Solo miro fantasmas
Están dentro de ti
Twin Tribes — Fantasmas
Он снова укусил его загривок. Цзиянь низко простонал, опуская голову и тяжело дыша. Сколько уже это происходило? Генерал не считал ни разы, ни часы. Каждый такой момент въедался в кожу, сливался с кровью, и Цзиянь потом ещё долго будет всячески стараться смыть ощущение чужого присутствия на себе, в себе. Терпеть, дать отпор; получать удовольствие от яростного секса или сделать вид, что противно? Да, именно яростного секса. Гешулинь ненавидел Цзияня, так зачем ему церемониться с телом, которое он так презирал? Унижать, унижать. Это ведь всё, что мог бывший генерал, прославившийся своей жестокостью и безжалостностью. Какие принципы, какие жертвы, будь то люди на войне или, тем более, этот злосчастный новый генерал, который так отчаянно пытался справляться с голосами умерших в своей голове? Или же Гешулинь унижал только себя, когда каждый раз вместо того, чтобы закончить всё беспощадным и кровавым боем, доказать то, что Цзиянь ничем не отличался от него, доказать себе, что он был прав, он предпочитал драть генерала, закатывая глаза почти от каждого сдержанного низкого мужского стона? Как же Гешулинь отвратителен. Да, именно секса. Ни новая дуэль, ни, как же абсурдно, разговор. Эти пустые слова каждый раз приводили к тому, что Цзиянь сжимал копьё в руке с такой силой, что хрустели суставы, а полупрозрачный дух дракона нервно метался из стороны в сторону. Приди в себя, генерал. Где твоя невозмутимость?! Или снова думаешь об отвлекающих тебя вещах? А может, Цзиянь просто устал? Устал морально от криков призраков, людей, павших в бою с чудовищными монстрами; устал физически — слишком много ран, скрытых под одеждой. Вздор, генералу не принято уставать! Генералу не принято и оказывать первую помощь этому недо-призраку. Гешулинь имел физическую форму, которой «унижал» и себя, и Цзияня, скажем так. Так вот, как это произошло вообще? Они дрались. Копьё пробило плечо Гешулиня, кровь хлынула таким потоком, что Цзиянь замер на месте и не отразил удар бывшего генерала, очевидно, почти не заметившего столь незначительную для него рану. И вот, прежде чем, они яростно целовались на залитой кровью каменной земле, Цзиянь со сломанной ключицей обработал эту рану. Боль во время того секса была адской, но генерал же… мужчина. Как же Цзиянь отвратителен. И что их так тянуло друг к другу? Цзиянь не осмеливался ранее просить Гешулиня не кусать его чувствительную зону, но разве бывшего генерала это волновало? Да, метка резонатора держала в себе великую силу, с которой что Цзиянь, что Гешулинь могли горы сдвинуть. И тем не менее, это была особо чувствительная зона Цзияня. Каждый раз, когда Гешулинь входил в напряжённое тело полностью, он с силой кусал загривок Цзияня, отчего тот мог несдержанно ахнуть. Тысяча крохотных иголочек протыкала это могущественное тело, делая его таким… покорным? Да, должно быть, именно этого и хотел Гешулинь. Подлец. — Ха… — ноги задрожали, Цзиянь не выдерживал. Его колени были стёрты в кровь, тело норовилось упасть на холодный пол главной базы армии Цзияня. Каждый раз перед оргазмом Цзияня сводило со всей силы, он начинал неосознанно издавать странные звуки, и, казалось, чёртов Гешулинь заводился только сильнее, долбя генерала жёстче. — Мерзость. Тогда какого ж чёрта ты трахаешь его так отчаянно? Они не разговаривали много. Казалось, уже всё давно обсудили, но так и не сошлись во мнении. Гешулинь говорил, что они одинаковы, постоянно проверял Цзияня на прочность перед самой битвой. Цзиянь говорил о ценности человеческой жизни и невозможности сдаться. Тогда бывший генерал начинал заводиться. Он злился на Цзияня, но для нынешнего генерала было очевидно, что Гешулинь — отчаявшаяся и потерянная душа, застрявшая в своей прошлой жестокости. И ничто не могло это изменить. « — Генерал Гешу, ты не препятствие на моём пути. — В таком случае, ты ничему не научишься.» И о чём был этот разговор? Сейчас же Цзиянь, казалось, понимал. Глаза закатились, рука ласкала себя внизу, а напор стал невыносимым, генерал терял связь с реальностью. Он не смог бы двигаться дальше, оставив эти отношения в таких кондициях. Или как это ещё можно было назвать? Секс от большой ненависти и великой наивности? Добрый, сентиментальный генерал, засадивший поле цветами. Неужели своей податливостью ты так надеешься, что и в этом сгнившем сердце выживет твой росток? Смрад заменит нежное благовоние, он будет чуточку нежнее с тобой? Дурость. Просто с некоторыми вещами можно только смириться. — С-Скоро построение… — зашептал генерал, пока Гешулинь с силой сжимал челюсти на загривке, мучая несчастную метку. — П-Прекрати!.. Гешулинь отчаянно засмеялся. Ему послышалось? Боже, как же Цзиянь был прав — они такие разные. — Не забудь рассказать своим солдатам, Цзиянь, — тихо произнёс Гешулинь в красное ухо, — как перед каждой битвой ты послушно растягиваешься на этом чёрством генерале, пытаясь сбежать от криков в своей голове. Цзиянь кончил ярко, мышцы запульсировали на члене Гешулиня. Генерал не слышал себя, не слышал шлепков о крепкие бёдра, надменный смех Гешулиня и только усердный стук в дверь заставил его очнуться. — Генерал, монстры приближаются с севера! Гешулинь прекратил смеяться и грубо намотал хвост генерала на кулак, вынуждая прогнуться. Кадык Цзияня дёрнулся. — В строй! — хрипло крикнул нынеший генерал, и после короткого «да» всё стихло. Член медленно опал в распалённом оргазмом теле, Гешулинь отпустил волосы Цзияня, но не успел подняться, как Цзиянь накинулся на него, вжимая в пол и со всей силы кусая бывшего генерала в шею. Гешулинь опешил, схватил очнувшегося Цзияня за плечи, но так и замер. Казалось, Цзиянь хотел откусить мужчине кадык вместе с меткой резонатора, но дальше сильно сжимающейся челюсти дело не заходило. Цзиянь вскоре отстранился. Он с брезгливым видом вытер стекающую с бёдер сперму и надел штаны. Обернувшись, он никого не увидел. Гешулинь исчез. Оставшийся привкус крови на губах Цзияня вынудил его сердце забиться чаще. Должно быть, после каждого раза Цзияню следовало сажать новый цветок. Ведь ощущение отрешённости и неопределённости губили. Цзиянь видел перед собой лишь призраков, и каждый молил его о помощи. Каждый, за исключением генерала Гешу, который каждый раз вместо сожаления оставлял лишь горечь на языке. Или это тоже был крик о помощи?