кроме меня не войдет в кабинет без стука, правда? Никогда бы не подумал, что Вы такой трусишка, Дитер.       «Никогда бы не подумал он… мудак», про себя фыркнул Хельстром, картино закатив глаза. Казалось, на лице Ланды действительно промелькнуло искреннее сочувствие, но Дитер хорошо изучил эти его выражения. Если бы Ланде было хотя бы немного жаль Хельстрома, он не стал бы при каждом удобном случае напоминать, что жизнь того висит на волоске и вот-вот оборвется. Хельстром повел плечами. Он просто не мог забыть. Значок СА, который он все ещё носил при себе, казалось, обжигал кожу сквозь ткань кителя.        Дитер рано вступил в партию, весь пылая стремлением служить делу, которому был бесконечно предан. Из него получился отличный солдат, поэтому быстро продвинуться по карьерной лестнице большого труда не составило. Все решило одно утро — дверь в его берлинскую квартиру распахнулась, и его, ещё не до конца проснувшегося, отвезли в Лихтерфельде, приставив к виску дуло пистолета. Тогда Дитер не понял, что произошло, и ему оставалось лишь осоловело вглядываться в лица коллег, надеясь на объяснение. Вскоре все стало ясно. Во дворе, куда его вывели тычками в сгорбившуюся спину, у стены выстроились люди, приговоренные к расстрелу. Дитер встретился глазами с одним из тех мужчин, и до сих пор жалеет, что не отвел тогда взгляда. Он знал всех этих людей у стены поименно: одни были его коллегами, другие товарищами, а с тем стройным мужчиной с ясными голубыми глазами, который испуганно глядел на него, почти не мигая, в ответ, он проснулся в одной постели неделю тому назад. И когда Дитера снова отвели в камеру, из зарешетченного окна грянуло несколько выстрелов. Дитер знал, что он будет следующим. Он был готов к смерти, но к смерти героической, в бою, грудью закрыв свое отечество от пуль. Не так.       Чьи-то руки вдруг ласково обняли за талию, вырывая из того страшного дня. Только сейчас Дитер заметил, что его трясет. Ему следовало бы похоронить все эти воспоминания глубоко в подсознании и никогда больше к ним не возвращаться. То утро больше не имело к Хельстрому никакого отношения, и спасся он чудом. Сразу после освобождения из той жуткой камеры, его перевели в штаб Ланды. Какое-то время Дитер даже думал, что отпустили его благодаря тому, что он числился на хорошем счету перед начальством, но в глубине души все же сомневался. Если бы его действительно отпустили за заслуги перед партией, то и начальника их штаба Эрнста Рёма не расстреляли бы вместе с остальными. Стараясь пережить свой самый страшный кошмар, Дитер с головой погрузился в работу, стараясь наверстать упущенное. А с того самого момента, когда он впервые поцеловал полковника Ланду, он знал, что у спасшего его чуда есть имя и невероятно красивая улыбка. Дитер попробовал расслабиться в объятиях. С Ландой он чувствовал себя в относительной безопасности. — Мне жаль. — Ерунда.       И если Хельстрому суждено умереть, то это более, чем заслуженный финал. Каждый раз он обещал себе не поддаваться чувствам, и каждый раз терпел поражение. Сейчас его жизнь целиком и полностью зависела от Ганса, и Дитер старался не задумываться о том, насколько поэтичны, правильны и прекрасны чувства внутри, которым он даже названия не дал. Их не должно быть. Они сильнее него. Ланда украдкой поцеловал Дитера в щеку, и тот снова поддался. Это запрещено, но в глубине души Дитеру Хельстрому плевать.